Частенько люди, узнав, что я работала с Дороти Гибсон, спрашивают, какая она в реальной жизни в сравнении с тем, что видит публика, что меня в ней удивило больше всего. Ответов на это два, но оба слишком невинные, чтобы удовлетворить жажду горячих подробностей, которая скрывается за подобным вопросом. Но оба эти ответа искренние, поэтому озвучу их для вас.

Первое наблюдение, чисто внешнее – Дороти гораздо ниже и изящнее, чем кажется. Сложно оценить физические параметры человека, когда он стоит один на сцене, плюс любой политик перед камерой старается выглядеть уверенно и солидно, поэтому можно ошибиться в оценке его роста и размера. Дороти Гибсон ни на волос не выше ста шестидесяти сантиметров и весит ни граммом больше пятидесяти двух килограммов – конечно, она не карлица, но поражает своей миниатюрностью.

Второе наблюдение – Дороти Гибсон потрясающий слушатель. На публике это не особо заметно, хотя теперь, когда я знаю, куда смотреть, я не могу не замечать, как она вся подбирается, стоит задать ей вопрос, как она кивает интервьюеру, то и дело вставляя свое фирменное «угу» с восходящей интонацией.

У-ГУ.

Оно звучит одновременно и благосклонно, и подбадривающе, и частенько она повторяет это «угу-угу» дважды для благозвучности.

Таким вот образом она слушала меня двадцать минут кряду, пока я излагала ей краткую (и несколько причесанную) историю моей жизни.

Обычно интервью проходили совершенно иначе – редкий клиент задавал мне вопросы обо мне самой, и я уверена, что некоторые даже не знали, как меня зовут, поскольку в их глазах мое место находилось среди поваров и водителей – то есть прислуги. Меня такое определение не оскорбляло – термин «литературный раб» говорит сам за себя. Однако подобный опыт открыл мне, каково это, когда тебя ни во что не ставят.

Спойлер – ощущение поганое.

Не в характере Дороти Гибсон было что-то недооценивать. Как вскоре стало понятно, она не просто доверилась мнению Лейлы о моем творчестве, но и прочитала практически каждое написанное мной предложение. Нет, она не стала сыпать цитатами, но по тому, как она упоминала мельчайшие детали различных мемуаров, над которыми мне довелось работать, и как изящно находила между ними взаимосвязь, я поняла, что она не только впитала каждое их слово, но и провела какое-то время, обдумывая прочитанное.

Иными словами, подошла к делу серьезно – что неудивительно, поскольку Дороти Гибсон имела репутацию рабочей лошадки. Плюс: любой успешный человек по умолчанию – рабочая лошадь, даже если всеми силами пытается скрыть приложенные усилия (мы о тебе, Ким Кардашьян). Никто не любит распространяться на эту скучную и унылую тему, но тесное сотрудничество с подобными людьми научило меня, что тяжелый труд – необходимое (но не исчерпывающее) условие успеха. На свете полно людей, которые работают до кровавого пота, но не получают желанного, но тот, кто добился своего, однозначно вкалывал как проклятый. По большей части я стараюсь не выпячивать эту сторону биографии своих клиентов (поскольку она, см. выше, скучна и уныла), но в случае Дороти я уже твердо решила подчеркнуть трудолюбие, которое являлось стержнем ее натуры. Даже сейчас, пообщавшись с ней всего полчаса, я видела, как она увлечена самим процессом рабочего взаимодействия, и неважно, что получится в итоге. Для Дороти во главе угла стояла не цель, а путь, и я ощутила родство с ней, поскольку меня завораживает сам процесс написания книги. Вот почему я не собираюсь бросать писательское ремесло.

Выражаясь терминами первого свидания, я уже съела ужин и теперь лакомилась десертом и попивала кофе. Но хотела ли я остаться на ночь?

– Мне не терпится продолжить, – заявила Дороти по истечении часа. – А вы что скажете? Готовы взяться за дело официально?

– Я… правильно я вас поняла – вы хотите, чтобы я осталась у вас в гостях?

