Он продолжал говорить, но Русе казалось, что главное уже сказано. Нет, не про малоизученную материю. Про то, что она незаурядная женщина.

Так прошло еще несколько дней. По понятиям Русланы, этого было вполне достаточно, чтобы начать действовать. Например, пригласить ее на свидание. Хотя, конечно, их встречи в его кабинете тоже можно считать свиданиями. Но хотелось бы сменить декорации. Руслане наскучили казенные жалюзи на окнах. И немного смущала кушетка вдоль стены. Узкая и покрытая одноразовой пеленкой, кушетка слишком разительно отличалась от широкой кровати, в которую уводили нескромные мечты.

На следующей день все повторялось.

– Когда я увижу сестру? Люба не привыкла жить без меня.

– Куда же вы так торопитесь? Отдыхайте, пока обстоятельства позволяют. Вы заслужили маленький отпуск. Мы делаем все возможное.

И опять. И снова.

Ситуация закольцовывалась. А Руслана не любила ходить по кругу. Она же не цирковая лошадь. Обаяние Павла Петровича таяло день ото дня. Он чувствовал это и наращивал обороты, выжимая из себя максимум мужской привлекательности. Нежно брал Русю за руку, поглаживал для пущей убедительности, но понимал, что былого восторга это не вызывает. Эта странная женщина-корабль с огромной кормой на уровне груди своим упорством напоминала стрелку компаса, которая всегда направлена на сестру.

Прошла еще неделя, и Руслане окончательно надоело играть в эти игры. Она вообще была женщиной быстрой. Быстро ходила, быстро крутила кладбищенские цветы, быстро влюблялась и так же быстро ставила крест на несбывшихся мечтах.

Уже на следующий день Руслана, не дожидаясь приемных часов, решительно толкнула дверь кабинета главврача. Павел Петрович был не один. На столе, прямо поверх историй болезни, сидела молоденькая бабенка в белом халате. Почему-то босая. Туфли валялись около узкой кушетки, одноразовая пеленка на которой была скомкана самым нескромным образом. Картина была очень выразительная.

Но еще более выразительно высказалась Руслана:

– Значит, так, Паша, или ты мне отдаешь сестру, или я все-таки разнесу эту вашу халабуду на кирпичи.

Подумав, она добавила:

– И молись, чтобы Любаше не стало хуже.

Бабенка начала верещать на тему «как вы смеете» и «стучаться надо», а Павел Петрович молча кивнул. Он был не самым плохим врачом и понимал, что таких, как Руслана, нельзя водить за нос бесконечно. Могут и прическу попортить. Таким огнедышащим женщинам поперек дороги вставать не следует.

Пашина мечта

Павел Петрович не просто так тянул время. У него были на то свои резоны.

С самого детства маленький Паша мечтал прославиться. Неважно чем. Лишь бы идти по двору и чтобы вокруг все замирали, провожали глазами и шептали друг другу: «Это он, тот самый».

Но как прославишься, когда природа, словно идя по списку, вычеркивала все, что ценится во дворе. Паша не умел крутить солнышко на турнике. Не умел метко бросать ножичек. И даже плеваться от клумбы до забора у него не получалось. Покрой его фигуры любящая мама называла субтильным телосложением. Во дворе таких слов не знали и потому называли короче и обиднее – дрыщом. Скрипка в футляре, с которой приходилось ходить у всех на виду, тоже популярности не добавляла. Точнее, это была не та популярность, о которой мечталось.

Паша был вечным объектом для гнусных шуток. На нем оттачивали свой юмор дворовые остряки. Среди них выделялся Степка Рыжий по кличке Ржавый. Он, как ржавый гвоздь, корябал Пашу, не давая ему проходу. С его легкой руки Паша стал Паштетом.

– Привет, Паштет. Куда спешишь?

– В музыкалку, – стесняясь, отвечал Паша.

– Смотрите, пацаны! Паштет себя на скрипочку намазывать будет, – гоготал Ржавый.

Паша догадывался, что это не очень смешно. Он много читал и чувствовал, что Ржавый не дотягивает до Ильфа и Петрова. Но ребятам такой юмор заходил на отлично.

