Метафора мирового дерева. Вообще, дерево – это отличная метафора не только для самого человека, который растет, но и для его пути. Когда думаешь о жизни в «древесной» парадигме, появляется иное понимание, чем если мыслишь в терминах дорог, развилок и перекрестков. Мы можем идти только по одной дороге и должны выбирать, – но дерево-то растет сразу во все стороны, оно пускает соки и в главные, и в побочные ветки.

Транзит меняет форму нашей кроны, побочные ветки становятся главными, и наоборот. Новая почва и новые условия формируют нас по-новому. Но мы остаемся тем же самым деревом.

Иногда только на новой почве мы по-настоящему развиваем свой потенциал. И обнаруживаем, что новый климат гораздо благоприятнее для роста и позволяет вырасти сильнее, чем если бы мы остались «дома». (Транзит, как мы помним, не только территориальное понятие.)

Любовный напиток

На новом ветру. Когда я говорил о крупномере, то упомянул, что «человеческое дерево», чтобы прижиться на новом месте, должно не только впиваться корнями в почву и получать из нее питательные соки, но и шевелить ветками в новом воздухе. Человек осваивается в новом окружении через множество микровзаимодействий. Эти маленькие взаимодействия очень важны. И потому очень важно развить у себя необходимое самоощущение для таких взаимодействий. Это самоощущение, желание шевелить ветками на новом ветру вполне естественное. Однако многие пересаженные крупномеры слишком одеревенели, так что кажутся сами себе камнями. Это мешает транзиту. Чтобы помочь себе, нужно на эти легкие взаимодействия специально настроиться.

Социальный груминг у обезьян. Это способ общения, свойственный из всех животных именно приматам. Копаясь в шерсти друг друга, обезьяны удаляют паразитов и соринки. Но груминг – не только помощь в наведении чистоты, но и, главным образом, социальное взаимодействие. Путем груминга обезьяны могут выразить друг другу симпатию, извинения, подчиненность и другие отношения или эмоции. Кто именно и кому именно позволяет себя вычесать, зависит и от ранга, и от доверия конкретной обезьяне. Груминг снимает тревогу в стае. Тревогу у особей в человеческой стае снимают микросоциальные взаимодействия.

Микросоциальные взаимодействия у людей. Люди не вычесывают друг у друга соринки из волос, для нас физические прикосновения – нечто более интимное. Наше «трение друг о друга», наша микросоциальная валюта состоит из сокращений дистанции, маленьких инвестиций времени, локальных шуток, смолтоков, приветствий, маленькой помощи (подвезти детей в школу…). Такое общение дает понимание: сейчас ты находишься, в общем и целом, среди своих, в мире людей, чьи проявления не враждебны, а скорее дружественны. Человеку комфортно плавать в этом микросоциуме: махнуть рукой соседу, подстригающему кустарник, обменяться парой фраз с продавщицей, улыбнуться ребенку. Происходит множество касаний, при которых люди бережно меняют с тобой дистанцию, и ты от этого не шарахаешься. Ты открываешься, и тебе открываются – ненамного, ровно настолько, насколько комфортно.

Развернуться и свернуться. Мы разрешаем себе бессмысленное взаимодействие, при котором мы приближаемся друг к другу и доверяем друг другу уменьшение дистанции. Мы находимся в движении, взаимодействуя лицом, руками, улыбкой. Когда мы в хорошей форме, это для нас способ прийти в состояние взаимодействия с другими вне смысла, вне рацио. Я заметная особь в этой стае, которая меня принимает, видит. Это может быть не только общество самых близких, но и вообще «окружающая часть человечества». Общее ощущение доброжелательности округи, через социальность, влияет на наше телесное самоощущение. Многие замечали, как это бывает в небольших городках где-нибудь на Адриатике, и дело не только в том, что мы туда приезжаем в отпуск: людям вообще нравится так жить, и они живут так, когда могут.

