К тому времени, когда я наконец оторвала взгляд от экрана, руки у меня разболелись, а комнату залил дневной свет. Я отложила ноутбук, откинула одеяло, поднялась и, покручивая запястьями, подошла к окну. И даже зная, что там обнаружу, ощутила, как слегка перехватило дух – как всегда бывает, когда впервые после наступления холодов видишь мир, укрытый белым покрывалом. Но это благоговение уменьшается с каждым последующим снегопадом.

Судя по количеству снега на подоконнике, выпало сантиметров пятнадцать. Окно моей комнаты выходило на заднюю сторону дома, на большое патио с бетонным полом, откуда на зиму убрали мебель. Дальше располагалась небольшая лужайка, а за ней, сколько хватало взгляда, раскинулись леса – должно быть, те самые знаменитые леса, по которым так любила гулять Дороти Гибсон.

Безоблачное небо было такого бледного оттенка голубого, что казалось нарисованным слишком разбавленной акварелью, так что по краям голубой цвет истаивал до белого. Стоял еще достаточно ранний час, чтобы я ощутила ту сверхъестественную тишину, которая окутывает мир после снегопада, и я подняла нижнюю створку окна, чтобы без помех окунуться в нее.

Я простояла так пять минут, холодный воздух пощипывал тело, потом захлопнула окно, вернувшись в рукотворное тепло, и начала собираться в блаженный горячий утренний душ, скрестив пальцы в надежде, что в доме у Дороти хороший напор воды.

* * *

Давление воды оказалось не просто хорошим, а превосходным.

Все еще с немного влажными волосами я спустилась по главной лестнице с двумя пролетами. На просторной площадке между ними располагались две старинные скамьи, напоминавшие церковные, и кофейный столик, а из большого окна, тоже выходившего на заднюю сторону дома, открывался живописный вид. На одной из скамей сидел Телохранитель, с головой ушедший в какую-то книгу.

Сегодня он был облачен в штаны цвета хаки и жемчужно-серую рубашку с коротким рукавом из какой-то поблескивающей синтетической ткани. Рукава так плотно облегали его бицепсы, что наверняка оставили следы, и я видела его торчащие соски. Если отбросить коричневые походные ботинки на ногах, которые он довольно невоспитанно закинул на кофейный столик, выглядел он как гольфист, который подрабатывает телохранителем. Или наоборот.

Я замерла, уставившись на него, но не по той причине, о которой вы подумали (ладно, ладно, не только по той причине, о которой вы подумали), а потому, что он читал мою книгу, и к тому же не из числа мемуаров.

Я опустила этот факт как неважный, но в свое время – в самом начале карьеры – я опубликовала один роман под своим собственным именем. Он оказался грандиозной неудачей, меня аж передергивает при одном взгляде на эту глупую книжонку – передергивает в прямом смысле, как и в описываемый мной момент.

– А вы застали меня врасплох. – Он держал книгу одной рукой и поднял ее вверх, словно выполняя упражнение с гантелями, и на меня уставилась обложка с названием (которое я не буду разглашать), выложенным в форме сердечка (пристрелите меня кто-нибудь).

– Что это ты делаешь?

– А на что это похоже?

Он улыбнулся, так что все его лицо пришло в движение, явив всякие ямочки-складочки, но сейчас это детское очарование только раздражало: на часах еще даже не значилось восемь утра – слишком рано для возбужденных бабочек в животе. Для подобных эмоций мне требовалось топливо в виде порции кофеина и протеина.

– Где ты ее раздобыл? – спросила я – довольно требовательно, по правде говоря.

– Просто лежала тут, – пожал он плечами. – Я решил глянуть. – Значит, и Дороти ее читала, но не упомнила об этом в нашей беседе. – Хорошая книга оказалась.

– Вовсе она не хорошая.

Денни развернул суперобложку с одной стороны и использовал отворот в качестве закладки. Взглянул на меня, потом на фото на задней стороне обложки, которому исполнилось вот уже пятнадцать лет. Снова посмотрел на меня.

– Я вас едва узнал.

– Ну да, я теперь гораздо старше.

– Не, я имел в виду – без очков.