Паша мечтал о популярности, от которой Ржавый заткнется в приступе зависти. Нужно было сделать что-то выдающееся, за гранью обыденного. Чтобы у Ржавого рот открылся от удивления. И пусть туда залетит пчела и ужалит его в противный язык.

Паша перепробовал разное. Одно лето пытался стать прославленным дрессировщиком божьих коровок. Он ловил их, сажал в банку, а потом доставал малыми группами и обучал ползать по кругу. Проблема заключалась в том, что трудно было понять, какая козявка сегодня тренировалась, а какая халявила. И еще божьи коровки не дружили с геометрией, путали круг с овалом и даже с прямой линией. Паша измучился с ними. Иногда казалось, что прогресс есть, еще чуть-чуть – и они взорвут мир. Но дохли божьи коровки быстрее, чем доходили до совершенства.

Зимой, когда козявок не стало, Паша придумал поливать снег вареньем и угощать этим деликатесом всех желающих. Дома запасов варенья было столько, что исчезновение пары банок не заметили. Он мнил себя добрым волшебником, который простой снег превращает в сладкий. Он надеялся, что двор полюбит его и прежние враги расслабятся в умилительной неге, утопая в сладком снегу.

Однако все закончилось просто ужасно. Хуже, чем с божьими коровками. Гораздо хуже.

Ржавый на правах местного главаря подгребал себе больше всех сладкого снега. Он ел не маленькими снежками, а целыми снежными лоханями. В тот день было особенно вкусно. Паша спер из дома вишневое варенье. Мама готовила его по особому рецепту, вынимая косточки и запихивая вовнутрь кусочки грецкого ореха. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Хотя мама еще не была старухой, однако же косточку пропустила. И надо же было такому случиться, что эта вишневая косточка попалась именно Ржавому. Тот сомкнул челюсть, что-то хрустнуло, и он выплюнул не только косточку, но и зуб.

Мать Ржавого устроила грандиозный скандал. Она лично попробовала сладкий снег, сначала из кучки с жимолостью, а потом с вишней, и после этой дегустации пошла к Пашиным родителям требовать компенсации за выпавший зуб.

Родители Паши сначала обалдели, не понимая причинно-следственной связи между вареньем, снегом и зубом. Когда до них дошло, они попытались мямлить, что зуб был молочный и, видимо, висел на ниточке. Но мать Ржавого резонно заявила, что если на ниточке, то пусть и пришьют обратно. А раз не могут, то нечего и словами раскидываться.

– А про ангину вы думали? – напирала мать Ржавого. – Не ровен час, заболеют, снег-то лопать. Можно сказать, мой Степка удар на себя принял, раньше их ангины свой зуб откинул. Это ж сколько детворы он спас? Вы ему еще спасибо сказать должны.

– Спасибо, – поспешно вставила мать Паши.

– Ну, спасибо, конечно, хорошо, только на хлеб не намажешь, – уже веселее продолжала мать Ржавого. – И даже на снег не польешь.

Она чувствовала, что победила в этом словесном поединке.

– Чем мы можем загладить свою вину? – робко спросила мать Паши.

– Чего уж там, – сбавляя обороты, почти миролюбиво ответила незваная гостья, – свои люди, соседи все-таки. Давайте мне это клятое варенье. А то, не ровен час, опять ваш Бармалей кого-нибудь покалечит. Так и быть, возьму все риски на себя.

Обалдевшие родители Паши молча отгрузили в несколько пакетов банки, предварительно проложив их газетами, чтобы не побились. Скандал был погашен.

Так бесславно закончилась попытка Паши стать добрым волшебником, превращающим снег во всеобщее бесплатное счастье.

С теп пор прошло много лет. Паша вырос и переехал из ненавистного двора в более приличный, ближе к центру. Но навсегда запомнил простую истину: не надо пытаться облагодетельствовать забесплатно. Только за деньги. И чем больше денег берешь, тем больше тебя ценят.

Кстати, опыт с божьими коровками не прошел даром. Родители почему-то решили, что их сын увлекается живыми организмами, и отдали его в биологический кружок. Ну а дальше пошли победы на олимпиадах по биологии, которые проложили дорожку в медицинский институт.

