– Да, на работу можно брать только с двенадцати лет, и детям запрещено работать больше двенадцати часов в день, но надо быть очень простодушным человеком, чтобы верить, что кто-то соблюдает этот закон. Я сама работала в социальной службе и знаю, о чём говорю. Когда ребёнка отправляют в деревню, там на возраст вообще никто не смотрит. А на производстве и ещё того хуже, особенно на прядильных фабриках, там очень нужны детишки маленького роста и тонкие детские пальчики.

Я не решился ей возражать. Помял ластик и сменил тему.

– А вы здесь сколько уже времени?

– С декабря семьдесят девятого.

За это время её дочка, должно быть, здорово подросла. Я хотел ей это сказать, но вовремя спохватился. Если Фанни так долго находится тут, то уж точно не из-за туберкулёза. У неё явно не всё в порядке с головой. Она перепутала время, потеряла связь с реальностью. Ей сказали «лечебница», чтобы не угнетать её психику настоящим названием «психиатрическая больница».

Я не собирался больше вести бесполезные разговоры, попросил её сидеть неподвижно и сосредоточился на портрете. Смягчая ластиком тени, я предупредил:

– Не получится отправить ваш портрет по почте, у меня нет фиксатора, пастель испортится. Но я постараюсь сделать ксерокопию.

– Что это такое? – при этих словах Фанни вся сжалась, и мне снова стало её очень жалко. – Я такая невежественная.

Мда, пожалуй, в 1979 году ксерокопий, вполне возможно, и не было. Я объяснил, что это способ воспроизводить самые различные документы, и она ушла от меня вполне довольная.

А самое главное, ей очень понравился портрет.

Фанни ушла, я взял рисунок и решительным шагом отправился в кабинет к доктору Графу, я должен был попасть в подсобку с техническим оборудованием.

Глава 9

Кабинет главного врача был закрыт. Я немного растерялся. Я встречался с доктором Графом только у него в кабинете. Другие двери в коридоре тоже были закрыты. А что, спрашивается, за ними?

Мне нужно хорошенько ознакомиться со странным санаторием. Внимательно изучить окрестности. Для меня это может оказаться вопросом жизни и смерти. Первое, что делает папа, входя в кинозал, – определяет, где запасной выход.

А что, если делать зарисовки? Когда рисуешь, взгляд обостряется, внимание привлекают мелочи, какие иначе просто не замечаешь. Так и поступлю. И надеюсь, обойдусь без встреч с Леонидом.

Я вернулся к себе в комнату и взял карандаш и бумагу. В коридоре стоял Рауль, но я сделал вид, как будто его не замечаю. Он, что, шпионить за мной, что ли, вздумал?

Вполне возможно, потому что он явно проследил за мной взглядом. Я не решился снова спуститься в отсек администрации. Пошёл в другую сторону и свернул за угол. И оказался в другом коридоре, таком же длинном и с таким же множеством дверей. Надеюсь, что не в отделении для «особо опасных пациентов».

Но понятно, что со всеми здешними пансионерами я познакомиться ещё не успел. Например, внизу лестницы я столкнулся с весьма пожилой дамой – в тёплой шали поверх ночной рубашки и в стоптанных шлёпанцах. Тоже из категории «старорежимных». Она меня окликнула:

– Вы парк ищете?

Парк? Отличная мысль! Я тут же ответил: да.

Но мысль показалась мне не такой уж удачной, когда дама сказала, что пойдёт меня проводить. Ей было лет сто, не меньше – в крайнем случае, пусть я даже не в лучшей форме, смогу от неё убежать. С другой стороны, при старушке Леонид не станет на меня нападать. И какого чёрта я ввязался с ним в спор? Просвещать спартанцев – это что, главная моя задача?!

Я пошёл следом за старенькой дамой к двери, дверь открылась и… Вот он, парк, прямо позади особняка.

Тут я ещё не был. В отличие от фасада здесь не было никаких ступенек. Выходишь – и сразу в парк. Значит, особняк стоит на склоне холма. Вид отсюда был потрясающий: тропинка петляет по цветущему лугу, речка, холмы, небольшая горка, а за ней море и вдалеке высокие горы с заснеженными вершинами.