Для этого фото я надевала контактные линзы, опасаясь, что мои черные очки прирастут к образу или кто-то решит, что я надела их для солидности, хотя я ношу их постоянно. Эсме – одна из моих любимых редакторов, которая неизменно меня смешит, – называет их «твои умные очки».

– С ними некрасиво? – с прохладцей уточнила я, поправляя оправу на носу.

– О, нет. Вы красивая и так, и так.

Я не удержала смешок – не смущенное девичье хихиканье, а недоверчивое фырканье. Он это серьезно?

Денни приподнял брови, отчего на его гладком прелестном лбу залегли морщинки.

– А что смешного? То, что я считаю вас красивой?

Да, это в самом деле было смешно, и более того, – неуместно. Но я не собиралась вдаваться в дискуссии о своей внешности с человеком, с которым мне предстояло жить под одной крышей. Даже с таким привлекательным.

– Ты очень милый, – ответила я, и поскольку я стояла на несколько ступенек выше, мне не составило труда принять снисходительный вид. – Я умираю с голоду, где тут можно что-то перехватить?

Он поднял руки в знак капитуляции (все еще держа книгу в одной из них).

– Кухня налево от лестницы.

Он указал направление. Я увидела у него под мышкой большое пятно пота, задумалась, не наш ли разговор его так взволновал, и даже испытала к Денни приступ жалости – что со мной в отношении мужчин случается нечасто, особенно в отношении мужчин красивых.

– У меня перерыв еще не закончился, так что использую-ка я его для того, чтобы выйти наружу и нырнуть лицом в сугроб, чтобы никто не слышал, как я ору от стыда.

– Ну не стоит так переживать, – усмехнулась я, пересекая площадку и надеясь, что мои слова прозвучали благожелательно, а не пренебрежительно. – Если хочешь, можем просто сделать вид, что ничего не произошло.

– Совершенно не хочу, – заявил Денни, поймав мой взгляд и удерживая его, как делают все мужчины, когда проявляют интерес.

Я осознала, что глаза у него серые, а не голубые, как мне показалось накануне. Я кивнула – непонятно чему – и поспешила вниз, пока кто-то из нас не сказал что-нибудь еще.

Глава 11

Я обнаружила кухню по донесшемуся оттуда характерному смешку Дороти – она разговаривала с каким-то незнакомым мне человеком с более низким голосом. Мимолетно задержавшись, чтобы полюбоваться напольными часами с маятником, я дошла до конца короткого коридора и обнаружила гостиную с французскими окнами, выходящими в уже виденное мной утром патио. Посреди комнаты стояла женщина с волосами, стянутыми в конский хвост длиной до лопаток, – по осанке и проводу, тянувшемуся у нее из-за уха, я поняла, что это одна из коллег Телохранителя. Я кивнула ей, она кивнула мне, но не улыбнулась.

Присутствие охраны мне было не в новинку – как-то я писала серию заметок об РПП у поп-звезды подросткового возраста, так ее постоянно прикрывали не меньше восьми телохранителей. На своем опыте я узнала, что подобных людей от остального штата сотрудников – как постоянных работников, так и временных, типа меня – отделяет как бы невидимое пространство. И неважно, насколько дружелюбно ты себя ведешь, речь идет о деловых отношениях. Именно поэтому поведение Телохранителя выглядело таким необычным. Может, он плохо подходил на свою должность? Или попросту был слишком молод (кстати, а сколько ему все-таки лет)? Или – глупее вопроса не придумаешь – он правда находил меня настолько неотразимой?

К счастью, мне не дала углубиться в столь опасные размышления фигура, появившаяся в дверях по правую руку.

– А вот и вы! Мы уже собирались отправлять за вами поисковый отряд. Надеюсь, вы в курсе, что тут у нас гнездо ранних пташек?

Питер Гибсон, самый желанный холостяк страны, сложил губы бантиком и отпил кофе из огромной кружки. Обладатель мясистого носа и слишком близко посаженных глаз, он не унаследовал красоты своего отца, но зато перенял его харизму и остроту ума своей матери, и ходили слухи, что он тоже вот-вот ворвется в мир политики. Без его сотрудничества нельзя было рассчитывать написать удачную книгу, поэтому я знала, что мне придется отвечать на его остроты если не столь же искрометно, то хотя бы дерзко, иначе я рискую потерять его уважение.

