– Можешь, Дима, можешь, – с легкой улыбкой продолжил Второв, кивнув в ответ на мои слова, мол, ты, конечно, странный идеалист и романтик, но и ложку мимо рта не проносишь. – Хочу проверить одну свою догадку. Знаешь, есть люди, которым всегда не везет. То телефон разобьют, то на автобус опоздают, а если на всей улице будет одна-единственная куча – вступят аккурат в нее. Есть и обратная ситуация: необъяснимая удача. Завтра я хочу испытать твою. Мои историки нашли интересную грамотку шестнадцатого века. На ней приметная такая печать, позволяет с уверенность судить о том, что писал ее лично Андрей Старицкий, помнишь такого?

– Это который решил победить первую «Семибоярщину», спихнув с трона юного Ивана Васильевича, пока тот еще не стал Грозным? – уточнил я, зацепив в памяти то, что лежало сверху, не копая.

– Похвально! – старик даже пару раз в ладоши хлопнул, – про «Семибоярщину», именно первую, сейчас из сотни хорошо если человек пять вспомнят. Верно, это тот самый человек. Спорная, очень спорная историческая фигура. Что ещё знаешь о нем, просто интересно?

– Амбициозен, удачлив, настойчив, богат и знаменит. Был, до тех пор, пока не влип в эту аферу с царским троном. Не уверен, что ему прямо так нужен был престол, скорее, просто надоела вся та собачья свадьба вокруг предпоследнего из Рюриковичей. Но не сложилось. Тогдашний олигархат власть любил, как и любой другой, вот и определил опасного конкурента в каземат, где полгода пытал да и уморил там же, – кратко изложил я то, что удалось раскопать в моих гуманитарных закромах.

– Как думаешь, почему сразу не казнили? – взгляд и тон Второва внезапно стали острыми, как осколок обсидиана.

– Полагаю, он должен был что-то подписать при жизни, – медленно проговорил я, почувствовав сильный интерес собеседника к предмету обсуждения, – или показать что-то, что очень хотелось заполучить, – продолжил, чуть подумав, – и, вероятно, показал или подписал, раз не в реке утопили, а в Успенском соборе похоронили торжественно.

– Блестяще, Дима! – воскликнул он. – Просто великолепно! А теперь скажи мне, что нужно для организации государственного переворота? – взгляд не затупился ещё с предыдущего вопроса, да как бы ещё не острее стал.

– Да как и для войны, три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги, – без паузы ответил я.

– И снова прав. Пойдем-ка до каюты прогуляемся, а то что-то поддувать стало, – и он зябко повел плечами. Хотя я был уверен – этого, пожалуй, и в бочке жидкого азота не заморозить.

Мы одновременно развернулись к палубе. Банкир поглядывал в нашу сторону вроде бы незаметно, но с плохо скрытым раздражением. Его спутница откровенно скучала, и, кажется, строила глазки режиссёру. Тот, похоже, отвечал тем же, потому что судя по стеклянным глазам его новой жены – там ни строить, ни сносить уже было нечего. Нефтяник делал «козу» младшему из внучат с характерным «утю-тю-тю-тю», но внезапно стрельнул взглядом из-под бровей в нашу сторону. С такими глазами не с детьми играть, а расстрельные списки визировать. Ну и компашку собрал Михаил Иванович.

Мои, как и было сказано, отдавали должное мастерству местного повара, то есть кока, конечно же – мы ведь на судне. Компанию им составляли барышня и парень, сидевшие до этого за одним столом со Второвым.

– Дима, знакомься: мой сын Иван и жена Елена, – кивнул дед, чуть притормозив у этой компании. Представленные вежливо кивнули и вернулись к своим делам – парень что-то жарко обсуждал с Антоном, которого, кажется, чуть подотпустило, видимо, после сашими и саке, посуда от которых стояла рядом. Надя с Еленой живо дискутировали, кажется, на предмет новинок косметики. В общем, какие-то сложные женские темы, куда лучше не лезть, чтобы не выглядеть идиотом. Тем более с моими познаниями и везением.

