Её рука обхватила его возбуждение, начала двигаться вверх-вниз. Гоша застонал, прислонившись спиной к кафельной стене.

– Это неправильно… – выдохнул он.

– А что в нашей жизни правильно? – возразила Александра и опустилась на колени.

Её губы обхватили его, и Гоша забыл обо всех сомнениях. Она действовала умело, явно не в первый раз. Язык скользил по всей длине, губы создавали идеальное давление.

Не выдержав, он поднял её, развернул спиной к себе. Александра упёрлась руками в стену, выгнула спину, подставляясь. Гоша вошёл в неё одним движением – она была готова, влажная не только от воды.

Они двигались под шум льющейся воды, стараясь не стонать слишком громко. Александра подавалась назад, насаживаясь на него глубже. Гоша держал её за бёдра, задавая ритм.

Ванная наполнилась паром, зеркало запотело. В этом влажном тумане их соединение казалось сном, маревом, чем-то ирреальным. Но ощущения были остры как никогда.

Александра испытала оргазм первой, задрожав всем телом. Гоша продолжал двигаться, продлевая её наслаждение, пока не последовал за ней с глухим стоном.

Они стояли под водой, тяжело дыша. Потом Александра повернулась, поцеловала его легко, почти целомудренно.

– Спасибо, – сказала она. – Теперь я понимаю, почему мама вас выбрала.

Она вышла из ванны, завернулась в полотенце и ушла, оставив его одного. Гоша долго стоял под водой, пытаясь осмыслить происшедшее. Две женщины, мать и дочь, за одни сутки. Это выходило за рамки всего его опыта.

На четвёртую ночь павильон уже жил привычным своим режимом – сонным, раздражённым и каким-то нарочито обречённым на комичные происшествия. Декорация квартиры Кати, с любовью и тщательностью воссозданная до мельчайших деталей, сегодня казалась особенно уютной и одновременно абсурдной. Книжные полки были заставлены одинаковыми томами советских энциклопедий, словно хозяйка все эти годы старательно копила знания, а заодно и пыль. Диван с затейливым рисунком советского текстиля был небрежно прикрыт вязаным покрывалом, которое, кажется, вязала не одна бабушка, а сразу несколько – столь нелепо и эклектично оно выглядело.

Сильвия, на этот раз в домашнем платье с цветочным рисунком и чуть растрёпанными волосами, сидела за небольшим столом и методично перелистывала журнал, явно пытаясь войти в состояние утомлённой советской женщины после тяжёлого трудового дня. Глядя на неё, Михаил вдруг отчётливо понял, что Сильвия Кристель могла бы с лёгкостью сыграть абсолютно любую советскую героиню, даже доярку с передовой фермы или учительницу сельской школы, и в этом была какая-то завораживающая магия её актёрского таланта.

Сам Михаил ходил по площадке кругами, пытаясь сосредоточиться и удержать в голове свой образ. Он был одет чуть небрежно, как человек, только что вернувшийся после рабочей смены и ещё не успевший переодеться в домашнее. Ощущение лёгкой раздражённости и недоумения он специально держал при себе, готовясь к сцене ссоры.

Тюрин, игравший Николая, мужа Тоси, расположился в кресле чуть в стороне и уже третий раз подряд просматривал листок с текстом своей реплики. Дмитрий, будучи человеком обстоятельным и щепетильным в работе, вечно сомневался, не забыл ли он чего-нибудь важного из своих слов. Его постоянно сопровождавшая тревога сейчас выглядела особенно комично, учитывая, что реплика была всего одна и состояла из простой фразы: «Я его найду!»

– Дима, ты опять текст учишь? – хохотнул Алексей, проходя мимо. – Ты уже полчаса его бубнишь. Что там учить-то?

– Понимаешь, Лёша, – растерянно отозвался Тюрин, – тут главное интонация. Мне нужно вложить в эту фразу и отчаяние, и мужество, и долю юмора. Сложная драматургия.

– Главное, не вложи туда забывчивость, – фыркнул Алексей, – а то будешь на поиски не Гоши, а своего текста отправляться.

На это Дмитрий лишь сокрушённо вздохнул и вновь уткнулся в листок, с трагическим лицом великого актёра, готовящегося к кульминационной сцене всей своей жизни.

