Инициатива президента не принесла результатов. Несмотря на его обращение ко всем 54 участникам с призывом «полностью ликвидировать все наступательные вооружения», дипломаты в Женеве продолжили поддерживать военный протекционизм, как их коллеги в Лондоне – протекционизм экономический. Дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Последний удар был нанесен в октябре 1933 года, когда по поручению Гитлера германская делегация (возглавляемая Йозефом Геббельсом, недавно назначенным министром народного просвещения и пропаганды) покинула переговоры. Вдобавок немцы одновременно вышли из Лиги Наций (в которую Веймарская Германия была принята в 1926 году), мотивируя свой шаг отказом других держав предоставить Третьему рейху право на военный паритет. Получив горький урок в Лондоне и Женеве, Рузвельт решил хотя бы на время увести Соединенные Штаты с политической арены по ту сторону Атлантики, устало заметив: «Нам предстоит пережить период отказа от любого сотрудничества… в течение следующего года или пары лет»^[77].

У этого отступления было одно важное исключение: Советский Союз. В октябре 1933 года президент вызвал двух своих самых доверенных помощников: Генри Моргентау, главу Сельскохозяйственного кредитного управления, которому в ближайшем будущем предстояло стать министром финансов, и Уильяма Буллита, опытного дипломата, который в 1919 году приезжал в Москву и пытался заключить мирное соглашение для прекращения Гражданской войны в России (он представил проект соглашения Уилсону, но конгресс отказался его поддержать). В отсутствие успехов в других частях Европы Рузвельт поручил им установить контакт с Москвой в надежде улучшить отношения между Белым домом и Кремлем – или, как он выразился на пресс-конференции, объясняя эту неожиданную инициативу, между «двумя великими странами, двумя великими народами»^[78]. Превосходя своих противников-изоляционистов в конгрессе в стратегическом воображении, он полагал, что сближение с Москвой даст милитаристскому режиму в Токио четкий сигнал о недопустимости агрессивной политики в регионе, где пересекаются интересы СССР и США. В 1931 году японцы уже оккупировали Маньчжурию, что снова обострило давний пограничный спор с СССР, и, следуя лозунгу «Азия для азиатов», готовились к дальнейшей территориальной экспансии, что угрожало прямым столкновением с США в Тихом океане.

Москва не мешкала. После 16 лет дипломатической изоляции (с тех пор, как США приняли решение разорвать отношения после прихода большевиков к власти в 1917 году) соблазн восстановить официальные связи с самым мощным государством мира – и последней крупной страной, формально все еще не признавшей СССР, – был непреодолим. Уже через несколько дней советский нарком иностранных дел Максим Литвинов – изворотливый переговорщик, про которого говорили, что «он может сухим пройти через воду», – был на борту самолета, следующего в Вашингтон, куда он прибыл 8 ноября. Литвинов был идеальным кандидатом для этой миссии. Когда-то он был революционером-эмигрантом и вел жизнь, полную взлетов и падений, колеся по всей Европе и секретно закупая оружие, которое затем переправлялось в Россию для большевистской фракции запрещенной Социал-демократической рабочей партии (РСДРП). Он жил в Лондоне, где в 1903 году в здании Лондонской библиотеки встретился с Лениным, жил в одном доме со Сталиным во время V съезда РСДРП в 1907 году и женился на англичанке^[79]. Теперь, в свои 57 лет, он был интеллигентным и великолепно образованным дипломатом, искушенным в жизни и прекрасно подготовленным для того, чтобы выстраивать непринужденные отношения со своими западными коллегами. Его сопровождал вездесущий Уолтер Дюранти, чьи приторно хвалебные статьи о сталинской диктатуре в The New York Times обеспечили ему не только долговременную благодарность Кремля, но и восхищение Госдепартамента США.

Первые сигналы не обнадеживали. Переговоры на официальном уровне забуксовали почти сразу же после вступительных любезностей, и через два дня стороны оказались в тупике. Это побудило Рузвельта лично вмешаться в происходящее, и он пригласил Литвинова в Белый дом для разговора с глазу на глаз. Вдвоем они быстро установили контакт, настолько при этом очаровав друг друга, что к концу вечера набросали проект «джентльменского соглашения» между двумя правительствами.

Литвинов с радостью согласился на два ключевых условия. Во-первых, он должен был подтвердить, что правительство СССР не станет вмешиваться во внутренние дела США через пропаганду или подрывную деятельность, – пункт, который был не более чем жестом доброй воли и вряд ли стоил бумаги, на которой был написан. Второе условие – уважение религиозных прав американских граждан, живущих в СССР, – был более важен. Вопрос свободы вероисповедания имел большое значение для католической церкви и поэтому всерьез рассматривался в Вашингтоне как с политической, так и с моральной стороны.

Во время Великой депрессии несколько тысяч граждан США, разочаровавшись в таявших перспективах осуществления американской мечты, соблазнились заманчивой картиной рая для рабочих, которую для них рисовали такие люди, как Дюранти. Изображая советскую действительность в розовых тонах, он среди прочего уверял своих читателей, что все концентрационные лагеря ГУЛАГа «представляют собой нечто вроде коммун, где каждый живет сравнительно свободно, не в тюремных условиях, но при этом обязан трудиться на благо общества… Это определенно не заключенные в американском смысле слова»^[80].

