– Останови воды набрать, – просит Володя.

– И ты сбегай, – командую Тимохе. – Пусть запас для коней с собой будет.

Воды бы хорошо набрать. Антисанитария на постоялом дворе смутила меня, поэтому завтракать там я не стал. С собой взял только свежих овощей и бутылку вина – буду потягивать в дороге. Своя снедь ещё имеется, но уже подъедаем. Ничего, надеюсь, в Ярославле найдём приличный трактир, или даже ресторан. Мы решили там не оставаться на ночлег, но по лавкам пройтись надо обязательно.

Ленивый конюх берёт две деревянные фляги, литров по пять каждая, и идёт за Владимиром.

– Алексей, я себя уже получше чувствую. Хотите пересесть на своё место? – предложила Ольга, когда парочка водоносов скрылась в овраге.

– Да я уже тут притёрся… Впрочем, если вам всё равно – то, пожалуй, пересяду.

Судя по гримаске женщины, она рассчитывала, что я откажусь. Но я не страдаю излишним гуманизмом.

– А где Тимоха? – спрашиваю у Володи, когда тот вернулся один.

– Да он грибы там собирает, – пояснил тот.

– Боровиков полный лес! – весело крикнул Тимоха, возвращаясь без грибов, но с двумя полными флягами. – Барин, дай корзину какую! Я там много нарвал.

– Да сдались они тебе, – ворчу я, хотя, надо признать, боровички уважаю. – Ну, давай. Только по-бырому!

– Странный говор у вас в селе, – заметила Ольга. – Правильно говорить “давай быстрее”, “не задерживайся”. “По-бырому”… – не слышала такого выражения.

– Ты учи, учи, как правильно…

Я и не думаю спорить. Надо изживать из себя речевые обороты будущего! Мои крепостные и дворовые давно заметили, что у меня манеры и речь изменились, но списывают всё на тот удар по голове, когда мы с арой сюда попали. И вообще – кто мне может допрос устроить? Нет таких смелых… Ну, разве что Матрёна, возможно. Но нянька меня любит и уличать в чём-либо точно не станет.

– Ёпть твою мать… Бога в душу! Гандон штопаный! – вдруг заорал в лесу Тимоха так, что птицы в овраге в испуге разлетелись, а мы втроём – я, Ольга и Володя – сорвались с места и рванули вниз.

М-да… Вот и товарищ мне достался – тоже, считай, палится по-полной! Что с ним там случилось? Не дай Бог, ногу подвернул. А кто нас повезёт дальше?!

Оказалось – не подвернул. Но ситуация неприятная.

Глава 3

Его, дурака, оказывается, укусила змея. Про пресмыкающихся в нашей местности я знал всё. Ходил как-то в террариум в Костроме – небольшой подвальчик за рынком, где за три рубля мне показали двух ящериц и одну заспанную анаконду, которая, похоже, была вообще из папье-маше. Но зато дядька, что там работал, толковый попался – рассказал мне про местных гадов все, что знал. Я и запомнил.

Нет, как выглядят эти твари – я не знал, но базу усвоил: у нас водятся три вида змей и три вида ящериц. Ужик вообще безобиден и часто притворяется мертвым. Медянка может тяпнуть так, что даже кровушка пойдёт, но в морг из-за неё никто не загремел. А вот самая опасная – это гадюка. Хотя маму мою как-то укусила такая – и ничего. Рука припухла, и только. А вон у соседского пацана и температура была, и скорую вызывали – ну, то есть в этой реальности, конечно, звать было бы некого. Потом сказали – это индивидуальная реакция, могло быть и хуже. Но это совсем редко.

Короче, вижу – Тимоха на лужайке корчится, за ногу держится. Морда перекошена, глаза выпучены.

– Барин!… Змея!… Прям в лодыжку!

– Ох, как же тебя угораздило-то? – скорбно вздыхаю я, стараясь, чтоб голос не дрогнул от смеха. – Молодой… тебе бы жить да жить…

– Всё плохо, да? Герман, спаси! – взмолился ара, разглядывая место укуса на ноге.

– Батюшка-то наш тебе как тут поможет? Он бы, верно, и помолился, да нет его ныне рядом, – с недоумением буркнул Володя, не поняв, какого именно “Германа" поминает Тимоха.

Зато я понял и со злостью пнул “умирающего”, чтобы тот перестал рассекречивать, кто сейчас в теле барина.

