– Я не знаю, что будет, никогда не училась на гадательницу, но оно… злое. И сильное, сильнее, чем мелкие восстания в деревнях, мне кажется. Такое просто так не пройдет.

– Как бы меня правда не выслали.

– Я что-нибудь придумаю, – Яо Юйлун вдруг лукаво улыбается и поудобнее перехатывает ребенка, который сразу же начинает наматывать пряди ее волос на пальчики. – А ты не думал уехать сам? Ну, после всего, что случилось?

Жильбер думал, конечно же. И даже почти уехал – просто когда дошел до доков, почувствовал, что пока не может. Сердце тянуло обратно и ныло так сильно, будто он был готов прямо сейчас лечь и умереть. Он боялся Китая и не мог из него уехать – глупо на самом деле, но с этим едва ли можно что-то поделать.

Впрочем, навряд ли Яо Юйлун так интересно об этом слушать. Она может поддержать, придумать, как помочь, но Жильбер знает – она никогда не скажет, что он был прав.

– Я просто сменю имя, – отвечает он в итоге. – Называй меня, пожалуйста, господином Эром.

– А ты не слишком маленький, чтобы тебя господином называть? – смеется Яо Юйлун. Ну конечно, она старше его почти на пять лет, но, как говорит Джинни, по сознательности там разница идет на столетия.

– Для твоего сына буду достаточно старым, чтобы он называл меня именно так.

Яо Юйлун легонько щелкает его по лбу.

– Такой молодой, а уже вредничаешь и хочешь обманывать моего сына.

– Защищать, а не обманывать, – возражает Жильбер, и в ответ на это Яо Юйлун только хмурится. Жильбер знает – она не одобряет большую часть его решений, как и нежелание больше видеть Мэя, но страх, что колко ворочается в груди, сильнее.

Как же это жалко – поменять имя, чтобы он не мог его найти, но оставить тоненькую ниточку, узкую дорожку, это «Эр» от настоящего имени, будто в надежде, что Мэй согласится найти его сам.

Ну так и пусть ищет! Не Жильбер же виноват, что они рассорились.

– Не от колдовства нужно защищать людей, – мягко возражает его мыслям Яо Юйлун, будто прекрасно знает, о чем он думает.

– Оно тоже опасно.

– Только если сделать ему больно, – глаза Яо Юйлун кажутся совсем темными, как ночное небо в шторм, и на пару мгновений Жильбер даже пугается – что она еще ему скажет? За что упрекнет? Но Яо Юйлун только переводит разговор на другую тему, – когда А-Жун уезжает?

А-Жун – она же Джинни, она же Вирджиния. Жильбер так до сих пор и не понял, то ли Яо Юйлун правда не могла выговорить ее имя, то ли не хотела, то ли ей просто нравилось дразнить суровую, холодную Джинни, называя ее веселым, ласковым А-Жун.

– Сказала, что через неделю.

– Хорошо, – кивает Яо Юйлун. – И куда она?

– В Россию.

Яо Юйлун кивает еще раз.

– Она сказала, что больше сюда не вернется, – вдруг говорит Яо Юйлун, чуть подумав. – Давно еще, может быть, конечно, передумала, но мне кажется, что нет.

А вот этого Жильбер не знал. Сердце снова колет ощущением потери – таким же, как тогда, когда он попытался уплыть обратно во Францию.

– Ну, она же у нас любительница путешествовать, может быть, и вернется.

– Если будет, куда возвращаться.

Да, все же Жильбер – никудышный умелец поддержать. Либо дело в том, что поддержка Яо Юйлун не нужна. Она спокойно смотрит на него, гладит Сунь Аня по голове, чуть покачивается, баюкая его. Женщина, которой не нужно сочувствие. И печаль его, Жильбера, тоже не нужна.

Может быть, поэтому Вирджинии она нравится так сильно – ей, в отличие от Жильбера, не нужна опора. Она сама – самое сильное, самое крепкое дерево, что не согнется ни под каким ветром.