Абсолютно противоположное состояние – когда мы напряжены и как бы занимаем меньше места, прижимая к себе руки и ноги. Это ощущение скованности: не трогайте меня, я сам по себе, меня не видно, не замечайте. Не смотрите на меня, я не хочу, чтобы вы мной интересовались. И я тоже не смотрю на вас и не интересуюсь вами. Я в домике, я сам по себе. Это состояние человека в большом городе, в метро, в аэропорту. Оно тоже бывает необходимым и комфортным. Но рост и укоренение в новом воздухе возможны, только если мы хотя бы иногда бываем расположены к другим, развернуты к ним лицом. Хорошо, когда у нас есть такая возможность. Хорошо такие возможности создавать. Мы можем развернуться и свернуться, как еж, высунуть рожки и полностью втянуться в свою раковину, как улитка.

Персонажи виммельбуха. На новом месте с этого мы и начинаем быть своими среди своих. Собаки лают уже не так громко и враждебно; уже не кажется, что сосед только и думает, как бы донести на нас за неправильную парковку у дома. Чужой язык тут ни при чем или почти ни при чем. Можно быть смешным иностранцем и при этом давно своим.

Разумеется, при транзите всегда неизбежен регресс. И этот тип, который шутит с продавщицей, – это не совсем вы, «доктор философии». Но вам и не нужно быть все время доктором. Иногда жизненно необходимо быть таким вот забавным типом. Тело расслабляется, и те, возможно, немногие фразы, которые вы можете сказать, выходят сами собой и с нужной интонацией.

«Меня похвалили за знание языка, когда я знала совсем немного, почти ничего. Но я слышала, как говорят окружающие, и скопировала интонацию. Наверное, это приятно – слышать слова родного языка от иностранца, когда он произносит их точно так, как принято в этой среде». Именно так, а спряжение неправильных глаголы уже потом.

Есть такие детские книжки – виммельбухи. Один разворот – одна большая картинка со множеством мелких красочных деталей, например городская улица, площадь или целая ферма. Много людей, машин, животных, магазинчики, живые сценки. У кого-то улетел воздушный шар, кто-то покупает мороженое, знакомые встретились на улице, цветочница шутит с покупателем, водители спорят за место на парковке, и с миром все в порядке. Вообразите себя на новом месте персонажем виммельбуха, жителем маленького мира, где время катится к полудню, а потом к вечеру, год приближается к Рождеству, а потом к Пасхе. Это успокаивает и освобождает.

Где лучшие круассаны? М. пришел приглашенным директором в новый для себя коллектив и не может избавиться от ощущения давления и неприятия со стороны сплоченной группы людей. Когда я спрашиваю, в чем именно заключается враждебность, о которой М. постоянно говорит, он не может привести ни одного конкретного примера. «Не знаю, просто в воздухе напряжение, они будто бы не верят в мои способности, не полагаются на меня», – жалуется М.

Предлагаю ему обратиться к миру приматов и вспомнить о том, как формируется доверие в группе. Внутреннее разрешение на то, чтобы спокойно и «среди своих» поиграть интонациями, попробовать легкую и многократную смену дистанции в коллективе, разбавить серьезное общение шутливым, позволить себе незлобные игры. Одним словом – отойти от серьезности в сторону раскрепощенности: смолток, общие воспоминания, не перегруженные смыслом разговоры о том, где в городе лучшие круассаны, а где – флэт уайт.

Через месяц М. возвращается ко мне, чтобы похвастаться: отход от сугубой практичности и серьезности дал свои плоды.

Смотри на ботинки соседа. Одиночество в транзите противоположно чувству самодостаточности, принятию себя.

Острота одиночества как экзистенциального чувства связана с той или иной степенью потери контактов с окружающим миром. Мы отворачиваемся от мира, нам не хочется на него смотреть, ни с кем не хочется общаться. Глаза как будто повернуты внутрь. Когда субъективно находишься в этом состоянии, то находишь объективные оправдания, объективные показатели того, почему ты одинок. Поздно приехал и не занял место. Все играют в футбол, а ты не играешь, потому что ты не такой. Люди зарабатывают, защищают степени, шутят о своем, переглядываются, а ты – вне, ты выброшен, и тебе не войти. Это переживание одиночества. Персонаж виммельбуха стоит на полях, ковыряет носком ботинка землю, и его не видит ни читатель, ни автор, ни другие персонажи. Возможно, его просто забыли нарисовать.

