– Хвала Брахме и его сынам, а то в пятнадцатой камере скрипачка, так мы ей неделю подходящий инструмент искали, аж из Италии выписали, а ей всё не то, – вздохнула с облегчением тюремщица-завхоз.

И Реми с некоторым трепетом отправилась на своё новое место жительства.

Большая камера – три окна под потолком! – казалась приветливой и нестрашной. Стены выкрашены в цвет необломанного бивня Ганеши*, на потолке развесёлая роспись: Индра* верхом на ярко-синем слоне Айравате пронзает зеленозубого демона Вритру и освобождает небесных коров. Особенно художнику удались коровы – разноцветные, все в розочках, с драгоценными камнями в ушах и на рогах. От камней жёлтые лучи нарисованы, чтобы никто не сомневался, что это драгоценности, а не просто кружочки. А у коров на мордах глуповатые улыбки, прямо как у Вантара в конце урока, когда он понимает, что сегодня его уже точно не спросят.

Три девочки обернулись на звук открывающейся двери.

– Здрассте, – неловко сказала Реми. – Я новенькая. Моё имя Реми.

Девочки сдержанно поздоровались. И так ясно, что новенькая. Но с расспросами сразу не полезли – понимали, что вновь прибывшей надо сперва осмотреться.

В камере шесть кроватей, возле каждой – тумбочка без дверцы, над кроватью – полки тоже без дверок, чтобы было видно, что там лежит. Справа дверь, видимо, в туалет и душ. Ближе ко входу на полу – синяя туристическая пенка, довольно большая. Наверное, для утренней гимнастики или для медитации. На потолке вентилятор и кондиционер, ого! Сейчас зима, и так неплохо, а летом они пригодятся.

Дверь в туалет открылась, и оттуда вышла четвёртая обитательница камеры. Вот невезуха! Малявка! Лет четырёх, а то и меньше. Это нехорошо, все говорят, что с малявками в камере много хлопот.

Вообще-то по закону в тюрьму отправляют подростков. Но некоторые родители считают, что в четырнадцать-пятнадцать лет нужно всё время употреблять на получение образования, а не на бесполезный отдых в тюрьме. Поэтому отдают своих детей в тюрьму раньше, ещё до школы, в четыре-пять лет. А потом, в старших классах, уже можно не отвлекаться от учёбы.

Эту практику правительство не приветствует и разрешение на досрочную отсидку обычно не даёт. Направить четырёхлетнего малыша в камеру можно только в исключительных случаях. Например, мама умерла и за ребёнком смотреть некому, вот отец и сдаёт дитя на полгода в тюрьму, а за эти полгода обязуется жениться, чтобы обеспечить сиротку заботливой мачехой. Чаще, конечно, ребёнка бабушки забирают или другие родственники, но всякое бывает.

А четырёх-пятилетняя малявка в камере с подростками – это, конечно, не сахар. Её развлекать надо, следить, чтобы покушала, умывать, на горшок вовремя отправлять, а если вовремя не успели – убирать последствия. Так что Реми не зря огорчилась, увидев крохотную фигурку.

Малявка подошла к Реми и спросила:

– У тебя есть слоник?

– Нету, – удивилась Реми.

– У меня тоже нету, – грустно сообщила Малявка. – Дома есть. А тут нету.

– Я же тебе сшила слоника из тряпочки, – сердито сказала девочка за столом, с виду самая старшая.

– Это неплавильный слоник, он не севелится, – возразила Малявка и отвернулась от Реми. Раз у Реми нет слоника, что же с ней разговаривать.

– У меня есть ириски, – вдогонку ей сказала Реми.

Малявка заинтересовалась. Реми отсыпала ей в ладошку несколько конфет.

– Ладно, – смилостивилась Малявка. – Тогда ты холосая.

– У неё от сладкого сыпь будет, – проворчала старшая девочка. – Ей нельзя конфеты.

– А ты плохая, – сообщила ей Малявка, запихивая ириски в рот прямо в фантиках, чтобы не отобрали.

– О божественные Дити и Адити*, теперь она подавится бумажками! – вскочила из-за стола старшая и начала выковыривать ириски изо рта Малявки. – Фу! Плохая девочка! Выплюнь!

– Я же не знала, – растерялась Реми. – Я своей сестре конфеты всегда даю, она их обожает.

– Эта мартышка тоже обожает, а потом делается вся пятнистая, – сказала старшая девочка, вытащив последнюю ириску.

Малявка заревела.

