Хороший патолог никогда не совершит ни одного лишнего разреза. Придерживая хрупкие плечики, неглубоко провожу секционным ножом по синюшно-фиолетовой коже от ямки между ключиц до лобкового симфиза – места, где сходятся тазовые кости. Аккуратно отсепарировав кожу, отвожу ее в стороны, чтобы обнажить тоненькие полоски ребер. У детей они мягкие, будто целиком состоят из хрящей. Если у взрослых вырезают треугольник реберных суставов вместе с грудиной, потому что кость пилится с большим трудом, то здесь я справляюсь обычными хирургическими ножницами. Помимо гибкой измерительной ленты, у меня в арсенале еще и металлическая линейка. Ей я измеряю толщину подкожно-жирового слоя в области груди и живота. Всего пара миллиметров.

Меня не покидает ощущение нереальности, все словно кукольное – маленькое и беззащитное. Заведующий попеременно смотрит то на мои руки, то на лицо. Мало ли как отреагирую. Мое первое детское вскрытие. Ловлю себя на стыдливой мысли, что заниматься аутопсией детей легче физически. В секционной больше никого, хотя обычно присутствует лаборантка, которая вносит под диктовку описание внутренних органов, которые сейчас лежат передо мной как раскрытая книга. Я отодвигаю серо-желтый сальник, невольно вспоминая, как угадывала смешную анатомическую фамилию одного знакомого.

– В брюшной полости органы расположены правильно, печень с желчным пузырем – справа, селезенка – слева, здесь, – я провожу пальцами вдоль пищевода к мешочку, который спадется сразу, как только я сделаю первый надрез, – желудок, в правой подвздошной области – слепая кишка и аппендикс, в малом тазу – мочевой пузырь, и я что-то нащупала, не могу понять, что именно, – какие-то два шарообразных образования примерно три миллиметра в диаметре.

Заведующий наклоняется, буквально пару секунд внимательно осматривает область малого таза, а затем протягивает руку к мошонке плода и ощупывает ее.

– Пустая. Это неопустившиеся яички, вариант нормы для этой недели гестации, хотя самостоятельное опущение может происходить даже после рождения, примерно до полугода. Так что это даже считать крипторхизмом нельзя.

Мне дико стыдно, ведь я не сразу сообразила, что это они. Строже критика к себе, чем я сама, сыскать нельзя. Все должно быть идеально: в семье, работе, знаниях. Вот почему я так легко прощаю ошибки другим, но не спускаю их себе?

– Буду знать, спасибо. Перехожу к грудной полости. Субплевральные множественные мелкоточечные кровоизлияния на обоих легких, что свидетельствует о внутриутробной гипоксии, – констатирую я.

Плевра – двойной тонкий листок из соединительной ткани, покрывающей наши легкие. Приставка «суб» означает, что какое-то образование находится под чем-то. Субплевральное – под плеврой, субдуральное – под твердой мозговой оболочкой, от латинского слова dura – «твердая».

– О чем еще нам это говорит? – уточняет заведующий. Либо вопрос с подвохом, либо просто проверяет, внимательно ли я читала историю болезни.

– Была сосудистая патология. В истории болезни указаны ГСД и экстракороткая пуповина, а также отслойка плаценты.

– Опять акушеры их отправили сразу во взрослое отделение, просил же сначала нам показывать.

Все мы когда-то были пациентами патологоанатомов. Изучением тканей плаценты и пуповины занимаются врачи взрослого отделения. Вообще официального деления на взрослых и детских патологов нет. Ординатура одна, просто специализация будет отличаться.

Детские патологоанатомы, или, по-другому, патологоанатомы детского отделения, занимаются исследованием не только людей, не достигших 18 лет. Плоды старше 22 недель, абортированные по медицинским показаниям, тоже их специализация.

Беру маленький черпак (или половник, как говорят в обычной жизни), чтобы измерить количество жидкости в грудной полости. Получилось чуть меньше половины черпака, его объем 50 миллилитров, значит, жидкости около 20 миллилитров – вариант нормы. Позже им же я измерю и объем жидкости в брюшной полости.

