– Об этом расскажу вам завтра, – качает головой господин Эр.

– Но завтра вы обещали рассказать про девушку!

– Там про нее и будет, – загадочно обещает он и выходил из комнаты.

Сунь Ань и Чжоу Хань растерянно переглядываются.

– Ты когда-нибудь слышал такую сказку? – удивляется Сунь Ань.

– Мама никогда такого не рассказывала.

– И мне тоже. – Он расстроенно утыкается носом в подушку, та начинает щекотаться, и он чихает. – Как думаешь, что там будет дальше?

– Наверное, этот дух его обманет, иначе зачем он еще мог к нему явиться?

– Может, он хотел подружиться, – тихо возражает Сунь Ань, на что Чжоу Хань недовольно фыркает.

– И зачем ему дружить с человеком, который делает больно его стране?

– Но…

– Спокойной ночи. – Чжоу Хань отворачивается от него, кровать недовольно скрипит. Сунь Ань пару минут еще пытается рассмотреть в темноте его спину, но видит только бугорок из одеяла.

Сунь Ань знает, что Чжоу Ханю Париж не нравится – тот никогда об этом не говорил, но это отчетливо ощущалось в каждом его слове и действии, в том, как тот отказывался слушать про историю Франции, в том, как тот редко выходил на улицу, в том, как спорил с господином Эром по мелочам.

Ощущать себя в центре этой молчаливой вражды оказывается сложно, потому что Сунь Ань не может понять чувств Чжоу Ханя. Разве Париж не красивый? Разве здесь они не смогут жить так же счастливо, как раньше? Разве нельзя надеяться, что к ним скоро приедут родители?

Разве это не он виноват в том, что Чжоу Хань вообще сюда попал?

Страшнее всего было в тысяча восемьсот семидесятом – Париж щетинился злобой и боялся. Сунь Ань отчетливо это ощущал – злоба кричала, кривляясь и показывая язык всем желающим, как девушки в доках задирали юбки на страницах всех газет, а страх расползался с дымом из труб по крышам, стягивая окна и двери в удушении.

– Мы победим? – Сунь Ань хмурится, сидя на подоконнике и наблюдая за процессией граждан. Он не очень понимает, чего те хотят – крики сливались в сплошную какофонию звуков. Но чувствует сердцем – как за прошедшие шесть лет научился узнавать, чего Париж хочет, что ему важно. Париж был капризным городом, гордым, смелым, и Сунь Ань слышал его гнев в каждом крике, в каждом ударе дверей, в каждом скрипе башмаков по мостовым.

Наконец-то он увидит Париж без императоров, отбрасывающим корону, как девушка сбрасывает тугой корсет.

Господин Эр пожимает плечами.

– Это мы узнаем позже.

– А вы что думаете? В газетах пишут, что все будет хорошо, но это же глупости. – Сунь Ань хмурится. Хорошо-то будет, но едва ли в том виде, в каком мечтал Наполеон Третий^[13].

– Ну, мы же все равно не знаем, как там дела, – Чжоу Хань залезает на подоконник рядом с ним и широко улыбается. Ему не нравится Париж, но Сунь Ань не знает, каким бы он стал вне него. Он знает только Чжоу Ханя из Парижа – чуточку печального, с мягкой внимательной улыбкой, с морщинками у глаз, болтающего ногами и с тревогой всматривающегося в толпу людей на улице.

– И ты предлагаешь не переживать?

– А что ты сейчас сделаешь? – удивляется Чжоу Хань.

– Можете уехать из Парижа, – предлагает господин Эр. Сунь Ань фыркает.

– Это слишком просто.

– А ты хочешь сложно умереть? – Чжоу Хань смотрит на него цепким нечитаемым взглядом.

– Я хочу бороться за свой дом.

После этих слов он осекается. «Дом»?

Чжоу Хань насмешливо щурится в ответ на эти слова.

– И давно это твой дом?

Сунь Ань может сказать – «прости, я оговорился». Или – «сейчас это мой дом, а дальше посмотрим». Любой ответ подойдет – Чжоу Хань его поймет и примет, потому что Чжоу Хань всегда так поступает: не осуждает, не злится, не начинает спорить, просто кивает, разрешая ему и дальше нести всякий бред, а потом приходит со словами «А я же говорил», но помогает разобраться с последствиями того, что Сунь Ань наболтал.

