Майя завизжала, и смеясь, оттолкнула брата. Она добавила в кофе овсяное молоко и сделала глоток, зажмурившись от удовольствия. Кофе с овсяным молоком действовало как бальзам, исцеляющий душевные раны, самая большая из которых была связана с Раймондом. Она поставила чашку на стол и впилась взглядом в белёсые узоры от молока на кофейной поверхности. Ей так хотелось защитить брата от всего того, что могло навредить, чтобы никогда больше с ним не случилось того, что произошло полгода назад.

Майя всё ещё корила себя за то, что не смогла разглядеть в той странной девушке опасность для брата. Именно она виновата в его затянувшейся депрессии, в том, что он полностью забросил любимое дело. А ведь всё так прекрасно начиналось. Новую избранницу и брата объединяла страсть к общему делу, за два года она стала не только его музой и любимой женщиной, но и партнёром по бизнесу. Как Майя не доглядела, не смогла понять, что Элизабет была не мягкой нежной кошечкой, а настоящей беспощадной тигрицей. Пожалуй, самая свирепая тигрица казалась безобидней, чем она. Взять и смыться, к тому же с лучшим другом, перед этим обобрав Раймонда. Когда произошёл весь этот ужас, Майя постоянно перечисляла в уме всё то, что могло насторожить её с самого начала: маникюр с длинными остро заточенными ногтями, накладные ресницы, глупые татуировки-утки и айфон в странном футляре банановой формы. И, конечно, её манера говорить. Элизабет то громко восклицала, то кривлялась и постоянно записывала ролики на тик-ток, где танцевала и пела тупые песни.

Когда всё произошло, брат уткнулся в плечо Майи и грустно произнёс:

– Ты тут вообще ни при чём… Я сам должен был понять, что она не для меня…

Майя сделала ещё один глоток. Она понимала, что брату тридцать пять, что она не может заменить ему мать. Да и мама, наверное, не стала бы давать советы, как жить взрослому сыну. А может быть, и давала… Майя не знает, потому что они живут без матери с возраста четырнадцати лет, и, наверное, главная проблема заключалась именно в этом. У Раймонда никогда не было перед глазами примера, он понятия не имеет, какая она, хорошая женщина. Но ведь есть она, Майя, если бы Раймонд искал девушку, похожую на сестру, он бы точно не вляпался в эту жуткую ситуацию. Майя нахмурилась от этой мысли, сама в неё, не веря: так не бывает, мужчины ищут женщин, похожих на мать, а не на сестру. Однако у него и не было никогда правильной ролевой модели. Да, скорее всего, проблема именно в этом. И она кивнула, шепча про себя: “Точно”.

– Что ты там шепчешь? – хмыкнул Раймонд.

Майя нервно поднялась и посмотрела на часы.

– Тебе пора, нам ещё ехать полчаса, банкиры пунктуальные, – она поднялась. – У тебя есть хоть что-то чистое?

– Вроде да, есть одна белая майка, – зевнул Раймонд, подтянулся и нехотя поплёлся одеваться.

На Эльбе

Я стояла на палубе парома, ловя на лице осенний ветер и упираясь взглядом в морскую гладь. Чего мне и правда не хватало в Милане, где я жила последние тринадцать лет, – так это моря. И не только. Мне не хватало самого острова. В школе, а потом в лицее, мне постоянно хотелось сбежать с этого клочка земли, нырнуть в большой мир, но сейчас я невероятно скучала по Эльбе. Там пахло по-другому, там был другой воздух, другая еда, другие ночи, всё другое.

Четырнадцать лет в Милане пронеслись так быстро!

Каждый раз, покидая остров, я словно заново умирала, так больно мне было отрываться от родной земли. В такие минуты на помощь приходил другой голос – рассудительный, логичный, он раскладывал по полочкам все плюсы жизни в Милане и объяснял мне, почему я не могу просто взять и вернуться на остров.

“В Милане работа и настоящая жизнь… а здесь… здесь ничего важного, просто детские воспоминания”.

И всё же, несмотря на этот разумный голос, я всё чаще ловила себя на мысли, что не живу, а пережидаю. Каждый день на работе я ждала, пока начнётся обед, потом с нетерпением ждала, когда закончится рабочий день, затем, когда наступят выходные, и я наконец-то засяду дома с книжкой, пойду в музей, театр или, что было самым лучшим, поеду домой на остров.