Изымаю легкие из грудной полости, кладу сначала на металлическую поверхность стола, чтобы зафиксировать размеры, а потом отделяю их от бронхов ножницами и помещаю в металлическую чашу электронных весов:

– Пятьдесят граммов оба.

– Полстопки, – улыбается профессор, откручивая крышку банки с формалином. Сама улыбка не видна под маской, угадывается лишь интонация. Интересно, когда я смогу улыбаться и отделять чувства от механической работы? И где та грань, после перехода которой заканчивается профессионализм и начинается равнодушие?

Аккуратно кладу кусочек легкого в банку. Если положить ткань в воду, то разрушение продолжится, а формалин фиксирует ткань, останавливая процессы распада. Я вырезаю скальпелем кусочки из каждой доли, поддеваю их пинцетом и погружаю в подставленную емкость. Все части легких плавают на поверхности.

– Ткань воздушна, значит, легочную гидростатическую пробу могу считать положительной. Реанимация проходила правильно, альвеолы внутри расправились. Если бы была внутриутробная гибель, когда реанимация уже невозможна, – безвоздушная ткань опустилась бы на дно банки.

Понятно, что объяснение больше нужно формально лишь для того, чтобы убедиться в моих знаниях. Или их отсутствии. Мне повезло с новыми коллегами: я могу спросить что угодно, не опасаясь насмешек. Все спокойно расскажут, дадут нужную книгу или ссылку на статью, но повторять дважды не будут. Оно и правильно. Саня с Тоней, старшие коллеги с прошлой работы, ставшие мне подругами, делали так же. Удобно, конечно, всегда быть в себе уверенной, когда ты под крыльями старших коллег, но пора отращивать свои собственные. «Учитель продолжается в своем ученике»^[3]. Так и я дальше несу подрастающему поколению знания. Оттого что я поделюсь ими, они не уменьшатся, а количество грамотных коллег только увеличится.

Не изымая сердце из полости, ощупываю его, чтобы понять консистенцию, а также ход крупных сосудов, которые я перечисляю. Убедившись, что аномалий расположения нет, перерезаю сосуды и достаю сердце, чтобы взвесить и оценить размеры. Форма сердца у младенцев приближена к шарообразной, поэтому мне проще измерить его, держа на ладони; 5 см × 4 см × 1,8 см. Крошечное сердечко, чуть меньше половины моей ладони, которое должно было биться еще долгие годы. Но оно в моей руке. Кладу его на чашу весов. Чувствую себя в такие моменты Анубисом. Сердце легче перышка? Мой четырехкамерный орган иногда ощущается как многотонная глыба внутри груди. Особенно сейчас.

Никто не может дать гарантии, что этого не произойдет со мной и уже мой ребенок не будет так же исследоваться коллегами.

Когда-нибудь и я окажусь по ту сторону скальпеля. И уже мое вскрытие будет проверять на прочность желудки и нервы третьекурсников. А может, кого-то оно вдохновит поступить в ординатуру по патологической анатомии? Я бы хотела и после смерти приносить людям пользу. Как «Оживленная Анна», или самая зацелованная девушка в мире. Кто это и какую роль она сыграла для мира медицины?

История берет свое начало в Париже конца XIX века, когда была своеобразная мода выставлять неопознанные трупы в специальной витрине, где их могли бы опознать родные и близкие.

Среди таких «экспонатов» была 16-тилетняя девушка, предположительно утонувшая в Сене, невероятной красоты с трогательной и загадочной полуулыбкой, которая так очаровала людей, что с ее лица было решено снять гипсовый слепок и сделать копии, которые позже стали продаваться как предметы искусства и висели во многих домах Франции, а позже и в других странах. Маска стала популярной и вдохновила множество художников и писателей. О ее безымянной натурщице, или незнакомке из Сены, споры идут до сих пор.

