Запасные крылья (страница 9)
– Как сестру? Ефим Соломонович, почему не позвонили?
– Зачем же беспокоить? Я слишком много, как говорится, знаю, чтобы быть наивным. Положение сестры от ваших усилий почти не зависит.
– Ну не стоит так уж принижать возможности медицины, тем более вам, человеку, который вводил меня в профессию, – слегка пожурил Павел Петрович, но сделал это мягко, в шутливой манере.
– Да ничего я не принижаю и тень на профессию не бросаю, тут особый случай. – Слова давались профессору с трудом.
– Как фамилия сестры? Да что это мы на ходу разговариваем? Пройдемте ко мне в кабинет.
Павел Петрович старался быть максимально гостеприимным, хотя в душе шевелилась тревога. Что за сестра, какое лечение он ей назначил? Не случится ли скандал? Все-таки Ефим Соломонович хоть и на пенсии, но профессионал высшего класса, его не уболтать, как прочих родственников.
Старый врач как будто обрадовался приглашению:
– Ну ведите, показывайте, как тут устроились. А если еще и чаю предложите, так буду вам крайне признателен.
«Понятно, что чай, – подумал Павел Петрович, оценивая масштаб урона, нанесенного болезнью. – Виски тебя уже убьет».
В кабинете профессор окинул взглядом пространство и, как показалось Павлу Петровичу, остался доволен. Кабинет был обставлен без шика, но со вкусом. Мебель не новая, но добротная. Учитель одобрительно цокнул языком и сел, тяжело переводя дыхание. Кресло под ним даже не скрипнуло. «Совсем исхудал старик», – подумал Павел Петрович.
Главврач суетился с организацией чая и чувствовал, что Ефим Соломонович как будто присматривается к нему. Вроде и не глядит, полуприкрыл глаза, но сосредоточен до крайности. И наблюдает за бывшим учеником испытующе, как на экзамене.
Павел Петрович за годы общения с людьми с неустойчивой психикой как будто заразился от них, перенял какие-то тонкие настройки. Стал чутко улавливать то, что другие не замечают. Его внутренний локатор стал работать на других частотах. Вот и сейчас он, повернувшись к учителю спиной, чувствовал, что тот смотрит неотрывно, оценивающе.
Наконец чай заварился, и Павел Петрович присел напротив бывшего учителя. Он разливал чай и думал, как построить разговор. Но Ефим Соломонович освободил его от выбора.
– Павел, позвольте мне без отчества к вам обращаться. – И, не дожидаясь согласия, продолжил: – Я ведь немного схитрил. Неслучайно мы встретились, я вас искал, мне крайне необходимо с вами поговорить. И даже попросить кое о чем.
– К вашим услугам.
– Вы, наверное, заметили, что собеседник из меня никакой. Быстро устаю, простите. Поэтому позвольте сразу о главном, без предисловий.
Павел Петрович кивнул, изобразив максимум понимания и сочувствия.
– Как вы уже знаете, у меня в вашей клинике лежит сестра, Варвара, – продолжил Ефим Соломонович. – Она мне сестра по матери, единоутробная, так это, кажется, называется. У нас разные отцы, но ближе ее у меня никого нет. – Старик помолчал, как будто взвешивая степень допустимой откровенности, и продолжил: – Душа болит за нее, адским пламенем душа моя пылает.
– Как фамилия? Вы мне так и не сказали.
– Фамилия у нее по мужу, Стрежак она. Варвара Степановна Стрежак.
Павел Петрович сделал вид, что собирается с мыслями для обсуждения диагноза. Сам же судорожно стал сканировать список больных. Стрежак, Стрежак… Кто такая? Варвара Степановна Стрежак… Не та ли это тетка, что за месяц уже двух соседок поменяла? Обеих выписали, причем с явным улучшением. Да, точно! Родственники еще Павла Петровича как бога благодарили. Они уж и надежду потеряли, ничего не ждали, как вдруг резкий прогресс. Павел Петрович, конечно, сделал вид, что это его рук дело, но понимал, что вряд ли имеет к нечаянному выздоровлению хоть какое-то отношение.