– О, я уже давно встала, – ответила я, проплывая мимо него.

Кухня оказалась на удивление маленькой, но так часто бывает в старых домах. Я разглядела старинную газовую плиту и современный хромированный холодильник. В алькове у дальней стены сидели Дороти и Лейла. Я кивнула им, без труда нашла кофемашину и взяла одну из кружек, висевших над ней на крючках. Налила себе щедрую порцию, глядя на Питера.

– Не все ранние пташки сразу набрасываются на червячков, знаете ли, – прокомментировала я и показательно отпила глоток, хотя еще не успела добавить положенную ложку сливок.

– А вы тут придетесь ко двору, – заметил Питер и повернулся к Лейле. – Отличная работа, сестренка. – Та возвела очи горе, якобы тайком взывая к моему сочувствию, но явно играя напоказ. – Я зову ее сестренкой, поскольку она заменила моей матери родную дочь. Пока я не перестал прятать от нее свою истинную суть.

Он говорил с гнусавым акцентом, приобретенным за детские годы, прожитые в Виргинии – и не северной ее части, которая могла считаться продолжением Вашингтона. После смерти мужа Дороти обосновалась так далеко от столицы, как могла, учитывая, что каждый день ей приходилось ездить туда на работу. В результате исконно принадлежавший Новой Англии мальчишка получил южное воспитание. Как мать и сын они составляли забавную пару, но, несмотря ни на что, слаженную.

– Ага, я уже сама догадалась. – Я прислонилась бедром к кухонному островку посередине помещения, отодвинув, чтобы не помять, лежавшую на нем газету. – Но все равно спасибо.

– А вы дерзкая штучка! – восхитился он. – Похоже, мне придется быть пай-мальчиком, пока вы здесь.

– Очень рада это слышать, – вклинилась в разговор Дороти. – Хорошо ли вам спалось? – обратилась она уже ко мне.

Я заверила, что хорошо.

– Утром мы обычно обходимся без прислуги, – пояснила она. – Так что чувствуйте себя как дома и берите все, что пожелаете.

– Сухие завтраки в буфете позади вас, – подсказала Лейла.

– Мой сын развлекал нас драматическим озвучиванием прессы, – сообщила Дороти, глядя, как я достаю коробку хрустящих отрубей (хотя я предпочла бы взять стоявшую рядом упаковку хлопьев с какао).

– Прикалываться над писаками у нас вроде семейной традиции. – Питер склонился над газетой и откашлялся. – Итак, сводка полицейских новостей! Должно быть забавно, посмотрим-ка… Ух ты, пьяные дебоши в центре города вечером пятницы. Подлинные страсти кипят на темных улицах Сакобаго, красота… Опа, еще один неопознанный бездомный найден мертвым, очевидно, вследствие переохлаждения, ибо на нем не было и нитки. Вроде не эксгибиционист, а там – кто его знает. – Он быстро поцокал языком. – А я-то думал, Торговая палата распорядилась всех бомжей вывезти куда подальше. Или сжигать на месте.

– Питер, не увлекайся, – предупредила его Дороти.

– Та-а-ак, похоже, пропала местная жительница, некто Пола Фицджеральд, сорока двух лет, инструктор по плаванию. Судя по фото – в образцовой для инструктора форме. Пола, шалунья, куда ж ты подевалась? О тебе уже два дня ни слуху ни духу.

– Присоединяйся к клубу, Пола, – ввернула Дороти.

Я увидела, как Питер и Лейла обменялись взглядами – как настоящие брат и сестра, обеспокоенные душевным состоянием матери и сравнивающие свои наблюдения. У меня возникло ощущение, что Питер приехал, чтобы подбодрить Дороти. Он жил в Нью-Йорке, но частенько наведывался в Мэн – по крайней мере, так писали. Об их невероятной близости с матерью тоже частенько упоминалось, и теперь я убедилась воочию, что на этот раз таблоиды не врали и не ошибались.