– Тихо! – прикрикнула старшая. – Не ори! Сейчас я уберу бумажки, и можешь есть свои конфеты и делаться пятнистой, как дохлый леопард!

Малявка тут же закрыла рот и замолкла. Потом открыла рот, и старшая девочка сложила туда очищенные от фантиков ириски.

– Сил моих с ней нет, – сказала она. – Не корми её больше сладостями. Меня зовут Ракша. Выбирай себе кровать, у нас две свободны.

– Я Сарти, – назвалась вторая, сидевшая на кровати.

– Я Олле, – сообщила третья.

Реми поставила пакет с вещами на кровать под окном. Девочки смотрели, как она устраивается.

– Ну как тут? – спросила Реми больше для того, чтобы хоть что-то сказать.

– Нормально, – ответила Ракша. – Только Малявка надоела. Ты из какой школы?

– Из пятой.

– Это от нас далеко, я из восемнадцатой.

– Значит, городская, – сделала вывод Сарти. – Завтра четверг. Будут сечь. Тебя родители бьют?

– Нет, – ответила Реми. – Никогда.

– Тогда тебе не понравится, – весело сказала Сарти. – А меня отец ух как стегает! Аж спина трещит. Здешние просто гладят, а не бьют. Не бойся, привыкнешь.

Реми знала, что в тюрьмах заключённых положено сечь специальными плётками или прутьями. Не по злобе, а с воспитательными целями, чтобы беззаботные подростки познали боль и страдание. Но думала, что секут понарошку, лишь бы соблюсти обычай.

– Нет, хлещут вполне себе чувствительно, – возразила Ракша. – По четвергам.

– И абсолютно голыми, – хихикнула Сарти.

– При мальчишках?!

– Нет, раздельно. Нас в левой побивочной, их – в правой. Через стенку слышно, как они ругаются. А если у тебя месячные, тогда не секут, чтобы коврик не замазать. Откладывают до следующего четверга. А мальчишки злятся, что вечно нам поблажки.

Реми кое-как распихала выданные ей вещички по полкам, села на кровать. Ничего, довольно удобная кровать, даже мягче, чем у неё дома.

– Скоро обед, – радостно сообщила Сарти. – Тут одну вкуснятину дают! Вчера запеканка была, так я думала, язык проглочу. Я в жизни такого не ела, чтоб меня Намучи* поцарапал. У нас в деревне… эх, не хочу о грустном. Я уже растолстела в два раза. К освобождению буду совсем толстая и красивая, и меня, знамо дело, сразу возьмут замуж.

Реми знала, что в деревнях, да и во многих городских семьях до сих пор считается, что чем толще женщина, тем она красивее. Худышке трудно найти жениха. Сарти казалась совсем тощей. Какая же она была до тюрьмы?

– А в окна смотреть нельзя? – спросила Реми, глядя на высоко расположенное окошко.

– Почему нельзя? Любуйся хоть весь день, – ответила Ракша. – Встань на тумбочку или на спинку кровати, и дотянешься.

Реми залезла на тумбочку. В окно слева были видны деревья и розы вдоль красной дорожки, ведущей к стене, окружающей всю территорию и корпуса тюрьмы. Зелёные попугаи на газоне тоже были видны, если присмотреться. Справа вдали чернел зловещий Особый корпус, портя пейзаж.

Ничего, пускай. Зато контрольную по алгебре одноклассники будут писать без неё. И в гости к противной тётушке Кшарси в пятницу семейство отправится без неё, ура! И сегодняшние десять задач по физике ей решать не надо! Интересно, у кого теперь Дхатар будет списывать физику? Нет, неинтересно. Ей нет дела до Дхатара.

Глава 3
Всё ещё среда
Вечерние разговоры

– А вот я интересуюсь, девчонки, а Мадам Плётка выздоровела?

– Хи-хи-хи, хорошо бы нет!

– Реми, да ты не знаешь! Нас всегда сечёт одна и та же надзирательница, мы её прозвали Мадам Плётка. И вдруг в прошлый четверг она внезапно заболела! Прямо утром! А секут всегда с утра, до завтрака. Потому что после еды экзекуция считается вредной, мешает пищеварению.

– Ракша, а до завтрака порка полезная?