– Чепуху не неси! Ты ещё нас всех переживешь! Даже если и не медянка, а гадюка была – редко от того умирают! Вставай, поехали, не валяй дурня! И грибы собери, вон, расплескались из корзинки.

Я поднял один – хороший боровичок, крепенький!

– Редко они, бесовки, просто так кусают… Чего ж ты, мил человек, не уберёгся? – участливо подошла к кучеру Ольга, в который раз подтверждая, что русская женщина, увидев страдающего, обязательно пожалеет – для неё это почти душевный долг.

– Может, всё-таки яд из ранки… – начал было Тимоха, с мольбой глядя на сердобольную женщину.

– Рот прикрой, пока сапогом не помог! – не дал я договорить аре, поняв, к чему тот клонит, побоялся заржать.

Скулёж конюха, что у меня ещё и за кучера, не умолкал всю дорогу. Я же, устроившись один сзади, неожиданно для самого себя задремал – видно, ночной недосып дал о себе знать, а к здешней тряске я уже как-то приноровился. В армии и не такое бывало: помню, будучи дневальным, спал стоя “на тумбочке”, то бишь на посту. Просто прислонишься спиной к стене…

И снится мне дивный сон: балет. Да не сам балет, а то, как я гляжу его по пузатому старенькому телевизору. И вовсе не художественный замысел оцениваю, не грацию движений, а стройные, голые ноги балерин… М-да, в моём детстве с порнухой плохо было: спасались самодельными игральными картами с полуголыми девками… да вот балетом по телеку.

А ведь второй раз мне уже балетное искусство чудится! Надо бы и вправду, коли доберусь до Москвы, сходить поглядеть на местных балерин. Впрочем, сценические костюмы у нынешних танцовщиц наверняка более целомудренные.

Проснулся от остановки, перед самым Ярославлем. Нашли подходящую полянку. Тимоха, нарочито прихрамывая и жалуясь на боль, обихаживает наше средство передвижения. Ольга, по-женски хлопочет как заведено, и накрывает на походный столик, который у нас приторочен к облучку кареты. Жаль, не раскладывается он. Ну а Владимир – бдит! Пошёл в лесок, очевидно, разведать – нет ли опасности какой. Хотя… судя по звукам… Короче, не бдит он.

А я, притоптывая в такт, вполголоса мурлычу песенку, что вдруг всплыла в голове:

“Где ты? Тебя мне очень не хватает.

Где ты? С тобою все мои мечты.

Где ты? Когда последний снег растает. Я знаю ты вернёшься, вернёшься ты”.

И самому от этого весело становится. Смешная у меня жизнь началась. Или закончилась?

– Тоже Пушкин? – услышал я вдруг голосок Ольги за спиной.

Уп-с… Тимоху ругаю, а сам постоянно прокалываюсь. Надо за собой следить!

– Точно, не Пушкин, – бурчу я.

– Лешенька, а сдаётся мне – есть у вас и художественный вкус, и литературный талант! Вам бы речь поставить да научиться грамотно изъясняться. И вообще – развиваться дальше… – льстит мне Ольга.

– Обязательно буду ставить! Вот на балет хочу сходить! – с улыбкой радостного идиота говорю я.

– Балет? Хм… Так сразу? Ну, можно и в Императорский Большой сходить. Сама, признаться, ни разу не бывала там… После того, как Петровский театр сгорел, ещё до Наполеона, в Москве и сходить-то некуда было. А вот ныне, в прошлом году, открыли новый. Говорят, не хуже питерского Александрийского будет. Возьмёшь меня с собой? – просит моя попутчица.

– Чего нет? – легко соглашаюсь я и принимаюсь за завтрак.

Тут и Владимир вернулся. Морда у него была кислая, и я порадовался, что благоразумно не стал завтракать в трактире на последней почтовой станции.

– Слыхал, билеты там до пяти рублев серебром, и нету летом выступлений – по провинциям ездят, – мрачно сообщил он. – Ох, плохо что-то мне, Отравили, что ли, вчерась?

– Да! Точно! Летом же у них гастроли, – сконфузилась Ольга.

