– Ну… – замялся сыщик, подбирая слова. – Супруга ваша очень… словоохотливая дама.

Хауд прислушался и прищурил глаза.

– Слышите звон? Трамвай проехал.

– Да они тут постоянно ходят, я уже не замечаю даже.

– Ну вот.

Возразить на это было нечего.

– Кольцо с рубином, оно вам знакомо?

– Конечно. Бабуля никогда его не снимала. Семейная реликвия.

– А подробнее? Откуда оно? Какими свойствами обладает?

– О, об этом вам нужно побеседовать с более сведущими членами семьи, с одаренными.

– А таковых много?

– Имеются, – уклончиво ответил Хауд. – Часть из них уже в Москве, приехали на похороны.

– Жажду с ними пообщаться. А пока более не смею вас задерживать.

На этом Петр Алексеевич, приняв свой обычный скорбный вид, удалился.

А Митя остался, размышляя и невольно улавливая звонок каждого проехавшего мимо трамвая.

Вот зараза! Ну почему так происходит? Пока не обращаешь внимания на какую-то мелочь, ее вроде бы и нет. А как только углядишь или расслышишь – ничего другого и не замечаешь.

Карась под лампой снова сладко спал, и ему не было никакого дела ни до трамваев, ни до гробов модели «Нимфа», ни до «куриных лап». По крайней мере, до тех, которые не имеют никакого отношения к настоящим курам.

Глава 7,
В которой Зубатова шутит последний раз по версии Сони

Лилии пахли скверно.

Запах – сладковатый, приторный и при этом холодный – вызывал неприятные ассоциации с подтаявшим на леднике несвежим мясом.

Выглядели цветы не лучше: фиолетово-черные, с багряным нутром, напоминающим запекшуюся кровь, с оранжево-красными тычинками, похожими на дождевых червей. От дуновения ветра «черви» слегка шевелились, усиливая противное сходство.

Самая модная новинка сезона. Мама была в восторге. По крайней мере, до тех пор, пока не взяла букет в руки. А как только представился веский повод от него избавиться – быстренько передала Соне. И теперь, перехватив локоть подруги – княгини Ангелины Фальц-Фейн – шепотом обсуждала фасоны нарядов собравшихся на похороны гостей.

Ну до чего же противный запах! Соня поморщилась и отодвинула лилии подальше.

По крайней мере, одним неоспоримым достоинством пышный букет обладал – сквозь него можно было невозбранно рассматривать собравшихся без опасности быть уличенной в слишком пристальном интересе. Правда, для этого приходилось поднимать цветы повыше, и запах при этом обострялся до крайности, но ради увлекательного дела Соня была готова и потерпеть.

Мама с подругой, стоя чуть впереди, сплетничали о знакомых. И Соня вдруг подумала, что, в общем-то, делает то же самое, просто не обсуждает это вслух, а ведет беседы сама с собой, внутри головы. Но она же для пользы! А они просто так, чтобы занять время.

Соне же обсудить теоретически подозрительных личностей было не с кем. Накануне она позвонила лучшей подруге Полине Нечаевой с предложением пойти на похороны Зубатовой вместе и ожидаемо получила вежливый, но категоричный отказ: «Прости, милая, но я совершенно зашиваюсь! Вчера наконец доставили мотор, а механики совсем криворукие, все самой приходится делать. Это слишком ответственный этап, я никак не могу отлучиться. Ты же понимаешь?»

Соня понимала. Полина строила аэроплан. Алюминиевый. Для предстоящего перелета через Атлантику. И помешать выполнению фантастического Полининого проекта не смогли бы ничьи похороны, даже ее собственные.

Оставался Митя. И он тоже здесь был, и даже ненадолго подходил поздороваться. Но потом снова исчез в толпе, сославшись на служебные дела. Он на работе всегда такой – немного отстраненный.

Соня не обижалась. В конце концов, сейчас они занимались одним делом, путь и порознь. А обсудить увиденное можно будет и позже.

Так что Соня с интересом рассматривала окружающих через омерзительный букет и строила догадки, делясь впечатлениями с вымышленным попугаем в голове.