На одном из холмов возвышается особняк с четырьмя башнями – наверное, только что отреставрированный, отлично выглядит. А пониже него дремучий лес. Бр-р! Когда я был маленьким, больше всего боялся потеряться, как мальчик-с-пальчик, в таком вот тёмном лесу. В общем, я понял, в какую сторону не пойду.

Наш особняк был в форме буквы U, так что увидеть пейзаж целиком было невозможно, но когда я пошёл вперёд, я увидел… Море! Оказывается, дом стоял на берегу моря, в очень красивой небольшой бухточке. На воде плавали надувные круги и плотики. А вдали, на горизонте, виднелся островок с пальмами и горой.

Мы шли вдоль берега и остановились возле небольшого домика. Я с удивлением прочитал на нём вывеску «Школа для девочек».

– Здесь я преподавала! – сказала вдруг старая дама из-за моей спины, а я-то уже успел забыть о ней.

– Значит, вы учительница?

– Да. Преподавала в школе до тех пор, пока не вернулись мужчины.

– Откуда вернулись мужчины?

– С войны. – Старушка смотрела на меня очень внимательно. – Извини. Конечно, ты слишком молод, чтобы помнить войну… – Она тяжело вздохнула. – Пока мужчины были на фронте, женщины их заменяли – всюду: на заводах, в поле, в больницах. А я вот работала в школе. Но когда солдаты пришли с войны, министр Луи Лушер⁴ попросил, к сожалению, нас, женщин, опять вернуться к домашним очагам. Мне пришлось оставить работу, вернуться к отцу и снова стать у нас в доме служанкой.

Старая дама вытерла слёзы. Я не мог ей не посочувствовать.

– А я любила учить, любила детишек, – снова заговорила она.

– Но зачем вам надо было возвращаться к отцу?

– Он потребовал. Нельзя идти против отцовской воли.

Её слова меня очень удивили.

– Почему нельзя? Можно.

Старая дама покачала головой.

– Но не женщине. Женщина ни на что не имеет права. Мужчины всё себе присвоили, приспособили для своей пользы и выгоды.

Понятно! Старушка, как и Фанни, отстала на целый век, она не заметила, что всё вокруг изменилось, что взгляды у людей давным-давно тоже изменились. Что ж, в остальном она вполне безобидная. В общем, мне показалось, что у людей в этом заведении проблемы со временем, они все живут непонятно в каком веке.

– А вы бы замуж вышли, – посоветовал я.

– За кого? Так много молодых на войне погибло… И потом, замужем свободнее не станешь. Чтобы работать, надо получить от мужа разрешение, а многие мужья не хотят его давать. Боятся дурной славы, что не могут прокормить семью.

Понял, проехали.

– Но в любом случае вам повезло: вы приехали подлечиться и оказались поблизости от вашей школы, – попытался я утешить.

– Да, конечно, – согласилась она с таким видом, что я усомнился, рада ли она этому. Я взглянул на её печальное лицо, и меня осенило.

– А вы случайно не знаете латынь? Я бы брал уроки.

– Я знаю только молитвы. Моя специальность – службы по усопшим, молитвы на панихидах и отпевании. Что ты думаешь о смерти?

– М-м-м… Думаю, что мне о ней думать ещё рановато.

– Да, ты прав, – извинилась она. – В твоём возрасте совсем другое на уме. Если хочешь, я могла бы заняться с тобой правописанием.

Я не был уверен, что вообще хочу с ней заниматься, но правописание – дело нужное, не хотелось бы в выпускном сочинении насажать кучу ошибок.

– А когда вам удобно заниматься? – на всякий случай спросил я.

– В час, когда солнце переходит в западную часть дома.

И тут-то я сообразил, что у меня нет часов, и я вообще не видел часов в особняке.

Я назначил ей встречу на завтра сразу после полудня и отправился к речке – она сбегала с холма, делила пляж надвое и впадала в море. Через неё можно было перейти по большим чёрным камням. Я уселся на один из камней и стал рисовать всё, что у меня было перед глазами: холмы, снег на далёких вершинах, остров, особняк. Я бежал к ним широкими мазками пастели, подправлял их пальцами. И на время забыл обо всём на свете.