Как профессионал, он знал, что такое в психиатрии случается. Наложение массы обстоятельств, сочетание медикаментов, атмосферного давления, песни по радио, запаха духов медсестры, да мало ли какие мелочи подцепят на крючок нейронную связь и выволокут ее из подвалов беспамятства. И никто не знает, что именно сработало. Все вместе. И нет автора этой победы. Только невольные соучастники.
Вот таким соучастником и оказался Павел Петрович. В улучшении состояния этих двух женщин не было его заслуги. А может, и была, кто знает. По крайней мере, он сам не понял, как такое случилось. Схему лечения он не менял, благоприятных прогнозов не строил, но, возможно, нечаянно попал в яблочко. Психиатрия – это вообще блуждание в темном лесу. А все достижения науки – это малюсенький фонарик, который освещает дорогу ровно на один шаг вперед. И не видно, что там дальше. Идешь, идешь, освещая собственные ноги, и выходишь на свет. Или, наоборот, заходишь в тупик. Но объяснять родственникам ничего не стал. Зачем ронять авторитет отечественной медицины и свой лично? Принял благодарность с усталой улыбкой человека, который достоин всех этих речей в его честь и, что немаловажно, ценных подарков. Одна семья, победнее, подарила серебряную стопку для водки, а вторая преподнесла подарочный сертификат на туристическую поездку. Хватало примерно на Турцию. Не Мальдивы, конечно, но тоже неплохо.
Все эти мысли вихрем пронеслись в его голове. Так что там с этой Стрежак? Эту пациентку он почти не запомнил. Попала к ним, если он правильно помнит, по причине нервного расстройства, проявляющегося, в частности, в полном отказе от еды. Но пока они решали, что с ней делать и можно ли еще потянуть с принудительным кормлением, она сама протянула руку за кефиром. Так все и рассосалось. Оставили под наблюдением. Тихая, хлопот не доставляла. Клиническая картина ровная. Правда, не очень понятен диагноз, но похоже на невыраженную шизофрению.
– А, да-да, Варвара Степановна Стрежак, – бодро отозвался он. – Конечно, помню, ничего угрожающего. Я бы даже сказал, ничего настораживающего. Обычное паническое состояние, острая форма депрессии и, как следствие, отказ от пищи. Но уход и правильное медикаментозное сопровождение стабилизировали ее состояние.
И замолчал, наткнувшись на острый, почти физически пронизывающий взгляд профессора. Тот молча просил прекратить пустые разговоры. А по существу Павлу Петровичу сказать было нечего.
Ефим Соломонович отхлебнул чаю и очень аккуратно поставил чашку на блюдце. Павел Петрович заметил, что у того дрожит рука.
– Павел, давайте не будем вести этот пустой разговор. – Он выжидающе посмотрел на главврача и, получив ожидаемый кивок, продолжил. – Я скажу вам нечто такое, от чего вы можете подумать, что я выжил из ума. Заранее прошу прощения, что буду нести ахинею, противную человеку с высшим медицинским образованием. Я всегда воспитывал студентов как поборников чистого разума, стоящих на почве жесткого материализма. И вот теперь, в конце жизни, испытываю растерянность, почти панику.
Ефим Соломонович замолчал. Павел Петрович не перебивал, терпеливо ждал продолжения. Он понимал, что наступило время монолога.
– Моя сестра Варвара прожила не самую простую жизнь, – продолжил профессор. – Она старше меня на пять лет, у нас разные отцы. Впрочем, я это уже говорил. В детстве мы были дружны, но потом она вышла замуж, и мы стали видеться лишь изредка. Долгие годы практически не общались, у каждого была своя жизнь. Муж ей достался военный, они мотались по гарнизонам вплоть до Колымы, потеряли там ребенка… Но подробностей я не знаю, Варвара мне ничего особо не рассказывала, это была, как я понимаю, закрытая тема. Она вообще никогда на жизнь не жаловалась. Не жаловалась и не откровенничала. После смерти мужа у нее за душой не осталось ни копейки. Он до этого демобилизовался, видимо, не особо нашел себя на гражданке. Это мне кто-то из дальних родственников шепнул. Словом, свой серебряный возраст Варвара встретила в полном одиночестве и отчаянной бедности.