Возможно, дело и правда не в работе, а в том, что у меня никого нет? Взять коллег – куча народа, которые работают там по десять, а то и двадцать лет. Семейные или в паре, живут себе счастливо, никого из них не беспокоит “несвобода”, никто не чувствует себя “как в тюрьме”. Если бы я кого-то встретила, вышла замуж и завела детей, возможно, у меня появился бы новый смысл, и мне было бы всё равно, что я провожу на наскучившей работе большую часть жизни.

Я уселась на палубной скамейке, достала из сумки блокнот, карандаш и начала рисовать. Рисовала я всегда похожее: цветы, растения, звёзды, животных – вместе, создавая из них орнамент, и по отдельности, придумывая на ходу разные забавные сюжеты, вроде медведя с серёжками, оленя в цветочек, а иногда просто делала круги и заполняла их разными орнаментами. Подруга Зое говорила, что это мандалы, сама я понятия не имела, что это такое, но точно знала, что, порисовав минут десять, мне становилось приятно и тепло в области сердца. Не помню, когда именно я начала рисовать, мама говорит, что это случилось, когда не стало отца, мне было десять лет.

Рисовала я так часто и так много, что соседка, обитавшая в доме напротив, постоянно твердила, что надо обязательно поступать в художественный лицей, но школьный преподаватель рисования, завидев мои рисунки, скуксился и рекомендовал сконцентрироваться на чём-то другом. К тому же он добавил ту самую фразу, плотно осевшую в голове: “Всё равно знаменитые художники всегда только мужчины, статистика неумолима.” Я посмотрела на только что созданный рисунок: цветочный орнамент, из которого выглядывали морды медведей и волков. Рисовать хотелось часто, особенно когда грудь словно тисками сжимала тоска, я брала карандаш и рисовала до тех пор, пока не отпускало, тиски не разжимались. Порой это длилось десять минут, а иногда целый час.

Но сегодня не помогал даже рисунок, тревога закручивала всё внутри плотным узлом, и мне словно не хватало воздуха, становилось сложно дышать. Долгое время я связывала эту свою внутреннюю тоску с уходом отца, потом с уходом бабушки, но даже сейчас, уже переварив, как мне кажется, уход обоих, я по-прежнему ощущала её внутри.

Это было такое тотальное абсолютное одиночество, невыносимая боль. Когда не помогало совсем ничего, я просто ложилась и ждала, пока пройдёт.

Что я и сделала. Легла на скамейку и закрыла глаза.

С этими приступами я даже отправилась к психологу, и тот сказал, что у меня, пожалуй, экзистенциальный кризис, и что совершенно нормально для моего возраста, ведь мне почти тридцать три. Я старалась делать всё, чтобы чувствовать эту непонятную тоску как можно реже: старалась заполнить каждый вечер какой-то активностью.

По понедельникам ходила на керамику, по вторникам на скалолазание в специальный зал, по средам – на зумбу, четверги обычно оставляла свободными для внезапных свиданий или аперитивов, а если не удавалось, шла опять в тренажёрный зал. По пятницам я делала всё возможное, чтобы вернуться на остров, а если не уезжала, то занимала себя выставками, театрами или встречами с друзьями. Друзья, конечно, это громко сказано, у меня была единственная по-настоящему верная подруга. Зое.

Я потёрла отцовские часы с двумя циферблатами. Первый показывал время сейчас, а стрелки второго – время, когда сердце отца остановилось. Сжав губы, я попыталась отогнать привычные назойливые мысли и чувства вины. Их было два: первое, что я не успела попрощаться с бабушкой, второе – чувство вины в смерти отца.

***

Месяц до этого…

Милан кружил Таису в хаотичном водовороте повседневности.

Подъём.

Быстрый завтрак.

Офис.

Обед перед компьютером.

Курсы или тренажёрный зал.

Отбой.

И так каждый день. В этот раз ей казалось, что дни пробегают ещё быстрее, чем раньше. Она не успевала опомниться, как вечерело. В какой-то момент Таиса не поверила, что наступила суббота.

«С ума сойти, я ведь не звонила домой целую неделю…».