В Ярославль мы въезжали по Костромскому тракту. День в самом разгаре, и на дороге полно телег, везущих всякую всячину для довольно большого по здешним меркам города. Хотя если судить по будущему – он небольшой, всего тысяч пятнадцать-двадцать населения, но дома сплошь одно- или двухэтажные, так что город растянулся вдоль Волги на приличное расстояние.

Проехали кладбище, потом мостик через реку Которосль – и вот мы на центральной улице города. Повсюду лавки, торговые и питейные заведения, слышится звон колоколов, а в просветах между домами мерцает Волга – широкая, величественная. Нам предстояло выбраться на дорогу через Переславль, что вела к Владимирскому тракту, а дальше – прямо в Москву. Эту часть пути Тимоха уже не знал, поэтому его подменил Владимир.

– Как нога? – спрашиваю у кучера, который временно залез в карету под бочок к Ольге.

– Жить буду, – буркнул Тимоха, которому, очевидно, неловко перед женщиной за своё далеко не мужественное поведение при укусе змеи.

Кстати, непонятно, кто его укусил все-таки. Никаких последствий, кроме пары дырочек с небольшим количеством выступившей крови, нет.

– Лексей, ежели желаешь – вот портовый рынок. Ближе подъезжать не стоит – толкаться будем, – сказал Владимир, останавливая карету.

– Со мной кто? – оглядываю я попутчиков.

– Я тут посижу. Нехорошо мне до сих пор, заодно за вещами присмотрю, – отказывается Владимир.

– А я, пожалуй, схожу. Но не на рынок. Вон там, – Ольга кивнула на богатый домик с нарядной вывеской, – лавка купца Волгина есть.

– То Константина Фёдоровича лавка. Известный купец, ратман городового магистрата. А Волгин-сын теперь бургомистр, – дал короткую справку Владимир. Говорит глухо, почти шепотом: вижу, и вправду нездоровится ему.

– Ратман какой-то… Растаман, – бормочет Тимоха себе под нос, шагая рядом со мной к рынку.

Для меня это слово тоже новое. Но по контексту понятно – что-то вроде депутата городской думы, если по-нашему. Короче, местная элита.

Сначала завернули на свежерыбный ряд. Там, у прилавков, какая-то разгорячённая баба охотно принялась нас поучать: настоящую рыбу, мол, надо в садках на Которосли брать – живая она там, шевелится. Но возвращаться не хотелось, да и времени жаль, так что купили только икорки: чёрной, зернистой, и красной, что помельче, но тоже отменной.

Потом прогулялись и по другим рядам. В одной лавке, где громоздились тюки материй с мануфактур, Тимоха зацепился языком с купцом-армянином. Мужик лет сорока в бархатном бешмете и с кольцами на пальцах, сперва поглядывал на моего ару с презрительной скукой, но довольно скоро взгляд у него сменился на заинтересованный. О чём они болтали – не понял: армянского я не разумею.

– Чаю отведать не желаете? – вежливо, но с достоинством поклонился в мою сторону торгаш-армянин. – Позвольте представиться: купец второй гильдии Сурен Тарханян. Торгую шелком.

– Э… Отчего нет? Алексей Алексеевич, дворянин Костромской губернии, – бодро отрапортовал я, не называя, как обычно, своей фамилии. Она по названию села и довольно смешная… Или село моё названо по владельцу? Шут его знает.

Торговые ряды здесь имели свою особенность: за прилавком, за которым стояла пара дюжих продавцов – товар, надо сказать, не из дешевых – скрывалась низкая дверца, и нырнув в неё, мы оказались… в маленькой Армении посреди Ярославля!

Деревянный пол с красивым, но уже порядком истоптанным ковром сразу говорил о достатке. Две низкие кушетки у стены, между ними – столик. Вроде бы местный, но резьба на нём искусная. А вот прочий декор точно не славянский. Подушки, набитые шерстью, полотенца с вышивкой на стенах, медная (или латунная?) посуда с орнаментом, красивые чашки и, конечно, угол с иконами. Богато, тепло, немного не по-нашему – но уютно.

Чем это ара так заинтересовал хозяина? И расспрашивать неудобно, понимаю – сейчас и так расскажут, раз уж хоровац – это такое национальное блюдо – принесла тихая армянская старушка в чёрном одеянии. Я знаю это угощение, бывал у армян в гостях. В будущем, конечно. Армяне – народ щедрый, эмоциональный, но если уж угощают этим блюдом – значит, ты им чем-то особенно интересен. Или полезен.