Скорбящих собралось меньше, чем она предполагала. Вероятно, потому что сегодня в Большом давали новую оперу Прокофьева «Огненный ангел», и основная часть московского светского общества предпочла арию реквиему.

Здесь же, у Храма святого Орхуса, где обычно и проходили похороны, собрались около пятидесяти человек – преимущественно старшего и пожилого возраста. Чуть поодаль от остальных держалась троица из двух старушек и одного старичка – дряхлых и ветхих. Они цеплялись друг за друга, и казалось, что от падения их удерживает лишь та же волшебная сила, которая не дает рассыпаться карточному домику. Видимо, это и была зубатовская прислуга. Если так, то их точно можно вычеркивать из списка подозреваемых ввиду полной физической немощности.

Попугай с Соней согласился.

Пришедшие попрощаться терпеливо ждали, разбившись на группки у церкви, на небольшой площади. Катафалк с усопшей запаздывал. Удивительный факт: Дарья Васильевна, при жизни всегда приходившая загодя на все светские приемы и суаре (особенно те, куда ее не приглашали), впервые задерживалась. И не менее удивительный факт: впервые важнейшее мероприятие не могло начаться без нее.

Люди стояли со скорбными по случаю лицами и разговаривали вполголоса. Кроме одной дамы – полной и шумной, которая носилась взад и вперед с неожиданным для ее внушительной фигуры проворством.

«Вш-шух!» – черное креповое платье, обтягивающее пышные бока, в очередной раз прошуршало мимо. «Где Петя? – яростным шепотом вопрошала его обладательница на бегу. – Почему задерживается катафалк? Они что – через Лосиный Остров едут? Или деревню Рублево?» Семенящий за дамой мужичок лишь молча открывал рот и разводил руками.

Дама создавала неуместную суету, то перекладывая венки, то переставляя скамейки, приготовленные для гроба. В конце концов, ее вертлявость, видимо, окончательно утомила священника, который с величавым видом ожидал похоронный экипаж у входа в храм.

Священник неспешно разомкнул руки, сцепленные под широкими, черными с позолотой, рукавами, и поманил шумную даму указательным пальцем, на котором сверкнуло кольцо с символом песочных часов. Дама приблизилась, выслушала сказанное что-то в самое ухо, налилась краской и перестала носиться туда-сюда, сосредоточив внимание на выстроившихся в ряд детях.

Ровный строй на самом деле был нарушен уже давно, просто шумной даме было недосуг обратить на это внимание. Детей было шестеро – в возрасте от пяти лет до шестнадцати. Мальчики все как на подбор – упитанные и шумные, девочки, напротив – тощие и понурые. Раздав пару подзатыльников самым неугомонным отпрыскам, дама успокоилась, но глазами продолжала тревожно постреливать по сторонам.

«Видимо, девочки пошли в отца», – отметила Соня, и попугай с ней опять согласился.

Священник снова сцепил руки под рукавами пышной рясы. Смотрелся он и впрямь величественно, и при этом сурово-сострадательно. Лицо жесткое, хмурое, с крупными чертами, длинные черные волосы спадают вниз, глаза темные, цепкие, внимательные.

«Сам настоятель Храма отец Иларион проведет панихиду, – шепнула Ангелина Фальц-Фейн матери. – Говорят, он очень проникновенный и понимающий».

Супруга отца Илариона, в отличие от шумной многодетной дамы, за время ожидания ни разу не пошевелилась. Она стояла чуть позади священника – бледная, неказистая, укутанная в черное, как строгая монашка. Ни волос, ни лица толком не разглядишь – за все это время женщина ни разу не подняла глаз. Рядом с ней точной копией, разве что чуть ниже и стройнее, стояла, видимо, дочь – девушка примерно Сониного возраста. Такой же черный платок, широкое одеяние и взгляд в пол. Точнее, в булыжник, усыпанный ветками можжевельника.

«Сдается мне, этот батюшка еще и немного самовластен», – подумала Соня. «Глупости, – ответил попугай. – Не суди по внешности, она обманчива, разве ты не помнишь?»