Джинни находится в своей комнате – туда Жильбер отправляется почти сразу после разговора с Яо Юйлун. Благо идти недалеко – эти двое всегда живут рядом, будто им так удобнее болтать по ночам и обсуждать какой он, Жильбер, бесполезный.

– Почему ты не сказала мне, что больше не вернешься в Китай? – выходит жалко. С отчаянием.

– Потому что последние два месяца ты только и говорил о том, что хочешь сам уехать обратно в Париж, тогда какая тебе разница? – понятно, она тоже злится на него за то, что он никак не может решить, что ему делать дальше. Что ж, сегодня у тебя день получения нагоняев от женщин, терпи.

Здравый смысл говорит, что у него такой каждый день, но Жильбер старается эту мысль прогнать.

– Я передумал.

– Я так и поняла, – кивает Джинни.

– А как же Яо Юйлун?

– Что с ней? – Джинни чуть недовольно хмурится. – У нее родился сын, наконец-то свалил куда-то муж, жизнь только налаживается, что за нее переживать?

Она не переходит на французский вслед за Жильбером, продолжает отвечать на китайском, будто хочет показать – у нее от Яо Юйлун нет секретов, пусть ветер донесет эти слова до нее, и та все узнает.

– Ты думаешь, Сунь Чжан не вернется?

– Было бы хорошо, если нет.

– Ты жестокая.

– Это он жестокий, а я справедливая.

Жильбер мог бы сказать, что это одно и то же, но знает, что за такое его и по голове побить могут, поэтому благоразумно молчит.

– И чем ты будешь заниматься в России?

– Не знаю пока, – пожимает плечами Джинни. – Заниматься изучением народов Сибири. Или найду себе красивого умного профессора, сделаю вид, что хочу стать его женой, и буду использовать его библиотеку и деньги для своих занятий.

– Профессора редко бывают прям красивыми, – ядовито замечает Жильбер.

– Значит, жену профессора и подружусь с ней, – весело подмигивает ему Джинни.

Жильбер вздыхает.

– Это значит, что мы больше не увидимся?

– Ну зачем так плохо! Увидимся еще, может быть, просто потом, однажды же ты проживешь свою печаль и вернешься во Францию, я, может быть, тоже. – Как у нее все просто!

– Если не найдешь себе профессорскую жену?

– Именно! – воодушевленно кивает Джинни. – Видишь, ты уже проникся идеей.

А потом она раскрывает руки и тянет его к себе.

– Мне не пять лет, – упрямо возражает Жильбер.

– Конечно, – соглашается Джинни. – Пока только три годика.

И он правда опускается на пол рядом, кладет голову ей на колени, как в детстве, когда он пугался кошмаров и прибегал к ней в комнату, плакал, просил посмотреть, нет ли в комнате монстров. Вот и сейчас – просит защиты, хотя и знает, что Джинни откажется его защищать со словами, что он сам во всем виноват.

Она запускает пальцы в его волосы и мягко их гладит.

– У тебя появилась седина, – тихо говорит она.

– Правда?

– А вроде бы еще так рано.

Она гладит его по лбу, носу, потом целует куда-то в макушку.

– Останься пока тут, помоги Яо Юйлун, может быть, тебе понравится дружить с ее сыном. А потом посмотришь, куда можно податься.

– Я не хочу больше быть священником, – Жильбер выдыхает. – У меня не получается.

– Ну так не будь, – легко предлагает Джинни. – Не думаю, что кто-то сильно расстроится, я маме еще тогда говорила, что из тебя священник, как из меня оперная певица. Да и смысла в этом уже особо нет, сколько воды утекло.

– Правда? – искренне удивляется Жильбер.

– Правда.

– Так это же ты и предложила меня отправить в монастырь.

– А ты хотел, чтобы про тебя и дальше по всему Парижу слухи ходили? Но вообще изначальный вариант состоял в том, чтобы отправить тебя в деревню к нашим родственникам.

– Какой ужас, – Жильбер представляет себе жизнь, в которой пришлось бы вставать в шесть утра, терпеть сотню людей в доме, сплетни, еще более ужасающие своими подробностями, чем в городе, сватовство на каждой встречной девушке, и соглашается, что Джинни еще поступила милосердно.

