На культовом фото той поры (поверьте, вы все его видели) Дороти сидит на корточках на ступеньках Капитолия, одетая в пышную черную блузку и брюки с высокой талией, и кормит своего годовалого сына дольками апельсина из коричневого бумажного пакета. Тогда ее все любили, как ни сложно это представить сейчас. Тогда в ней не видели угрозу, не видели соперника. Но как многие вдовы, получившие точку опоры, Дороти отказалась покидать политическую сцену, и ее карьера расцвела вопреки – или, как она не устает утверждать, благодаря – ее первоначальному отвращению к этому роду деятельности. После службы в Белом доме она лихо ворвалась в Сенат, где заработала репутацию центристки, готовой отдать голос другой партии, лишь бы добиться результата. На мой взгляд, Ранняя Дороти существовала, пока заседала в конгрессе – с восьмидесятых, все девяностые и первую половину нулевых. Средняя Дороти появилась, когда ее подтолкнули к участию в президентской гонке военного ветерана Джона Мерфи, которому позарез требовалась женщина на должности вице-президента, чтобы привлечь голоса избирателей. Дороти безупречно подходила на этот пост, но в СМИ шло безостановочное и мерзкое обсуждение ее внешности: целые статьи посвящались стоимости ее дизайнерской одежды, времени, уходящего на прическу, и даже ее очкам для чтения, произведенными не в США, а в Южной Корее. В общем, по кирпичику, кампания с треском развалилась, а Дороти еще и вынудили оставить сенаторский пост. Но крах обернулся благословением: у нее появилось свободное время, и она зачастила с походами на телевидение и публичными выступлениями, за которые брала солидный куш. И вот впервые в жизни она начала зарабатывать – очень приличные – деньги. Дороти Гибсон окончательно утвердилась на политическом небосклоне в качестве зрелого общественного деятеля, чьим мнением практически по любому вопросу публика регулярно интересовалась.

А потом, два года назад, она официально вступила в свой Поздний период и обрела еще большую известность (или следует сказать – одиозность?), использовав накопленное состояние для того, чтобы баллотироваться в президенты. Заметьте, как независимый кандидат. И если у кого-то и выгорела бы подобная затея, так это у Дороти. Мало кому удавалось навязать ей свое мнение, и бессчетное количество раз в Сенате она оказывалась единственной, кто голосовал вразрез с собственной партией. Конечно же, задуманное почти удалось провернуть, ибо в самых ожесточенных и противоречивых выборах в истории Дороти получила треть голосов. Это произошло три недели назад, и страна все еще гудела от потрясения. Участие Дороти ввергло традиционную двухпартийную систему процедур в хаос, и когда дым рассеялся, все сошлись во мнении, что как минимум частично Дороти несет ответственность за то, что выбрали кандидата, чью победу считали маловероятной. Ну, вы сами знаете кого.

Испытывая отвращение к политике, я и не преклонялась перед Дороти Гибсон, и не испытывала к ней антипатии – а она во многих возбуждала или одно, или другое. Но, несомненно, ей было что рассказать, особенно в данный момент. Произнеся традиционную речь с признанием поражения на выборах и поздравив удачливого соперника, она рванула в Мэн, где окопалась в поместье, которое купила несколькими годами ранее. Все книги, опубликованные ею на данный момент, посвящались политике и были написаны сухим языком, но после выборов в книжном сообществе почти мгновенно начали спекулировать на тему грядущих мемуаров. Люди злились, но хотели от Дороти подробностей. Она пыталась стать мостом между двумя воюющими сторонами, но этот мост рухнул. Зрелище вышло впечатляющим, и все пялились на развалины, но самый лучший вид открывается тому, кто залезет в самый центр, так?

Нас всех хлебом не корми – дай поглазеть на катастрофу, пусть даже мы делаем вид, что это не так.

Глава 4

Перелет занял меньше двух часов. Небо было идеально чистым – к моему разочарованию, поскольку я люблю лететь выше уровня облаков и самодовольно наслаждаться солнечным светом, которого оказалась бы лишена, останься я на поверхности земли. Но зато, когда мы начали снижаться, передо мной открылась большая часть Портленда с высоты птичьего полета.