В микросоциальном контакте ты видим и развернут лицом к другим. Если сделать маленькое первое усилие по выходу из одиночества – для начала посмотреть не на свои ботинки, а на ботинки соседа, – это чисто механически поднимет самоощущение, а через это и самооценку. Да, как ни странно, самооценку подымают не крупные достижения, а маленькие контакты. Вообще, радость питается мелочами (хотя понятно, что если есть крупные неприятности, то трудно перейти к такому состоянию, в котором может расти радость).

Пояс легкости можно снимать. Есть такой термин у хоккеистов: пояс легкости. На самом деле это, наоборот, пояс тяжести. Хоккеисты надевают пояс в десять кило веса и с ним катаются, а когда снимают – ощущают себя как на крыльях. Моя клиентка П., из самых высших сфер, носит этот виртуальный пояс с утра до вечера, как будто на ней надеты вериги весом 20 килограмм. Кольчуга не снимается. Можно было бы ее снять, но это длинная история: застежки отстегивать, снимать, надевать – еще больше сил уйдет.

Я говорю: «Даже если представить ситуацию, что у вас какой-то друг, какая-то подруга, какой-то возлюбленный, все равно контроль такой, что можно заниматься всем, чем можно заниматься, только в кольчуге. Из-за контроля. Все люди как люди, иногда ходят в туалет, иногда занимаются любовью, иногда смеются с подругами, а вам это все нельзя. Вам, чтобы посмеяться, нужно уехать в другой город, где вас не знают, войти в ресторан, где вас не знают, найти людей, которые вас знают, но не знают, кто вы, с ними можно посмеяться один вечер. Это слишком реалистичная картина. И эта картина трагическая, потому что, нельзя эту кольчугу снять, она уже почти, как вам кажется, прилипла».

Транзит для П. – научиться снимать кольчугу, существовать отдельно от нее. И одновременно снять кольчугу и есть главное условие транзита, без этого не получится. Златая цепь на дубе том: крупномер невозможно пересаживать, если он опутан такой цепью, а не только врос корнями.

Чуть больше воздуха. В наших сессиях вообще часто всплывает тема легкости и тяжести. В воздухе висит идея, что работать надо много и плотно и тогда будет все хорошо. Но внутреннее «хорошо» – это всегда транзит в бóльшую разреженность и легкость. Никто еще не бывал счастлив, работая монотонно.

Даже когда люди работают много и работа у них любимая, она имеет определенный ритм – с паузами, возможно короткими, но эффективными, c кофе-брейками, с профессиональным, дружеским и семейным общением, с побочными ветвями (для ученых это семинары, для психологов – профессиональное обучение и т. д.). Можно работать много или мало, но лучше работать эффективно.

Когда я предлагаю сделать рабочую жизнь более разреженной, мне возражают: но я и так слишком мало работаю, и так слишком много отвлекаюсь и прокрастинирую. Однако оттого и устает человек и начинает «отклеиваться» от работы, что рабочий график у него слишком плотный, в нем нет достаточного воздуха и ритма. Это рассеивает внимание, это погружает в мир необходимости и вызывает естественное желание сбежать, как из нудной школы.

У каждого из нас есть потребность в легкости, потребность чувствовать себя не только служанкой, но и принцессой, не только углекопом, но и королем. Эту легкость в отношениях с людьми и обстоятельствами я называю флиртом.

Флирт с жизнью. Для меня флирт – это не синоним кокетства или гендерного поведения. Я рассматриваю флирт в более широком контексте: как поведение, при котором мы даем понять сами себе и собеседнику, что готовы подойти чуть поближе, что нам нравится общаться, что нам это интересно и мы вовлечены. Точно так же можно вести себя по отношению к работе, делу, стране. Подойти и улыбнуться – это и есть шаг к любому переходу.