Она отрывисто кивнула:

– Я бы хотела, чтобы эта книга вышла иной. Я… – Она помедлила, опустив руку на диван между нами, и хотя нас по-прежнему разделяло некое расстояние, жест вышел почти интимным. – Я не так-то легко открываюсь другому человеку. – Она взглянула на меня, и уголки ее губ поползли вверх, к округлым скулам, делая ее похожей на озорного шимпанзе. – Шокирующее признание, да? А будь я более открытой, я бы возможно, не проиграла.

– А возможно, вы бы не добились такого успеха, – уточнила я, имея намерением сделать комплимент (ведь в конце концов Дороти почти выиграла выборы), но едва я произнесла эти слова, как поняла, насколько легко их истолковать как подначку, как намек на то, что если бы люди узнали ее получше, она не получила бы столько голосов.

Но Дороти разразилась смехом – так внезапно, что я едва не подпрыгнула на месте и с трудом удержала себя. Эти заливистые рулады так давно стали притчей во языцех, что только ленивый комик не спародировал их в своих выступлениях, и все равно она застала меня врасплох.

– А вы, возможно, и правы!

– Я не имела в виду…

Она отмахнулась от моих пояснений.

– Я прекрасно вас поняла. Слушайте, я хочу, чтобы вы рассказали мою историю, и уверена, что для этого вам необходимо поселиться здесь, неважно, как надолго. Так что скажете?

Я кинула взгляд поверх ее плеча, сквозь окно ближайшего эркера на лужайку перед домом. Смеркалось, и снег начал облеплять траву по обе стороны мощеной дороги, подчеркивая неровности почвы. Не то чтобы снег повлиял на мое решение в, так сказать, техническом отношении: и машина Лейлы, и водитель «Убера» легко бы справились с бездорожьем. Но у меня есть идиосинкразия^[10] – я не люблю выходить под дождь или снег, – и эта идиосинкразия сейчас слилась в идеальной гармонии с решением, которое я приняла несколько часов назад, впервые услышав из уст Ронды имя Дороти Гибсон.

Я протянула руку, и Лейла просияла, глядя, как Дороти пожала ее в ответ.

Я стала официальным биографом Дороти Гибсон.

Глава 9

Несколько часов спустя я сидела на краю двуспальной кровати, застеленной лоскутным покрывалом, которое, как я подозревала, могло быть пошито руками самой Лоры Инглз-Уайлдер^[11]. Прикроватную тумбочку украшало антикварное блюдо с изображением корабля «Сюзан Констант» с развернутыми парусами на фоне открытого моря (согласно «Гуглу», она стала первым кораблем, достигшим Джеймстауна в Виргинии в 1607 году, таким образом перемэйфлауэрив сам «Мэйфлауэр». Ну, про него вы в курсе)^[12].

Вплотную к единственному в комнате квадратному окну, за которым танцевали снежинки, стоял такой небольшой письменный стол, что я решила – он предназначался для ребенка. Напротив кровати располагался небольшой камин, который кто-то уже разжег, пока мы ужинали. Это сделала Анна, горничная из «Аббатства Даунтон»? Тогда я, выходит, леди Мэри?

Да ну кого я обманываю – я всегда была леди Эдит.

Я только что закончила разговаривать с Рондой по «фейстайму» – вернее, совместно изучать висящую над камином в моей комнате картину авторства Эндрю Уайета^[13]. На ней на фоне открытого окна развевалась прозрачная занавеска, а в глубине открывался прославленный им пейзаж: поля и волны травы. Под «изучать» я, конечно же, подразумеваю «гадать, сколько она может стоить». Ронда, у которой в доме висит несколько картин, оценила полотно в полмиллиона.

Ужин нам подали довольно простой: пасту, свежие овощи и такой сухой «Совиньон блан», что у меня при первом глотке свело скулы. Лейла с нами не осталась и ушла в свою комнату. Я вообще не видела ее с того момента, как начала интервью с Дороти, и подозревала, что Лейла подстроила это нарочно, чтобы дать нам проникнуться друг другом. Мы разговаривали в основном о книгах и телевидении (нам обоим нравились «Я захватываю замок» и «Хорошая жена», что сулило успешное взаимопонимание). Ужин нам подала пожилая женщина по имени Труди, самая крошечная из людей, что я видывала – ростом в метр сорок. Представляя нас, Дороти стояла позади нее, положив ладони на эфемерные плечи. «Труди я обязана всем, без нее я бы пропала», – сообщила она.