– Наверное, полезная. Взбадривает, как кофе. Ну вот. Мадам Плётка заболела, другие секущие женщины заняты, у них свои секомые девчонки есть. И к нам отправили охранника! Мужчину! А по правилам нельзя, чтобы мужчина, да ещё молодой, бил голых женщин, то есть нас, оскорбляя взглядами нашу стыдливость. Сарти, кончай ржать, я не про твою стыдливость говорю. И чтобы охранник нас не видел, ему завязали глаза. Тут такая потеха началась! Он, как обычно, начал говорить, что положено: «Мы бьём вас не от злобы, мы бьём вас не для наказания…», ну и так далее, потом плёткой размахнулся, а я отодвинулась, и он хрясь по коврику! Он влево – я вправо. Он вправо – я влево. Мы ржали как не знаю что.

– Мальчишки из-за стенки слышат наш хохот и кричат: «Что там у вас такое?» А мы даже ответить не можем, так уржались.

– Ага, они там с ума сходили от любопытства.

– Я думаю, охранник подглядывал.

– И не просто подглядывал, а у него вмиг выросла тысяча глаз, как у Индры, когда он смотрел на красавицу Тилоттаму*.

– Нет, Олле, он честно завязался и наткнулся на стену, аж башка загудела.

– Ты, что ли, слышала гудение?

– Слышала! Я не глухая!

– Вдруг Мадам Плётка ещё болеет?

– Даже если болеет, ей замену за неделю точно нашли. В прошлый четверг из-за неожиданности так получилось.

– Ловчее всех уворачивалась Олле, прямо как в балете.

– Па-де-де с плёткой.

– Это да, Олле у нас ловкая, обезьяны обзавидуются, хи-хи-хи!

– Кстати, о балете! Когда я была маленькая, в первом классе, меня мама водила в балетную студию при театре. Чтобы я культурная росла. Там у нас балетные пачки были, прямо бело-серебристые, и настоящие выступления, всё взаправду. И вот однажды на Новый год большой спектакль, мы там то ли птичек, то ли бабочек новогодних танцуем. Зрители, пресса, чуть ли не президент приехал.

– Ну, Реми, ты скажешь! Птички-бабочки! Прям интересная жизнь у вас, городских.

– Слушай дальше. Мамы и руководитель волнуются перед спектаклем, и чтобы пачки на нас хорошо сидели и не свалились, их на нас зашили. А чтобы нам в туалет не потребовалось и не пришлось пачки расшивать и снимать, нам воды не давали. Ну, мы сначала пить захотели, потом все срочно в туалет захотели, раз нельзя. И одна девочка так сильно захотела, что описалась прямо в серебристую пачку. Тут мы все испугались, что тоже описаемся, и начали реветь на весь театр. Президент услышал, спрашивает, что такое за звуки? Ему говорят: это оркестр изображает бурю в современной манере. А мы ревём, макияж весь поплыл по лицу. И мамам пришлось наши пачки расшивать, нас отводить в туалет, да ещё потом новый макияж накладывать. А ту девочку феном снизу сушили. Еле успели досушить до начала второго акта.

– Так этим мамам и надо, нечего над детьми издеваться.

– А-а-а!

– О божественные Дити и Адити, что опять? Что ты ревёшь, ракшасов* выползень?

– Па-а-альчик!

– Ну и чем ты умудрилась уколоть палец? В камере вообще ничего острого нет. Сейчас йодом намажу.

– А-а-а, больно будет! Жжётся! Ракша, уйди-и-и-и! А-а-а-а! Нет!

– Послушай, Малявка, я тебе сказку расскажу. Как-то давным-давно великий бог Вишну уколол пальчик. Вот у тебя из пальчика кровь потекла, а у него потекла целая река Ганга*! Сначала она разлилась по небу, потом упала с неба на землю. Ганга была очень тяжёлая и раздавила бы всю землю, если бы не другой великий бог Шива. Шива подставил под падающую Гангу свою голову. Река Ганга упала ему на макушку и разделилась на семь рек, и эти реки, уже не такие большие, стекли по Шиве на землю семью потоками. И если тебе не намазать пальчик, то кровь вытечет, сделается наводнение и мы все утонем. Ракша, мажь её скорее, пока я ей зубы заговариваю.

– Всё, Олле, намазала.

– И что вы с ней цацкаетесь, эка фифа нежная, у нас в деревне дети всё время царапаются да режутся. А про йод и слыхом не слыхивали.

– А прогулка у вас когда?

– Каждый день, кроме четверга. После завтрака. Учи, Реми, расписание, пригодится.

– Прямо все вместе гуляют?

– Ну да, у нас же на весь корпус один внутренний двор. Девочки слева, мальчики справа. Можно подойти, поговорить, если мальчишки знакомые есть. Это не запрещено. Только недолго.