Но он говорит другое.

– Да, давно. – После чего закрывает окно, так, что старые ставни хлипко, мокро хрустят, и уходит.

Наверное, на него плохо влияет город – он шумит, ругается, злится, и он тоже начинает злиться и ругаться, потому что кажется неправильным молчать, пока остальные кричат. Или Моргана – она тоже плохо на него влияет, а оттого сильно не нравится Чжоу Ханю.

Моргана жила в их доме этажом выше. Встретились они в первый раз случайно – он шел на какие-то занятия, она мыла лестницу. Он наступил ногой в ведро, не заметив его в утренней полутьме, а грохот, конечно, услышал весь дом. Она потом гоняла его тряпкой до первого этажа, а он отчаянно пытался извиниться. Извиниться не вышло, впрочем, как и вернуться обратно, чтобы сменить одежду на сухую, поэтому всю дорогу он отчаянно хлюпал одним ботинком по мостовой, собирая смешки от пробегающих детей.

Они встретились на этой же лестнице следующим утром.

– О, это наша ундина, – ехидно говорит она. В этот раз Сунь Ань ее впервые рассматривает хорошо – у Морганы длинные черные волосы и голубоватые, серые в полутьме лестницы глаза. Она широко и весело улыбается, и Сунь Ань видит ямочки.

– Кто?

– Русалка, – вздыхает она, явно раздосадованная тем, что шутка не получилась. Он непонимающе качает головой.

– Злая водяная мерзость, сидит в реках, красиво поет, жрет глупых мужчин.

– А, – он понимающе кивает. – Теперь ясно.

Она закатывает глаза, но пропускает его вниз, даже не попытавшись вылить ведро воды на голову.

Какое-то время они не общаются – Сунь Ань занят поисками работы, девушка, кажется, решает делегировать процесс мытья лестниц кому-то другому, Чжоу Хань забывает его будить по утрам, поэтому выходит на улицу он в целом поздно.

Многие типографии закрывают – Сунь Ань подается в несколько сразу, но часть говорит, что не может нанять новых работников, им и старым платить нечем, часть – что не возьмет на работу иностранца. Разумеется, оригинальная формулировка гораздо более грубая.

– Понаехали, – фыркает тощий мужчина с длинными усами.

– Я здесь уже давно живу, – вежливо откликается Сунь Ань.

– Надеюсь, больше не будешь. И без вас проблем по горло.

Проблем по горло у Сунь Аня – потому что однажды Чжоу Хань точно выселит его на улицу за то, что он так и не нашел приличное место работы. Сам Чжоу Хань устроился гувернером в какую-то неприлично богатую семью, благо он был усидчивым и смог не только выучить французский, но и английский с итальянским, потому и возникла очередь желающих видеть его в качестве учителя для своих чад.

Сунь Ань усидчивым не был, до сих пор читал со скоростью хромой лошади, везущей телегу, и из принципа не хотел работать на «богатых дураков».

В следующий раз с Морганой они пересекаются, когда Чжоу Хань как раз начинает пытаться откусить ему голову.

– И как у тебя совести на это хватает, – осуждающе вздыхает Сунь Ань.

– А как у тебя совести хватает до сих пор не найти работу? – мгновенно отвечает Чжоу Хань. Они спускаются вниз по лестнице: Сунь Ань – сонно завернувшись в одеяло, Чжоу Хан – заканчивая завязывать галстук.

– Как у вас совести хватает ходить по помытому! – отзывается она из пролета, громыхая ведром. Чжоу Хань делает страшное лицо и быстро пробегает мимо, видимо, думая о том, что второго пиджака, если этот зальют мыльной водой, у него нет.

Моргана и Сунь Ань переглядываются, слушают, как за Чжоу Ханем хлопает дверь, а потом она внезапно ему улыбается.

– Он вредный.

– Он переживает.

– Ну конечно.

После этого ему вручают ведро и отправляют менять воду.