На десерт я получила обязательство о неразглашении, согласно которому мне запрещалось обсуждать суть моей работы до выхода книги, да и потом разрешалось только с коллегами по издательскому делу. Открой я рот перед прессой, придется вернуть каждый заработанный цент.

Я знала, Ронда обидится, что я подписала подобное соглашение, не поставив ее в известность, но я сделала это в качестве жеста доброй воли. Да и позлить Ронду было приятно. Всеми этими соглашениями о неразглашении авторов стращают, но в реальности практически никогда не пускают в дело (по крайней мере, так я убеждаю себя, пока пишу эти самые строки). И двенадцати часов не прошло с того момента, как в моем номере вашингтонского отеля раздался звонок, а я уже ручкалась с Дороти Блин Гибсон. У меня внутри как будто распускался изысканный цветок. Ощущения были безумные – но в кои-то веки безумные в хорошем смысле.

И, возможно, самым приятным в этой ситуации было то, что, сидя на краю своей постели, я позволила себе притвориться, что могла бы похвастаться такими новостями куче людей – да только мне запрещало соглашение.

Ну-ну, что за разговоры о себе такой бедной-несчастной? Не хочу вводить вас в заблуждение по поводу своего одиночества, так что скажу сразу то, что не принято говорить вслух: я горжусь тем, что отказалась от посредственных обедов с посредственными друзьями и от партнера, который не отвечает всем моим требованиям. А эти требования, в свою очередь, свидетельствуют не только о моем высоком к себе уважении, но и о том, что, несмотря на внешние признаки, я еще не сдалась в поисках и друзей, и любви.

И не собираюсь сдаваться.

Часть вторая
Жертва

Глава 10

Я и от природы ранняя пташка, но писательская карьера довела эту склонность до того, что зачастую я просыпаюсь еще затемно. Но не стоит сочувствовать – в это время суток гораздо меньше раздражителей, что в мире вокруг, что у меня в голове. Я просыпаюсь словно бы пустая, но в лучшем смысле этого слова, не опустошенная, а свежая, полная сил. Исправная, если вы понимаете, о чем я, поскольку обычно к ночи накапливаются тысячи досадных мелочей, которые с каждым из нас случаются за день. То есть одного интернета достаточно, чтобы лишить меня душевного равновесия: стоит мне всего лишь проверить почту и немного полистать «Твиттер», как я обнаруживаю, что не могу ни одну мысль удержать дольше двух секунд. Если нужно (тут помогает, например, надвигающийся дедлайн), я могу взять себя в руки, но никогда моя голова не бывает такой ясной, как в первые часы нового дня.

Вот и сейчас, проснувшись, за окном я все еще могла разглядеть звезды. Свесившись с кровати, я подняла с пола ноутбук, который заряжался всю ночь, и взяла его на руки, словно ребенка, которому приснился кошмар и которого нужно обнять. Снег перестал, но я удержала себя от того, чтобы встать и выглянуть в окно, решив, что любоваться видом буду в качестве награды за час – или даже два? – сосредоточенной работы. К тому же в комнате стоял холод, а под одеялом было замечательно тепло.

Я близорука и без очков вижу четко не дальше, чем на десяток сантиметров, поэтому я завела привычку класть под голову подушку и ставить ноутбук на грудь так, чтобы фактически прижимать его подбородком. И хотя из-за этого приходится развести в стороны локти, чтобы печатать, в целом я нахожу подобное сооружение исключительно удобным.

Для начала я набросала несколько заметок и быстро перешла к активному размышлению, вокруг какой идеи закрутить сюжет будущей книги. У меня уже проскальзывала мысль построить повествование по принципу путешествия героя, ну, этой фигни, о которой писал Джозеф Кэмпбелл^[14]: когда персонаж поддается зову неведомого и возвращается из своего похода изменившимся человеком. Конечно, речь всегда идет о мужчине, но почему бы не приложить ту же схему к жизни Дороти? «Неведомым» тогда будет мир политики, мир мужчин, по которому она странствует, где-то теряя, где-то обретая, и возвращается со шрамами, а может и с добычей к безмятежной жизни, которую оставила много лет назад…