Михаил, уловив настроение товарищей, подошёл ближе и шутливо похлопал Дмитрия по плечу:

– Не переживай, Дима. Если забудешь текст, просто молчи. В крайнем случае найдёшь Гошу жестами. Так даже смешнее будет.

Сильвия, услышав это, подняла глаза от журнала и улыбнулась с лёгкой снисходительностью, как мать, привыкшая к нелепым выходкам своих сыновей.

В этот момент подошла Светлана, держа в руках чайник и чашки для сцены. Оглянувшись по сторонам, она с подчеркнутой серьёзностью спросила:

– Кто-нибудь может сказать, чай пить будем по-настоящему или просто для вида налить? Потому что у нас кончился кипяток.

Алексей, услышав это, демонстративно вскинул руки вверх и, обернувшись к команде, громко произнёс:

– Люди добрые, дожили! У нас на съёмочной площадке нет кипятка! Вот он – великий и непобедимый советский кинематограф в действии.

Команда заулыбалась, операторы переглянулись, и кто-то из ассистентов побежал к выходу павильона с криком: «Сейчас всё исправим!»

Алексей, тяжело вздохнув, покачал головой и вновь повернулся к Михаилу и Сильвии:

– Ладно, друзья, пора сосредоточиться. У нас на сегодня важная сцена, кульминация отношений. Михаил, не перегибай с эмоциями, но и не держи себя слишком сдержанно. Тебя ранит гордость, но ты её скрываешь. Сильвия, тебе нужно показать внутреннюю борьбу, ты привыкла командовать, но хочешь сохранить отношения. Готовы?

– Всегда готова, – с улыбкой отозвалась Сильвия, словно была пионеркой на советском параде.

– А я уже часа два готов, – откликнулся Михаил, нарочито зевнув. – Можно начать, пока Дима окончательно не забыл текст?

Алексей махнул рукой, команда быстро заняла свои места, операторы приготовились.

– Тишина на площадке! – крикнула ассистентка, подняв руку вверх. – Камера готова?

– Готова! – ответил оператор, сделав короткий жест рукой.

Михаил глубоко вздохнул, глядя в глаза Сильвии. Она спокойно выдержала его взгляд, уверенная в каждом своём жесте.

Алексей отступил на шаг и негромко скомандовал:

– Итак, все готовы. Внимание! Начинаем запись! Мотор!

После команды павильон наполнился напряжённой тишиной. Михаил начал сцену ровно, без лишней экспрессии, чётко проговаривая каждое слово:

– Значит, ты директор завода. А я, выходит, просто смешной мужичок из электрички, да?

Сильвия спокойно подняла голову и ответила:

– Гоша, это ничего не меняет. Я такая же женщина, какой была вчера.

Михаил отвёл глаза, делая шаг в сторону, и произнёс с горькой улыбкой:

– Нет, Катя, ты другая. Ты хозяйка, а я – гость.

– Ты просто не хочешь понять меня, – мягко сказала Сильвия, чуть заметно пожав плечами. – Я не скрывала от тебя специально.

– Конечно, не скрывала, – усмехнулся Михаил, глядя в окно. – Просто забыла рассказать.

Повернувшись к ней спиной, он направился к двери, слегка взмахнув рукой на прощание.

– Гоша, куда ты? – крикнула вслед Сильвия, приподнявшись со стула.

– Я домой, Катерина, – не оборачиваясь, ответил Михаил. – К себе, в обычный мир, где директора заводов не ездят на электричках.

Дверь захлопнулась за ним громче, чем ожидалось, заставив даже операторов вздрогнуть.

После небольшой паузы, пока ещё висела напряжённая тишина, Дмитрий подскочил со своего места, расправил плечи и с героическим лицом человека, идущего на подвиг, громко заявил:

– Я его найду!

Тюрин торжественно повернулся к двери, но сразу же остановился, растерянно оглядывая павильон, будто забыл, в какую сторону нужно идти.

Площадка взорвалась дружным смехом, Алексей схватился за голову, а Михаил, вернувшись за кадр, ободряюще крикнул Дмитрию:

– Дима, не пугайся! Выход там, где был вход!

Тюрин, собрав остатки достоинства, гордо расправил плечи и отправился в сторону выхода, повторяя свою сакраментальную фразу с решимостью человека, отправляющегося на поиски истины:

– Я его найду, найду обязательно!