Джинни приглушенно смеется.

– В итоге-то ты и так оказался в деревне.

– Яо Юйлун сказала, что хочет переехать в город. Даже уже начала решать, куда будет лучше.

– Ну вот видишь, и как она этим сама будет заниматься?

– Так осталась бы и помогла.

Джинни вздыхает.

– Не стоит. Правда.

Жильбер прекрасно знает, что она сейчас ему скажет – что он ребенок, который цепляется за игрушки и не хочет ими делиться. Что он собирает вокруг себя важных людей и держит их за руки, лишь бы не сбежали, и не понимает, что они хотят другой жизни. Что он не умеет осознавать, чего хотят другие люди. Джинни ему все это уже говорила – когда он плакал у нее на плече чуть меньше года назад и говорил, что ненавидит Мэя, что тот испортил ему всю жизнь, что стоило спокойно жить в одном месте и никого не трогать.

И еще раз, когда привела его знакомиться с Яо Юйлун. Представила их, сказала, что Яо Юйлун – ее старая подруга, что ей нужна помощь. Жильбер тогда отказался, сказал, что не станет, а Джинни вцепилась ему в руку, так, что остались синяки, и попросила наконец-то перестать быть глупым ребенком.

Он старается. Честно.

– Пообещай, что будешь писать, – просит он.

– Обязательно буду.

– И что приедешь в Париж.

– Приеду.

– Ты врешь.

Джинни вздыхает.

– Я просто пока не знаю, что будет. Ты же знаешь, что снова возникли какие-то проблемы в Османской империи? Я надеюсь, в этот раз не дойдет до войны, но если дойдет, это же столько проблем.

– Так обычных людей-то это едва ли затронет, – пожимает плечами Жильбер. – Что, тебя не пустят домой, сказав, что во всем виновато то, что Англия с Россией договориться не могут?

– Пустят, конечно, – соглашается Джинни. – Но ведь все равно в этом ничего хорошего нет, это просто некрасиво – метаться между двумя странами, которые воюют.

– А, то есть ехать в Россию из Китая тогда можно?

Джинни хмыкает.

– Сейчас у нас все хорошо. Ты знаешь, вот прямо недавно же торговый договор какой-то заключили.

– Ну конечно.

Джинни молчит несколько минут, а потом еще раз гладит его по голове.

– Если я смогу, я приеду. Правда. Но и ты должен мне пообещать, что сбережешь себя, вернешься домой, когда решишь, что пора, и не ввяжешься больше ни в одну странную историю.

– Постараюсь.

– Хорошо, – Джинни легко щелкает его по лбу, а затем толкает в плечо, прося подняться. – Я пойду к Яо Юйлун, послежу за Сунь Анем, пусть она отдохнет.

– Только это была не странная история, – решает все же оскорбленно заспорить Жильбер, на что Джинни только смеется.

– Полагаю, ты знаешь лучше.

* * *

Все действительно началось, когда Сунь Аню был один год, поэтому вполне закономерно, что он мало что помнит. Точнее, ничего. Когда все закончилось, ему было тринадцать, поэтому в каком-то плане детство в его голове слилось в сплошные суматоху, шум и кровь.

В их семье всегда были лояльны императору – в конце концов, они были богаты, уверены в своем будущем и совершенно точно не желали каких-либо перемен. Потом господин Эр объяснит ему, что таких, как его отец, китайцев, маньчжуры купили – как покупают игрушки, пообещали деньги и стабильность, а потому они и не пошли за восставшими. Сунь Ань провел первые пять лет жизни в богатстве, вечной суете вокруг, полном равнодушии родителей и трескотне служанок. Они говорили что-то про захваченные города, про новые порядки, про Небесное царство, а мать презрительно кривила губы, когда видела на улице христиан. Сунь Ань не понимал, почему те ей не нравятся, хотя его тоже пугал их бог – изможденный мужчина, прибитый к кресту, – которого носили на шее.