И главное – там была работа. В 1931 году Генри Форд подписал сделку стоимостью в 40 млн долларов на строительство завода в Нижнем Новгороде (расположенном почти в 320 километрах от Москвы), на котором должна была производиться сборка 75 000 седанов несколько устаревшей модели «А». Более 100 000 американцев выразили желание там трудиться, и 10 000 были приняты на работу. К 1931 году в Москве проживало достаточное количество американцев, чтобы сделать рентабельным выпуск англоязычной газеты Moscow News. Школы с преподаванием на английском языке открылись в четырех советских городах – Москве, Ленинграде, Харькове (где располагался тракторный завод), Нижнем Новгороде^[81].

Хотя многие из этих искателей приключений вскоре разочаровались в большевистском режиме, их неудачный опыт мало повлиял на отношение к Советскому Союзу в США. Гораздо важнее было то, что множество законодателей и религиозных деятелей испытывали отвращение к коммунизму и атеизму, поэтому любое открытое соглашение с Москвой не смогло бы ускользнуть от их критики.

Чтобы успокоить скептиков в конгрессе, Литвинов с радостью согласился выплатить до 150 млн долларов в счет погашения задолженности, остававшейся после Первой мировой войны, что было несколько меньше 600 млн, на которых настаивал Госдепартамент, но вполне достаточно, чтобы заключить сделку. Утром 17 ноября 1933 года Литвинов и Рузвельт подписали договор, установив дипломатические отношения между двумя правительствами впервые со времен большевистской революции. Убедительные фальшивки Дюранти в The New York Times не определили отношение Вашингтона к Кремлю, но, несомненно, устранили некоторые весьма существенные препятствия на пути к этому сближению. Если бы американская общественность была встревожена правдой о сталинской «ликвидации» кулаков и массовом голоде среди советских крестьян, Рузвельт, который всегда был чувствителен к настроениям нации, был бы вынужден держать советского министра иностранных дел на расстоянии.

В реальности все опасения Рузвельта по поводу публичной реакции на его заявление о том, что Америка готова распахнуть свои объятия первому коммунистическому государству в мире, были быстро рассеяны. Соглашение было тепло встречено руководителями бизнеса и даже конгрессом, за исключением нескольких скептиков. Не менее значимым было то, что основные церковные конфессии, получив заверения, что их прихожане – в отличие от русских верующих – не будут подвергаться преследованиям со стороны большевистского режима, не стали протестовать. Политическое чутье Рузвельта его не подвело.

Первый официальный посланник президента США в СССР прибыл в Москву, намереваясь открыть новую эру согласия между двумя идеологическими соперниками. Уильяма Буллита, чей первый визит в Советский Союз в 1919 году не был забыт, приветствовали в Кремле как старого друга. Расточая радушие и поражая экстравагантностью, редкой даже по стандартам тех дней, новый посол распахнул двери американского посольства для всех сколько-нибудь значимых персон Москвы. Весь город только и говорил о приемах, которые он устраивал. По крайней мере однажды он пригласил около 500 гостей на кулинарную оргию изумительных деликатесов, которая, как говорили, могла сравниться с самыми расточительными дореволюционными банкетами^[82][83]. Но чем больше Буллит узнавал о советском режиме, тем меньше восторгов по отношению к нему он испытывал. Тягостная атмосфера всепроникающей секретности, подозрительности, слежки и репрессий, окутывающая город, постепенно стала внушать ему отвращение. Через три года он вернулся в Вашингтон и вновь появился на политической сцене уже как страстный и убежденный антикоммунист.

Перемена взглядов Буллита не повлияла на планы американского президента. Ничто не смогло разубедить его в том, что стратегические отношения с СССР крайне важны для американских интересов и должны быть сохранены любой ценой, – ни отказ Кремля погасить просроченные долги, ни продолжающаяся деятельность агентов советской разведки в США, ни сопротивление московских руководителей торговли, которые не желали заключать выгодные сделки с американскими экспортерами, ни все более красноречивые доказательства жестокости и тирании Сталина.

Поэтому не случайно преемником Буллита Рузвельт выбрал Джозефа Дэвиса. Умелый адвокат, опытный дипломат и давний личный друг Рузвельта, Дэвис поддерживал все его планы, доходя до такой степени преданности, что это сказывалось на его критическом мышлении. Полный решимости укрепить связи Вашингтона с Кремлем, он закрывал глаза на свидетельства сталинской жестокости, маскируя их юридическими формулировками, что подрывало те этические ценности, которые он, как ожидалось, должен был отстаивать. Неизвестно, одобрялось ли такое равнодушие в Белом доме, но его доклады никогда не проверяли всерьез, и это защищало президента от необходимости пересматривать свой стратегический приоритет – поддержания сердечных трансатлантических отношений с этой «великой страной».

Во время массового голода 1932–1933 годов Сталин обнаружил, как легко можно манипулировать международным мнением, чередуя постоянные отпирательства с умело сфабрикованными полуправдами, предназначенными для одурачивания легковерных. Это не означало, что он считал свое положение неуязвимым.

Советский диктатор появился на свет в 1878 году в грузинском городке Гори. Сын обедневшего сапожника, иногда поколачивавшего свою жену, Иосиф был миниатюрным ребенком, достаточно сообразительным для того, чтобы поступить в духовную семинарию в Тифлисе. Он был певчим в хоре и писал неплохие стихи; некоторые из них вошли в грузинские поэтические сборники. Но в возрасте 20 лет, прочитав недавно опубликованный «Капитал» Карла Маркса и с головой окунувшись в радикальные идеи, он покинул стены семинарии убежденным атеистом и начинающим революционером. Вскоре он оказался в центре хитросплетений различных идеологов, целью которых было свержение репрессивного царского режима Николая II. За годы подпольной работы по организации беспорядков его не раз арестовывали и бросали за решетку.