Когда Николай нашел Гошу они пили – пиво, водку, снова пиво. Гоша рассказывал о своей обиде, Николай – о сложностях семейной жизни. К вечеру оба были основательно пьяны.

– Поехали к Катьке! – решил Николай. – Помиритесь! А то она места себе не находит.

Гоша сопротивлялся, но не очень убедительно. Алкоголь притупил стыд, оставив только смутное желание увидеть её снова. Они поймали такси – Николай ещё помнил адрес.

В подъезде их качало, как на палубе в шторм. Николай звонил в дверь, прислонившись лбом к косяку. Тишина.

– Спит уже, – констатировал он и полез в карман. – У меня ключи есть. Тося дала, когда цветы поливать ездила.

Квартира встретила их темнотой и тишиной. Николай пошёл на кухню «ополоснуть горло», а Гоша двинулся по коридору, пытаясь вспомнить, где спальня Катерины.

Дверь была приоткрыта. В полумраке угадывались очертания кровати, женской фигуры под одеялом. Гоша вошёл, закрыв за собой дверь.

Подошёл к кровати, сел на край. Женщина пошевелилась, но не проснулась. В пьяном тумане Гоша видел только тёмные волосы на подушке, изгиб тела под одеялом. Катерина.

Он наклонился, поцеловал спящую в плечо. Она вздохнула, повернулась на спину. Гоша скользнул рукой под одеяло, нашёл тёплую кожу, мягкость груди. Женщина проснулась, но не вскрикнула.

– Гоша? – сонный шёпот. – Ты вернулся?

Вместо ответа он поцеловал её в губы. Вкус был знакомый и незнакомый одновременно – что-то другое, но в пьяном состоянии он не придал этому значения. Руки скользили по телу, стягивая ночную рубашку.

Александра окончательно проснулась, поняла, что происходит. Гоша, пьяный, в её постели. Перепутал комнаты. Следовало бы оттолкнуть, объяснить ошибку. Но воспоминание об утреннем душе, о его сильном теле было слишком свежо.

Она ответила на поцелуй, помогла ему раздеться. В темноте их тела нашли друг друга легко, словно продолжая утреннее соитие. Гоша двигался медленно, пьяно, но от этого почти нежно.

Александра обвила его ногами, словно заключая в кокон тепла и желания. В её движениях не было ни стеснительности, ни колебаний, только уверенность и странное, запретное удовлетворение. Гоша словно растворился в этой близости, с каждым толчком уходя всё глубже в тёмные воды страсти. Александра охнула, почувствовав его внутри – звук был одновременно шоком и волной удовольствия, которая окатила её с головой.

Её глаза закрылись, позволяя себе забыться в этом мгновении – ни прошлого, ни будущего, только тот миг, когда их тела сливались воедино. Чувства вспыхнули ярче всего на свете; он был горячим и крепким, как столетний дуб под её пальцами.

Ее тело извивалось под ним в безмолвной симфонии удовольствия и острого томления. Казалось, плоть их говорила на своём тайном языке – там, где слова были не нужны. Толчки становились ритмичными аккордами стремления и освобождения. И всё это время какой-то тихий голос внутри твердил ей: "Это безумие", но ей было все равно – она знала только одно: этот миг принадлежал ей и никому больше.

Каждое движение казалось бесконечным погружением в просторы чувственности – там, где время остановилось и мир стал чем-то далёким и незначительным. Александра чувствовала себя живой как никогда ранее – влага на коже, тяжесть дыхания Гоши над ней. Она казалась забытой сиреной из старинного мифа – существом, что призывало своей красотой к гибели.

Он входил в неё снова и снова, с каждым разом вызывая у неё новый вздох наслаждения; каждое движение отзывалось эхом в самых интимных уголках её существа. Слёзы удовольствия увлажнили её щеки под прикосновением его губ; это была блаженная агония от переполненности чувствами.

Они занимались любовью тихо, стараясь не разбудить Катерину в соседней комнате. Только скрип кровати и приглушённые вздохи нарушали ночную тишину. Гоша целовал её шею, плечи, находя в темноте чувствительные точки. Александра выгибалась под ним, наслаждаясь тяжестью его тела.