Детонация (страница 9)
На первом спектакле был полный зал. (Несколько пустых кресел не в счет – может быть, кто-то заболел, кто-то срочно уехал.) Играли постановку по пьесе Германа о националисте, который в реальности столкнулся с воплощением своих идей, ужаснулся и стал с ними бороться.
Националист был абстрактный, страна тоже, и это придавало пьесе вневременной характер. Пьеса была востребована на всех континентах во время войны и после нее, а на родине Германа спектакль по ней шел впервые.
Закончился, зазвучали аплодисменты. Не такие горячие, как хотелось бы Герману, но все же. Не молчание.
– Пожалуйста, на поклон, – легко подтолкнул его к сцене менеджер.
И Герман пошел. Вышел; его подхватили руки актеров, по цепочке передали в центр. Он стал кланяться, благодарить публику.
Несколько женщин поднялись на сцену с букетами. Одна, Герман отметил, была без букета. Он успел удивиться: «Зачем поднялась?» Женщина подошла к нему, посмотрела в глаза и без размаха ударила в лицо. Не сбоку, а прямо. Сильно.
Герман давно не занимался акробатикой, которую сам же пропагандировал среди актеров, отяжелел, играл в основном пожилых флегматичных мужчин и потому не сгруппировался, не извернулся, как бы сделал еще несколько лет назад, чтобы упасть на руки, а всей массой рыхловатого тела рухнул на сцену. Последнее, что запомнил: стук своей головы о доски.
3
Он пришел в себя на больничной койке. Рядом сидела медсестра, которая тут же заявила, что он в лучшей клинике города.
Через минуту появился доктор, а чуть позже достаточно молодой и явно не воевавший человек с внешностью полицейского. Герман всегда узнавал их, в любой стране мира, будь они в шляпах, в кепках, в плавках на пляже, во фраках на церемониях награждений или светских раутах.
Этот оказался дознавателем. Уселся на стул рядом с кроватью, раскрыл блокнот, достал ручку.
– Рады, что живы и практически здоровы. Доктор сказал – ничего страшного.
Доктор с готовностью кивнул и подтвердил:
– Сотрясение мозга, слабое. Обморок…
Герман усмехнулся на это слово. Обычно в обморок падали женщины в плохих фильмах.
– Хотите ли подать заявление? – спросил дознаватель.
– Конечно! Конечно, хочу! – сказал Герман и удивился, что говорить ему совсем легко – нет боли ни в затылке, ни в висках.
«Да, сотрясение наверняка несильное». А вслух добавил:
– Это ведь возмутительно – бить человека.
– Хорошо. – Дознаватель щелкнул ручкой. – Диктуйте.
Герман надиктовал. Описал тот момент на сцене, неожиданный удар. И о звуке удара упомянул.
– И женщину вы не знаете? – спросил дознаватель.
– Не знаю. По крайней мере, не помню.
– Хорошо. Подпишите. Сейчас этого достаточно для возбуждения дела. Как поправитесь, зайдите вот по этому адресу. – Дознаватель вложил меж пальцев Германа визитную карточку.
– Обязательно.
До конца дня он оставался в клинике, два раза ему делали кардиограмму, измеряли давление, водили перед лицом палочкой, следя за движением глаз. В конце концов доктор объявил: все в порядке, дал несколько рекомендаций и отпустил. Через четверть часа Герман был в номере отеля. Свежем, современном, с огромным окном и видом на такие же современные и свежие здания.
Все это время – и в клинике, и потом в отеле – он размышлял, что могло заставить женщину его ударить. Скорее всего, вдова какого-нибудь партийного деятеля, или офицера, погибшего на фронте, или казненного сотрудника спецслужб, который пытал и казнил инакомыслящих.
Скорее всего… И она решила вот так отомстить – глупо, нелепо, смешно, в конце концов. Он, Герман, упавший от ее удара, потерявший сознание (никакой это не обморок, а настоящая потеря сознания), скорее всего, вызвал у людей сочувствие, и теперь он здоров, он продолжит делать свое дело, а эта женщина станет парией, про нее напишут во всех газетах, поместят фото ее искаженного злобой и страхом – ее ведь там схватили, поволокли – лица.
Да, наверняка вдова, может быть, и совсем одинокая. Несчастная, давно потерявшая смысл жизни. Успешный Герман, примерно ее сверстник, конечно, ей ненавистен. Она здесь, как сейчас повсюду говорят, избегая резких оценок, заблуждалась вместе с подавляющим большинством граждан, а он в числе меньшинства – нет. Он чист, он не участвовал…
Желание наказать женщину и в ее лице ей подобных боролось в Германе с желанием простить, забрать заявление из полиции, хлопотать о том, чтобы случай в театре оставили без последствий. Эта женщина и так наказана – она соучастница, активная или нет, неважно, тех ужасов, что творило государство, а следовательно и народ, по отношению ко всему цивилизованному миру.
Да, именно так, ведь происходящие сейчас в Африке, Южной Азии, Южной Америке перевороты, расстрелы, пытки, кровавые причуды диктаторов – следствие творившегося здесь, в Европе, пятнадцать – двадцать лет назад. Мир увидел тогда, до какой степени можно расчеловечить людей, до какого градуса ненависти довести. Ну вот и нашлись подражатели.
Так что никакого снисхождения, скидки на то, что это женщина. Что там предусмотрено за причинение телесных повреждений? Штраф, административный арест, исправительные работы? Вот-вот, пусть получит по закону.
Утром, около девяти часов, Герман отправился в участок. Его провели к следователю.