Чернильно-черные морские воды казались холодными и неприветливыми и наверняка такими и были – все же на дворе стоял конец ноября. Густой лес покрывал землю, и, приедь я на несколько недель раньше, я бы оказалась в гуще листопада. Теперь же, за исключением отдельных жизнерадостных пятен вечнозеленой растительности, деревья стояли голые, и пыльно-серое переплетение ветвей прерывалось лишь на вырубках, сделанных человеческой рукой, и около маленьких черных озер, так что вся местность походила на кусок швейцарского сыра, а реки поблескивали, словно отлитые из металла.

Дом Дороти располагался в Сакобаго – фешенебельном пригороде Портленда. Кое-кто из уроженцев штата Мэн ворчал, что она, рожденная на провинциальном севере, предала свои корни, переселившись на юг, хотя вообще-то ее родной дом располагался в Скаухигане, в центре штата, но, бесспорно, в культурном смысле он был ближе к северу, чем к престижному Сакобаго. Противостояние севера и юга в Мэне, как я выяснила немного ранее, яростно копаясь в «Гугле», представляло собой важный элемент местного бытия.

* * *

Мы приземлились, покинули самолет и вошли в пассажирский терминал Международного аэропорта Портленда без каких-либо затруднений. Правда, определению «международный» он вот никак не соответствовал. Поймите меня правильно, я люблю маленькие аэропорты, в них возвращаешься обратно в те времена, когда все работало как часы и полет представлялся восхитительным приключением, а не превратился в современный логистический кошмар. Этот аэропорт обладал собственным характером и стилем – его потолок, обшитый деревом насыщенного медового цвета, придавал помещению сходство с огромной хижиной лесоруба, и я не могла представить лучшего начала знакомства с Мэном.

Полагаю, я могла бы притвориться, как утомительно, едва закончив один проект, мчаться через полстраны, чтобы заняться другим, но правда в том, что я предпочитаю работу безделью. А еще я люблю путешествовать общественным транспортом, люблю слоняться в общественных местах, поскольку таким образом получаю возможность наблюдать за людьми без необходимости вступать с ними в какое-то взаимодействие. Временами мне кажется, что рай, если он существует, представляет собой такой вот терминал аэропорта, где все толкутся вместе и каждый сам по себе, всегда в ожидании чего-то нового, всегда в блаженном предвкушении чего-то восхитительного…

* * *

Оказавшись в самолете, я сняла свою тонкую ветровку, но теперь надела снова – даже в терминале оказалось холоднее, чем на улице в Вашингтоне. Мне сказали, что меня будут ждать, но я тщетно искала в маленькой толпе встречающих табличку со своим именем. Расстроенная, я решила, что рано или поздно за мной все равно придут, поэтому отправилась на поиски кофе и тут заметила знакомое лицо. Это была не Дороти Гибсон – вот еще, вы что же, думаете, подобная знаменитость ловит по аэропортам нанятых работников? Нет, я узнала идущую мне навстречу женщину, поскольку даже личные помощники знаменитостей становятся героями прессы.

Своим изысканным внешним видом Лейла Мансур была обязана не природе, а стилисту. Я всегда предпочитала именно эту разновидность красоты, поскольку она зависела не от воли случая, а от приложенных усилий. Плюс я могла воспользоваться этими же уловками, чтобы подчеркнуть собственную привлекательность. Лейла шла мне навстречу, отбивая шаг каблуками невысоких коричневых сапог – единственного яркого акцента на фоне остального сдержанного, сплошь черного наряда. Помимо ярко-красной помады я не увидела на ней никакого макияжа – но, возможно, она просто умела краситься так, чтобы этого не было заметно. Ее родители эмигрировали из Египта, и хотя она родилась и выросла в Нью-Джерси, ее родным языком являлся арабский – любители теорий заговора не могли не ухватиться за этот факт, утверждая, что она неблагонадежна, и огульно обвиняя ее в связях с террористами. Чушь, конечно. Но она обладала характерными, черными от природы, длинными шелковистыми волосами, которые сейчас перекинула через плечо.