Выбирая направление, Паша разрывался между стоматологией и психиатрией. И то, и другое обещало неплохие деньги. Зубы и нервы делают людей сговорчивыми, готовыми на все, чтобы починить свой организм.

По поводу стоматологии Паше снился один и тот же сон. Он в ослепительно-белом халате, в окружении никелированного блеска новеньких инструментов. А в кресле сидит Ржавый, с дыркой вместо зуба, того самого, потерянного во время снежного обжорства. И во сне как-то особо чувствуется, как до дрожи боится Ржавый и насколько спокоен Паша. Обидчик во власти жертвы. Это же вечный сюжет, почти библейский. Можно помучить, а можно простить. Что выбрать? Очень хочется свести счеты. Во сне стоматологический инвентарь раскладывается на длинном столе, как пыточный инструмент в кино про Средневековье. Но можно простить, починить зуб, и сразу станет понятно, как ничтожен Ржавый и как велик Павел. Только вот сон всегда заканчивался раньше, чем Паша делал свой выбор. Заканчивался вопросительным знаком.

Паша просыпался в хорошем настроении и каждый раз думал, что надо идти на стоматологию. Но потом, позавтракав, начинал размышлять о том, что можно всю жизнь проковыряться в чужих зубах, а Ржавого так и не дождаться. А вот разгадать загадку, почему ему до сих пор снится Ржавый, вот это дорогого стоит. Душу бередили тонкие материи, неосязаемые и таинственные.

Чем больше Паша размышлял, тем сильнее укреплялся в мысли, что расщепление атома является детской игрушкой по сравнению с познанием человеческой психики. И если уж становиться известным врачом, то именно на ниве психиатрии. Там сплошные вопросы, ответы на которые ждет человечество.

С этой мыслью Паша поступил в медицинский институт, выбрав психиатрию как наиболее плодородную почву для взращивания славы. Ну и денег, куда ж без них.

Учеба давалась ему легко. Упорство, закаленное на божьих коровках, очень пригодилось при изучении разнокалиберных химий и биологий. Согласно учебному плану, Павел оттачивал материалистическую картину мира, но в душе оставался закоренелым и законспирированным сторонником идеи, что есть силы, не улавливаемые никакими приборами, не подлежащие обнаружению простыми органами чувств. Он верил в шаманов, в чудодейственные иконы, в прозрения, в предсказания и прочие потусторонние штуки. И знал, что только встреча с ними может дать ему настоящую славу.

Окончив институт, пошел работать в психбольницу. Там стал Павлом Петровичем. Учитывая старательность и преимущественно женский кадровый состав, быстро дошел до должности главврача. На этом хорошие новости заканчивались.

Неприятным сюрпризом стало то, что в психиатрии рутины оказалось ничуть не меньше, чем в любой другой области медицины. Обычная работа, правда, с необычным контингентом. Не к тому стремился Павел Петрович. Казалось, что психиатрия стала продолжением истории с божьими коровками и сладким снегом – хлопот много, а выхлоп нулевой.

Все изменила случайная встреча. Проводя обход вверенного ему заведения, Павел Петрович заметил сутулую спину, показавшуюся ему смутно знакомой. Халат, накинутый на плечи, говорил о том, что это посетитель. Человек шел, характерно загребая воздух левой рукой. Так ходил его бывший учитель, светило в области нейродегенеративных заболеваний. Павел Петрович нагнал и слегка попридержал учителя за рукав.

– Ба, какими судьбами? Как вы к нам, Ефим Соломонович?

В полы белого медицинского халата, наброшенного на сухие плечи старого профессора, Павел Петрович поймал свою синюю птицу удачи.

Старый профессор

Профессор сдал. Издалека, благодаря характерному движению левой руки, он был узнаваем, а вблизи бросалось в глаза, как он постарел. Павел Петрович прикинул, сколько лет прошло с их последней встречи, и понял, что это не возраст. По примерным расчетам выходило, что профессору около шестидесяти. Судя по тому, как он похудел, над ним безжалостно изгаляется онкология. Болезнь, как виртуозный скульптор, поработала над ним. Прорыла по щекам канавы морщин, сточила щеки, истончила губы.

– Вот, сестру проведать пришел. – Старый профессор еле держался на ногах.