Ее имя он узнает только на третий раз. Тогда Моргана сидела на крыльце и щурилась от солнечного света. Она кажется от этого еще моложе, чем есть на самом деле – совсем юной девчонкой с растрепанными волнистыми волосами и россыпью едва заметных веснушек на носу.

– Как тебя зовут? – Хоть где-то пригодились уроки французского. Обычно диалоги на улицах ставили его, не слишком прилежно занимавшегося, в неприятные, глупые ситуации, но сейчас он может показать, что не зря учился!

– Моргана, знаешь, как звали колдунью из британских легенд. – Она приоткрывает один глаз и улыбается. Все, что идет после имени, Сунь Ань благополучно не понимает. Видимо, все же уроков не достаточно. – А тебя?

– Сунь Ань.

Она задумчиво кивает, но никак не реагирует.

– Ты не француженка? – пробует он еще раз.

– Почему ты так решил?

– Имя странное, – Сунь Ань катает на языке ее имя – Моргана. Не французское, грозовое имя. У него потом долго не получалось выговорить его хорошо, постоянно спотыкался где-то в середине, и согласные горько грудились у него на языке.

– Ты прав, я англичанка. Но и ты не француз.

– Да.

– И давно в Париже?

– С детства, а ты?

– А я переехала после замужества. Он был ужасно красивый офицер, знаешь, такой, – она выпрямляется и выразительно взмахивает рукой. – В форме, с усами, волосы кудрявые-кудрявые, прямо как Андрей Болконский, конечно, я того не видела, но, если бы он существовал, то точно выглядел бы так. Или как Анатоль Курагин. Хотя мне всегда больше нравилась Элен, – она задумчиво закусывает губу. – Так вот, он был красивый, я была глупая, у меня должен был родиться ребенок, и я уговорила его жениться на мне и забрать к себе. Ребенок не родился, мужа убили, а я осталась тут.

Сунь Ань долго задумчиво хлопает губами, пытаясь осмыслить сказанное.

– Я запутался на моменте двух кудрей, – честно отвечает в итоге он. – И кто такой Андрей Болконский? Это русский принц?

Моргана начинает хохотать.

Сунь Аню нравится, как она смеется – громко, нагло, широко открывая рот. Женщины дома всегда смеялись тихо, чаще просто улыбались, а Моргана хотела, чтобы все в мире знали, что ей радостно, и этот смех со звоном катился по улицам, ударяясь боками о стены домов.

– Тебе здесь понравилось?

– У меня не было выбора, я не могла уехать, – она пожимает плечами. – Сначала было противно, сейчас стало получше. Французы дурацкие, но мне нравится их бунтарский дух.

– Чжоу Хань говорит, что это вредно и… – он заминается, мучительно пытаясь подобрать слово, – проистекает от беспорядка.

– Это же тот суровый мальчик, который в сумасшедшее утреннее время уходит на работу?

– Ага.

– Ну по его лицу видно, – фыркает Моргана.

– Что видно?

– Что его могут запереть в банку, а он будет рад.

Сунь Ань хмурится.

– Это не так.

– Ты просто защищаешь его, потому что он дорог тебе.

– Нет.

Сунь Ань все же садится рядом с ней и неловко трет ладонями колени.

– Ему просто нравится, когда все организовано, когда все… логично и аккуратно.

– Во Франции он такого не найдет.

– Он приехал сюда ради меня.

Моргана хмыкает.

– Главное, чтобы остался для себя, а не как я – совсем одна.

Интересно, если бы он услышал ее тогда, что бы изменилось сейчас?

Наверное, ничего. Он бы услышал и понял, возможно, даже попробовал бы с ним поговорить, но, скорее всего, нужных слов бы так и не нашел.

Потом он поговорил об этом с Чжоу Ханем. Тот сказал, что она могла сама что-то с мужем сделать, лишь бы получить свободу. Сунь Ань не очень понимал – как это возможно? У нее был муж, тот, кто мог обеспечить ее безопасность, защитить, подарить семью. Неужели она могла убить человека, лишь бы остаться свободной?

Поэтому он решил прямо спросить.

– Чжоу Хань сказал, ты убила своего мужа.

– Да? – Моргана фыркает. – Он болтун, твой Чжоу Хань. Болтун и сказочник. Что странно, на самом деле, учитывая его характер.