Спустя почти 70 лет новатор и создатель собственной компании по производству реалистичных игрушек Осмунд С. Лэрдал познакомился с австрийским врачом Питером Сафаром, который только усовершенствовал свою революционную для того времени технику сердечно-легочной реанимации и находился в поиске людей, которые смогли бы изготовить манекены для практики жизненно необходимых навыков. Эти двое людей быстро нашли общий язык, ведь Осмунд был лично заинтересован в создании такого манекена, поскольку спас от утопления своего двухлетнего сына и хотел, чтобы люди во всем мире знали, как можно грамотно помочь своим близким. Звезды сошлись, и они заключили партнерство. Изначально манекен хотели сделать с мужским лицом и торсом, но мужчины того времени отказывались делать искусственное дыхание рот в рот манекену мужского пола. Зачем сексуализировать кусок гибкого пластика, предназначенного для медицинских целей, – для меня остается загадкой. Поэтому манекен решили сделать женского пола, а лицо взять с популярной тогда маски незнакомки из Сены, которая, по одной из версий, висела в доме бабушки Осмунда. Так родилась Resusci Anne (или «Оживленная Анна») – первый в своем роде манекен для отработки навыков СЛР.

Техника сердечно-легочной реанимации быстро завоевала признание по всему миру. С ее помощью миллионы людей научились правильно оказывать первую помощь, спасая бесчисленное количество жизней. Анна стала «самой зацелованной девушкой в мире», ведь более 400 миллионов людей уже отработали на ней навыки оказания первой помощи. По мотивам этой истории написал песню Smooth Criminal Майкл Джексон. Строчка «Annie, are you okay?» («Энни, ты в порядке?») дублируется множество раз. С этим вопросом обычно к пострадавшим обращаются в англоговорящих странах, проверяя наличие сознания у человека.

Интересно, что тот самый сын Осмунда, спасенный от утопления, в дальнейшем возглавил компанию Laerdal Medical в Норвегии, которая стала мировым лидером в области обучения реанимации. В 1980 году она основала Фонд неотложной медицины, который поддерживал исследовательские и образовательные проекты. Один из них выявил, что ранняя дефибрилляция значительно повышает шансы на выживание при остановке сердца вне больницы. Это стало стимулом для разработки компанией Laerdal полуавтоматического дефибриллятора Heartstart, что в переводе звучит как «запуск сердца». Данный прибор позволяет персоналу скорой помощи проводить экстренную реанимацию. Кино и сериалы часто ошибочно показывают нам применение этого прибора. Во время особо напряженного драматического момента с пациентом на операционном столе или в одиночной палате мы видим прямую линию на ЭКГ, слышим заходящийся в истерическом писке аппарат и крики врачей: «Остановка сердца, несите дефибриллятор!» – хотя максимум, на что он годится в такой ситуации, – это сделать из пациента стейк прожарки medium rare, потому что прибор никогда не используют при асистолии, то есть прекращении биоэлектрической активности. В этом просто нет никакой логики. Сама приставка «де-/дез-» зачастую в медицине означает отрицание, прекращение или уменьшение чего-либо, как, к примеру, дезодорант (от фр. dés – приставка, означающая удаление, и лат. odor – «запах») – средство, которое устраняет неприятные запахи, а одорантами называют пахучие вещества, которые смешивают с газом, чтобы придать ему характерный запах. Поэтому логично предположить, что фибрилляция – это не то же самое состояние, что и остановка сердца. При последнем возникает клиническая смерть, когда отсутствуют дыхание и сердцебиение, человек не реагирует на внешние раздражители, даже на такие, как боль, но еще возможно восстановить жизненные функции с помощью СЛР, когда человеку делают непрямой массаж сердца (путем ритмичных сильных нажатий обеими руками на грудную клетку) и вдыхание рот в рот. Прямой или открытый массаж сердца проводится врачом прямо во время хирургической операции на грудной клетке.

Так что же делает дефибриллятор? Он помогает устранить фибрилляцию, или бесконтрольное хаотичное сокращение предсердий, двух «верхних» отсеков, или желудочков – двух «нижних» отсеков четырехкамерного сердца.