Она набрала номер мамы, но та не отвечала, позвонила брату, но и тот не взял трубку. Таиса занялась уборкой, но на сердце было неспокойно, она наводила порядок, но не переставала заглядывать в сообщения на телефоне, проверять, ответила ли мама. Не выдержав, Таиса перезвонила, и, наконец, мама ответила. Её голос был напряжённым и каким-то чужим.

– Мама? Всё хорошо?

В ответ раздался глубокий вздох:

– Бабушка совсем слаба, вызвали скорую…

Таисино сердце заколотилось сильно-сильно, а ладошки мгновенно вспотели.

– Что с ней?

Мама опять вздохнула, объяснила, что у бабушки резко понизилось давление и заболело сердце.

– Ну что ты хочешь, возраст…

– Может мне приехать? – вырвалось у Таисы, но она тотчас цокнула, – ёлки, у меня в понедельник утром очень важное собрание, презентация перед главным начальником, завтра буду готовиться…и

– Не переживай, мы же здесь, рядом с ней.

– Можно мне с ней поговорить?

– Она спит, не волнуйся, занимайся своими делами, если ей станет хуже, я напишу.

Вечером Таиса отправилась к подруге, а воскресенье посвятила презентации. То и дело она возвращалась мыслями к бабушке, писала сообщение маме, и та уверяла, что состояние у неё стабильное.

Понедельник принёс с собой обычный водоворот, при котором к вечеру забываешь обо всем на свете. Вся неделя прошла у Таисы на автомате, она всё хотела купить билеты домой, но на неё навалилась работа, новые дедлайны. Она думала пойти к начальнику и попросить пару дней отпуска, но работы было до того много, что Таиса робела. К тому же прямо сейчас решался вопрос о повышении, и Таиса во всю старалась, чтобы повысили именно её.

Но когда наступила среда и мама написала, что бабушке хуже, она не встаёт с кровати, Таиса отправилась к начальнику. Тот вошел в положение, сказал, что после той важной презентации она, конечно, может ехать и даже остаться до понедельника.

Довольная, Таиса купила билеты на завтрашний день, вернулась после офиса домой собирать вещи и… получила то самое сообщение, от которого замерло всё внутри.

Она быстро перезвонила, а потом… всё было как в тумане. Она собирает чемодан, едет домой и единственная мысль, которая пульсирует в голове: «Я опоздала».

Таиса еле сдерживалась, чтобы не надавать себе самой пощёчин, она ехала, по щекам текли слёзы, она сжимала челюсти, кулаки, поджимала губы, впиваясь в ладони ногтями, ей так хотелось сделать себе больно.

Почему она не поехала раньше? Чувство вины ложилось на сердце холодной мерзкой тяжестью, всё внутри каменело и в голове стучало: «Я пропустила её смерть».

Когда Таиса добралась до дома и увидела неподвижное тело бабушки, первое, что ей хотелось сделать, – это подбежать, обнять, поцеловать в морщинистую щёку и нежно прошептать: «Просыпайся, бабуся». Таиса не могла поверить, что её неподвижность не временна, а навсегда, что то, что она лежит сейчас посредине комнаты, не означает, что потом бабушка встанет. Это и правда означает конец.

Настоящий конец.

«Бабушка, родная, моя самая любимая». Таиса стояла и тихо рыдала, внезапно она стала по-настоящему взрослой, потому что ушел тот, для кого она была всегда самой маленькой и беспомощной.

Всё то, что было потом: похороны, поминки, происходило фоном, Таиса просто смотрела, просто кивала, что-то отвечала, всё это время думая о том, что она никогда не простит себе того, что не смогла оказаться у её кровати и провести с ней последние несколько часов. Таиса не смогла попрощаться с человеком, который посвятил ей свою жизнь.

***

Раздался громкий голос, приглашающий пассажиров спуститься на парковку и приготовиться к тому, чтобы покинуть паром. Я смахнула слезу от накатившихся на меня воспоминаний и спустилась на нижнюю палубу.

Вдалеке замелькала башня Портоферрайо, главного порта острова Эльба.

Момент, когда машина покидала паром, был особенным, он означал смену реальности. Паром становился волшебным порталом: вжууууух! – и ты в другом мире.