Вообще я удивилась, что за мной приехала сама Лейла, а не какая-то мелкая сошка, поскольку она являлась скорее советницей по политическим вопросам, а не так называемой «личной помощницей». С достаточным основанием я полагала, что, выиграй Дороти выборы, Лейла Мансур вошла бы в высший консультативный совет при президенте. Но сейчас она почему-то выполняла роль встречающего.

А еще она несла картонку с двумя стаканами кофе – огромными, размером с термос. Или огнетушитель. Остановившись передо мной, она широко улыбнулась, словно закадычному другу после долгой разлуки.

– Клянусь, я приехала на пять минут раньше, но потом решила, что, наверное, мы обе не откажемся от порции кофеина.

Меня поразила белизна ее чуть заостренных зубов – я осознала, что ни разу до этого не видела, чтобы она открывала рот. На пресс-конференциях она выполняла роль скромной помощницы, молча стоя рядом с Дороти, а если ей нужно было что-то сказать начальству, она наклонялась и шептала Дороти на ухо.

– Только прошу, не пейте через силу. Я знаю, что далеко не все пьют кофе днем, и если что, осилю оба.

Я заверила ее, что всячески приветствую кофе во второй половине дня, и забрала один из стаканов. Пригубив напиток, я обнаружила, что он приготовлен именно так, как я люблю – со столовой ложкой сливок (я измеряла идеальную пропорцию, да) и без сахара.

– Откуда вы узнали, какой кофе я пью? – изобразила я удивление в голосе. Я уже на собственном опыте убедилась, что помощники знаменитостей в стремлении произвести благоприятное впечатление могут зайти удивительно далеко, временами даже слишком далеко. Но я не хотела проявить неблагодарность.

– У меня свои источники, – красноречиво пошевелила Лейла выразительно очерченными бровями (позже я узнала, что она просто написала и спросила помощника сенатора Хэдси). – У вас есть что-то посерьезнее? – уточнила она, бросив взгляд на мою куртку.

Я отрицательно покачала головой.

– Я к вам прямиком из Вашингтона.

Она прищелкнула языком.

– Это поправимо. Здешний девиз даже не столько «Зима близко»^[4], сколько «Зима никуда и не уходила». Но, может, я пристрастна, потому что сама ужасная мерзлячка. Давайте поторопимся, я припарковалась тут недалеко.

Я поспешила за ней вслед, постаравшись не зашипеть, когда обжигающий кофе плеснул через отверстие в крышке мне на указательный палец.

* * *

Лейла оказалась обладательницей симпатичного, но непримечательного седана – «Хонды Аккорд» или «Тойоты Короллы», я не разбираюсь в машинах и горжусь тем, что мне плевать на них. Поставив кофе на крышу, Лейла выудила из кармана ключи длинными, суживающимися на концах, как свечи, пальцами.

– И как у нее настроение? – спросила я.

Она подняла на меня взгляд:

– В смысле, чередует ли она прогулки в лесу с просмотром запоем всяких телешоу?

– Типа того.

Естественно, я видела знаменитый кадр: Дороти Гибсон в лесах рядом со своим домом позирует вместе с проходившими мимо очаровательными туристами, отцом и сыном. И естественно, как все вокруг, я гадала, каково ей пришлось эти несколько дней после выборов, когда почти любой на ее месте свернулся бы калачиком и не вылезал из-под груды одеял.

– Ха, она уже снова в строю. – Лейла подняла ключи повыше, щелкнула кнопкой, и машина пискнула в ответ. – Именно поэтому вас сюда и вызвали.

Глава 5

Некоторые профессиональные водители (особенно пожилые мужчины) считают, что пассажир, садясь на переднее место, как бы подвергает сомнению их профессионализм, и ужасно обижаются. Но Лейла не принадлежала к их числу, и когда я сказала, что поеду спереди, оставалась сама любезность. И неважно, проявляла она искреннее дружелюбие или наигранное, в моих интересах было отвечать взаимностью.

– Просто к вашему сведению, – повернулась она ко мне, держа руль одной рукой, – это я порекомендовала вас на эту работу, я ваша большая поклонница. То, как вы изложили историю Дейзи… это было сильно.