Второв лёгким, каким-то даже вальсирующим движением провел меня мимо стола с семьёй, и направил в сторону лестницы. Ну, то есть трапа, да. Мы спустились на три пролета ниже, оказавшись, видимо, ниже ватерлинии. Но назвать окружающее трюмом язык не поворачивался – ни ржавых цепей, ни скрипящих шпангоутов, ни мешков с ящиками. Полутемный коридор с парой-тройкой дверей по каждой стороне. Стены отделаны деревом, с крупными латунными или бронзовыми клепками. Ковры, по центру красные, по бокам зелёные, закрепленные тусклыми желтыми металлическими полосами. Хозяин открыл вторую дверь справа, приложив большой палец к датчику, который я бы и с фонарём не нашел, и приглашающе кивнул. Я шагнул внутрь, где как-то плавно загорались настенные светильники.

В каютах до этого бывал нечасто. Вообще не бывал, если быть предельно откровенным. Да и на яхтах-то до сих пор катался только на турецких, массовых, каботажных, что вдоль берега возят оголтелых энтузиастов выпить на волнах и обозреть, не побоюсь этого слова, береговые красоты. Там каюты если и были – то я не видал. Помещение передо мной было похоже, пожалуй, на кают-компанию на «Наутилусе» капитана Немо из старого фильма. Только там все было как-то по-фантастически, будто из будущего, а тут наоборот. Темные стены набраны из деревянных панелей. Сводчатый потолок ячейками, в каждой из которых свисал на настоящих цепях светильник, явно электрический, но исполненный под старину. Паркету на полу позавидовала бы и бальная зала Смольного. Стол на восьми львиных ногах окружали стулья, выполненные в традиционном староанглийском стиле, похожие на чипэндейловские. Хотя, пожалуй, не похожие. Они самые.

– Садись, Дима. Сейчас быстро пробежимся по фактам – и наверх, пока мои гости не упились или передрались, – по-деловому сказал хозяин, сев за стол и приглашающе махнув мне на стул рядом.

– А могут? – ошарашенно спросил я, продолжая осматривать каюту.

– Разумеется, могут. Они же живые люди. Притом изнежены вниманием и почтением. А тут когнитивный диссонанс, как нынче модно говорить: пригласили и оставили на произвол судьбы. Только безлимитные напитки и спасут, больше нечему, – с легким раздражением ответил Второв, выдвинув из сплошной, как казалось, дубовой столешницы какую-то интерактивную панель и увлеченно водя по ней пальцем. Новейших технологий он явно не избегал – об этом хором говорили голографическое приглашение, космолет-трансфер и то, что откуда-то забил луч света, спроецировавший на свободную дальнюю стену какие-то карты и копии документов. – Смотри, Дима: вот та самая грамотка. Князь пишет, что предъявителю по его слову требуется выдать пять сундуков заветных. И ни слова о содержимом. Посмотри на подпись – видишь две черточки на виньетке последней буквицы?

– Да. Неровные, как и весь текст. Видно, что рукописный, но рука нетвердая, как после болезни. Или пыток, – заинтересованно предположил я.

– И мои так же предположили. А тот факт, что нашли грамотку в овраге, с пятью богато одетыми и вооруженными трупами, и еще тремя попроще, позволяет судить, что сигнал князя его люди считали верно – проговорил Второв.

– Можно узнать, где именно? – интерес во мне разгорался. Ну а кто бы упустил такую тайну и такое приключение?

– Разумеется. При раскопках въездной башни в Старице нашли. Прямо во рву, далеко оттаскивать не стали, видимо. А то, что одежда и оружие сохранились, вероятно, говорит о том, что забрать их местным что-то не позволило. Как думаешь, что? – он посмотрел на меня с таким прищуром – куда там Головину.

– Зарок, полагаю. Клятва князю. Честь, если коротко, – предположил я, – тогда она, как Вы справедливо заметили, имела вес и значила гораздо больше.

– Резонно, – довольно кивнул Михаил Иванович, – поэтому факты говорят нам, что по тайному знаку князя его люди ликвидировали группу явно серьезных ребят. Полагаю, что боярских. Пара моментов позволяют предположить, что Шуйских.

– Опять эти «левые», – не удержался я и сморщился.