Потом мой взгляд привлекла какая-то странность в бухте. Гряда, вдававшаяся в море, мне здорово что-то напоминала. Ну да, точно, напоминала мне давние каникулы! И если я не заметил её раньше, то только потому, что вода стояла высоко и её не было видно.

Я отправился на гряду и с удовольствием вдохнул пряный запах водорослей. Заметил лужицу в большом камне. Да, именно в такой же я когда-то ловил креветок!

Я уселся рядышком и стал смотреть, как креветки усиками ощупывают камень. Неужели мы сюда приезжали на каникулы, когда я был маленьким? Да неважно! Мне тут точно было хорошо.

И я подумал, что, возможно, мне стоит дождаться приезда родителей и уехать с ними. Ночной побег – это слишком большой риск. Не говоря уж об опасностях автостопа.

Я услышал, что кто-то бежит по песку, и в следующую минуту был весь забрызган водой. В воду плюхнулись, подобрав под себя ноги, кузнечики. Мои единственные джинсы были все в солёной воде. Я расстроился, но постарался не показывать вида.

– Видно, не избежать мне чёрных брюк!

– Ещё чего! Обойдёшься!

– Между прочим, у меня нет второй пары. Всё мое барахло из чемодана спёрли.

– У нас тот же случай. Мы вообще без чемоданов остались. Прибыли в таком виде, – сказал старший.

И они показали на свои шорты, надо сказать, довольно нелепые, слишком широкие в бёдрах. Я здорово удивился.

– И как вы стираете свою одёжку?

– Ты чего? Тут всё самоочищается и ничего не пачкается. Воздух такой.

Я пожал плечами и наклонился посмотреть на мои мокрые пятна на брюках.

Но пятен уже не было. Даже следов соли не осталось.

«Воздух». Я вспомнил слова портнихи Фанни о хорошем воздухе. Наверное, поэтому здесь никакие процедуры и лекарства не нужны. Теперь я стал лучше понимать, почему меня сюда отправили родители.

Я засмеялся, опустил руку в воду – и как брызнул на кузнечиков! Они взвизгнули и тут же обрушили целый фонтан на меня. Ну мы и устроили морскую битву! Может, конечно, детское развлечение, но меня повеселило.

А через минуту мы были снова сухие и чистые. Красота! И всё же кое-что я всё-таки не понял.

– А если тут ничего не пачкается, с какой радости игрок в покер и учитель физики носят чёрно-белые наряды от Фанни?

Жан-Шарль усмехнулся.

– Андре и Кристоф? Думаю, им нравится такие носить.

Оба прыснули, и Пол добавил:

– Они же сами старые. Им по тридцать, а то и больше.

Ну, что тут скажешь?.. Моим родителям ближе к сороковнику, но они так не одеваются.

Я махнул рукой в сторону домишка с вывеской.

– В эту школу ходите на занятия?

– Вообще ни в какую не ходим. Неохота.

– Вы серьёзно? Тут, что, такой пофигизм?

– Что хотим, то и делаем.

Я не был уверен, что это правильное решение, но, посмотрев на летние костюмы кузнечиков, решил, что они уж точно тут ненадолго.

– Вы здесь на реабилитации после чего-то?

– После ничего, – ответил Пол.

– Не может быть! А зачем вы тогда вообще сюда приехали?

– Это же колония! Исправительная.

– Наши предки давно нам грозили за всякие наши шалости, – объяснил Жан-Шарль.

– Да, за шалости… – подхватил старший брат.

– Глупости, – уточнил младший.

– Точно. И выйдем отсюда сразу же, как только прекратим делать га… ой, глупости и станем приличными детьми.

Жан-Шарль насмешливо скривил губы.

– При-лич-ными?!

И он уже скакал на одной ноге и кричал во всё горло:

– А мы неприличные, а мы уличные! Уличные! Уличные!

Пол к нему присоединился, и они умчались, как всегда, с громкими криками.

Так-так. Заведение-то многофункциональное: санаторий, психиатрическая лечебница, исправительная колония для трудных подростков.

Глава 10

На обратной дороге я заблудился в переходах и не мог понять, где нахожусь. Я очень обрадовался, когда вдруг увидел Рауля, стал его спрашивать, где лестница, и тут увидел лестницу прямо перед собой.

С папкой под мышкой я побежал вниз и постучался в дверь доктора Графа.

– Войдите!