Неподалеку от священника скучал в ожидании духовой оркестр. Дирижер постукивал палочкой по ноге, трубач незаметно, как ему казалось, отхлебывал из фляжки, тромбон откровенно спал с прикрытыми глазами.

Соня тихонько переступила с ноги на ногу и оглянулась – не едет ли катафалк? Его за оградой не оказалось, зато там обнаружился удивительный господин. Поначалу Соня даже приняла его за арапа или индуса – настолько темной была у него кожа. Потом, прикрывшись букетом, все же поняла свою ошибку. Черты лица у господина были вполне европейские, и волосы светло-русые, просто лицо и руки покрывал густой бронзовый загар. Не легкий золотистый оттенок, который дозволяется приобретать мужчинам на курортных водах, а крестьянско-мужицкий – как у человека простого происхождения, который проводит на солнце долгие часы.

Впрочем, на крестьянина господин никак не походил, поскольку одет был хоть и странновато, но весьма элегантно. На нем красовалась куртка с застежками-бранденбургами^[7] – не блестящими, как на гусарских мундирах, а темной кожи. Под ней – твидовый жилет со множеством карманов. Голову покрывала пробковая «колониальная» шляпа, как у африканских естествоиспытателей. Правда, не песочно-желтая, а черная. Казалось, что господин только что прибыл из какой-нибудь тропической экспедиции, но по случаю печального события постарался придать своему туристическому костюму траурный вид.

Мужчина бросил оценивающий взгляд на решетку ограды чуть выше человеческого роста, затем – на открытые ворота, до которых была пара десятков метров… И вдруг с невероятной ловкостью подпрыгнул, ухватился за прутья и легко перекинул себя через ограду внутрь, на территорию храма. Приземлился очень мягко, по-кошачьи, спружинив на крепких ботинках с толстой зубчатой подошвой.

Неожиданный акробатический маневр успела заметить только Соня, остальные глядели в другую сторону. А господин, выпрямившись и отряхнувшись, увидел, что за ним наблюдают. Нисколько не смутившись, он задорно подмигнул Соне и направился к храму, искусно лавируя между собравшимися. Облик его по мере приближения к ступеням менялся, утрачивая задор и живость, и к финалу променада господин дошел уже с приличествующим выражением печали на лице.

Там он коротко кивнул священнику и обнял шумную женщину, которая незамедлительно принялась хватать его за лацканы и что-то горячо шептать в ухо.

«Тоже родственник? – задалась вопросом Соня. – Если так, то он отличный претендент. Такому сноровистому спортсмэну ничего не стоит влезть в окно и убить старушку. Будет номером один».

Попугаю было нечего на это возразить.

– О-о… Анечка, ты только посмотри, какой изысканный фасон. Что это, я не узнаю? Неужели весенняя коллекция от Шаброля? – с пылом зашептала Ангелина матери.

– Дорогая, Шаброль нынче делает фигурные манжеты, а здесь рукав расклешенный. И вышивка. Это восточный стиль.

– Я хочу знать, кто модельер. И хочу такое платье. Только белое.

Соня осторожно выглянула из-за маминого плеча. Мимо них проплывала (иначе не скажешь) дама в черном платье, расшитом по подолу красными и золотыми цветами. В ее наряде действительно было что-то восточное, напоминающее роскошные кимоно с японских гравюр. Изнанка платья была ярко-алой, и рубиновые отсветы полыхали при каждом шаге, оттеняя угольный шелк. Лицо дамы было полностью скрыто под густой вуалью. И как будто этого было недостаточно, шаг в шаг за ней семенил маленький азиат, державший над головой женщины черный кружевной зонт. Для этого ему приходилось почти полностью вытянуть руку.

Соня с удивлением подняла голову. Ни солнца, ни дождя сегодня не ожидалось.

Вслед за дамой и ее слугой Соню настиг шлейф духов, вызвавший у княгини Фальц-Фейн завистливый вздох. Насыщенный, густой, сложный запах, с нотками сандала, бергамота, мускуса и других, уже неведомых, заморских пряностей.