– Поясни? – заинтересованно повернулся ко мне старик.

– Ну, шуя и десница, левая и правая руки. Шуйские – те, кто стояли ошуй, по левую руку. Про них в истории Руси и российской столько дряни – лопатой не отгрести. Даже жалею, что ни про одного Десницына ничего не известно. Как будто и не было их. Или и вправду не было? – я посмотрел на хозяина.

– Были, Дима, были, – медленно проговорил он. Нажал что-то на той интерактивной панели, что висела перед ним, встал и переставил свой стул ближе ко мне. Что там было с той стороны картинки, куда он нажимал – я не видел, панель была с моей стороны матовая и с ожидаемым двухцветным кругом посередине.

Дверь открылась бесшумно. Заехал сервировочный столик и вслед за ним – мужчина средних лет. Невысокий, с пузиком, даже, кажется. Но походка, взгляд, и что-то еще, неуловимое, но явно ощутимое, говорили – опасность! Я непроизвольно чуть отодвинул стул от столешницы, повернув его в сторону двери. На появившемся столике лежала большая белая льняная салфетка, из-под которой пахло свежим теплым ржаным хлебом, чесноком и чем-то мясным. А посередине она была приподнята пирамидой, словно скрывала собой бутылку или графин.

– Дима, знакомься: мой помощник Федор. Очень ответственный и профессиональный, эрудит и умница, – представил вошедшего хозяин. Мы пожали руки под краткое «Дима – Федор». Голос у помощника был глуховатый, но не по росту басовитый. Ладонь жесткая, причем как-то непривычно, будто мозоли были не только там, где у всех, но и на пальцах: подушечках и кончиках. Опасное такое расположение, тревожное. На умницу, эрудита, гитариста или скрипача Федя похож не был. На убийцу – пожалуйста. На непривычно трезвого патологоанатома – вполне. Больше всего, почему-то – на Мистера Белого из «Бешеных псов», только чуть пухлее, как тот, наверное, выглядел бы, переживи он лихие девяностые.

Он убрал салфетку ловким незаметным движением фокусника или ниндзя, и на столике появились графин в ведерке со льдом, пара лафитничков, один в один как у меня дома, нарезанная буженинка, блюдо с соленьями и глубокая блестящая посудина, похожая на салатницу, наполненная маленькими греночками, в середине каждой из которых высилось что-то беловато-кремовое, исходящее паром. «Когда-то их великолепно приготовляли в “Славянском базаре”» – мгновенно влез облизнувшийся внутренний реалист.

– Помнится, в нашу первую встречу ты пил джин. Я же предлагаю отдать должное бессмертному меню профессора Преображенского, – старик смотрел на столик, и, как бы ни противоречиво это выглядело в связи с его образом, натурально исходил слюной.

– С радостью, Михаил Иванович, с огромной радостью! – мой энтузиазм был также неподдельным.

– Только ракового супу не будет – не люблю. И холодными закусками, вопреки заветам Филиппа Филипповича, мы пренебрегать не будем. Ты к квашеной капустке как? – в нем, казалось, плескались через край торжественное предвкушение и необъятное благодушие.

– Со всей пролетарской любовью, а ежели еще и с яблочным соком – берегите ее от меня, могу сожрать, – его вожделение и слюноотделение оказались явно заразными.

– Вот, Федор! Вот оно, правильное воспитание и уважение к корням! Это тебе не глистоводни новомодные, которых хлебом не корми, дай сашими из голубого да желтого тунца сырого пожрать, тьфу! – судя по яростному лицу, кухню бедных желтых островитян Второв не приветствовал.

– Кому что, – ровно произнес помощник с непередаваемой интонацией дворника Тихона из «Двенадцати стульев».

Далее все происходило в точности как у Михаила Афанасьевича в оригинале и у Владимира Владимировича Бортко в киноверсии. И я старался изо всех сил быть Борменталем, а не Шариком, хотя от вкуса румяных ржаных хлебцев с мозговой начинкой не колотить по полу хвостом мешало только его отсутствие. Водка на черносмородиновых почках была тоже не по сценарию, но прелести ее это ничуть не умаляло.