Я понятия не имел, что предпримет Рис, но сознания, что он рядом, было довольно, чтобы спасти меня от падения в бездну отчаяния. Рис неподалеку – значит можно задуматься о побеге.

Глава 7

Замок Дюрнштейн на реке Дунай, Австрия, декабрь 1192 г.

Я привалился спиной к каменной стене и вжимался в нее до тех пор, пока холод не стал пробираться сквозь тунику. Я шагнул вперед. Глаза постепенно привыкали к темноте. Крошечное окошко пропускало много ледяного воздуха, но мало света. Оно выходило на запад, а погода с самого нашего приезда была ненастной. Мрачные тучи зачастую окутывали крепость от рассвета до заката. Я проделал дюжину шагов до дальней стены, повернулся, припал спиной к задней стене и стоял, пока не ощутил холод, потом вернулся обратно. По моим подсчетам, я сделал двести таких проходов, а по ощущениям – в пятьдесят раз больше. Я поставил себе задачу совершать подобные прогулки дважды в день. За всю жизнь мне не приходилось выполнять такой надоедливой работы столько раз. Но больше заняться было нечем, разве что валяться на соломенном тюфяке, как делал Гийом. Помимо тюфяков, обстановку составляли два неудобных стула да ведро, чтобы справлять нужду.

Гийом не возражал против того, чтобы проводить в дреме час за часом, но для меня это было верной дорогой к безумию. Его молчание еще сильнее побуждало меня предаваться размышлениям. Уголки моих губ поднялись в печальной улыбке. Теперь я думал все время, когда не спал и не расхаживал по комнате.

Было раннее утро второго дня после нашего приезда, которому предшествовала поездка за пятьдесят миль из Вены. С королем нас сразу разлучили, и мы его больше не видели. Вскоре после того как нас поместили в узилище, я услышал эхо его голоса, разносившееся по коридору, и крикнул в ответ, прежде чем караульные успели нас остановить; из этого я сделал вывод, что ему отвели соседнее помещение. Выяснилось, что одни стражи настроены дружелюбнее других и не мешают нам переговариваться. Благодаря монетке – мне удалось сохранить потайной кошель, который я носил на ремешке на шее, – караульные глохли в нужное нам время.

Обстановка у короля была не в пример роскошнее нашей: кровать, стол и стулья, очаг, даже гобелены на стенах. Но его точно так же не выпускали из комнаты, ни днем ни ночью. К нам с Гийомом посетителями приходили только слуги, приносившие пищу по утрам и вечерам. За ними надзирали молчаливые, суровые стражники. А вот Ричарда навестили Хадмар фон Кюнриг, кастелян замка Дюрнштейн и один из самых доверенных вассалов герцога, и сам Леопольд. У первого из них король выведал, что Бертольф остался в Вене и, если верить словам Хадмара, парня должны были отпустить, как только он оправится от ран.

Второе посещение вышло не таким приятным. Услышав, как Леопольд и Ричард кричат друг на друга, мы с Гийомом приложили уши к двери. Леопольд обзывал короля высокомерным искателем славы, думающим только о себе. Более того, продолжал герцог, он – бессовестный вор, не останавливающийся даже перед убийством. Это был еще один прозрачный намек на Конрада Монферратского.

Ответ короля был подобен извержению вулкана. Он клеймил Леопольда, никчемного хлыща, норовящего выехать на спине у других. Был бы он в Акре, с издевкой заметил Ричард, если бы не его, короля, камнеметные орудия? Так и сидел бы на берегу, повелевая песочным замком, поддел его король.

В последнем замечании была суровая правда – в христианском лагере нередко награждали Леопольда этим «титулом». Взбешенный герцог выскочил из комнаты Ричарда и, чертыхаясь, зашагал по коридору.

Хорошо зная нрав Ричарда, мы с Гийомом не пытались сразу переговорить с ним. После бури наступает затишье, с королем происходило то же самое. В тот день, чуть позже, на службу заступил добросердечный караульный, разрешивший нам перемолвиться парой слов. Первым молчание нарушил Ричард. Он был зол на себя: признавал, что поддался гневу и что эта вспышка не поможет ему наладить отношения с герцогом. Редкий, если не единственный случай, когда король делал подобные признания. Я надеялся, что это не означает душевного надлома, не является скорым следствием пребывания в тюрьме. По своему опыту я знал, как это бывает, так как провел неделю в заточении сразу после прибытия в замок Стригуил. Это было много лет тому назад.

Я спросил у Ричарда, известны ли ему намерения герцога Леопольда в отношении него.

– Нет, Руфус, – ответил он, и только тогда в его голосе прорезалась усталость. Но он тут же рассмеялся и заметил, что, может, и выяснил бы их, если бы не довел Леопольда до белого каления.

Больше о нашей судьбе мы не разговаривали, но было понятно: жизнь Ричарда не находится в опасности, ибо ни один человек в здравом уме не пойдет на цареубийство. Учитывая мстительность Леопольда, королю не так-то просто будет вырваться на свободу, однако, если держать монарха в заточении, это мало что даст. А получив за него выкуп, герцог сделается баснословно богатым. Король твердо стоял на том, что я и Гийом должны быть включены в сделку, и это давало надежду, особенно когда я думал о том, сколько месяцев потребуется, чтобы собрать в Англии деньги. Суровая правда заключалась в том, что нам предстояло провести в плену по меньшей мере год.

Светлым лучом во мраке был только Рис – если ему удалось добраться вслед за нами до Дюрнштейна. Было бы настоящим чудом, сумей он освободить нас из неприступной крепости, полной солдат Леопольда. И поскольку ничего иного не оставалось, я возложил все надежды на Риса, самого преданного из товарищей.

Подступило и прошло Рождество. День праздника был отмечен только пением, доносившимся из замковой часовни, да принесенным в нашу комнату вкусным ужином. Он включал, к моему удовольствию, флягу хорошего вина и блюдо с еще теплым жареным гусем. Король получил приглашение на пир к Леопольду, но отказался. Вместо этого мы провозглашали тосты за здоровье друг друга и громко судачили о том, чем займемся, когда вернемся в его королевство.

Во время этих бесед мне хотелось завести разговор про Джоанну, но я, естественно, не делал этого. Я отважился только полюбопытствовать у государя насчет королевы Беренгарии, отплывшей из Утремера вместе с Джоанной за две недели до нас. Женщины намеревались добраться до Южной Италии, а оттуда по суше отправиться в Рим. Альпийские перевалы небезопасны в конце года, а земли к западу от гор принадлежали графу Тулузскому, заклятому врагу Ричарда. Посему вероятно, сказал король, что они зазимуют в Риме и продолжат путь по весне. Дамы постараются достичь Наварры, а оттуда – Аквитании. Путешествие выглядело небезопасным: даже на море они рисковали попасть в плен, если бы поплыли вдоль берегов, на которые простиралась власть графа Тулузского.

Похоже, это мало смущало короля.

– Вероятность того, что мы оба, я и Беренгария, окажемся в плену, ничтожна, – заявил он с уверенностью, которой мне никак не удавалось проникнуться.

Когда разговор стих и пришло время ложиться спать, меня обуяла печаль. Я лежал в темноте на матрасе, слушал рокочущий храп Гийома и думал о Джоанне. Даже если их с Беренгарией пленят, то отпустят за выкуп, как и короля. Она снова станет появляться при королевском дворе – скорее всего, с Беренгарией, поскольку обе хорошо поладили. Если меня освободят вместе с королем и мы с ней встретимся, надежда на возобновление любовной связи будет призрачной, а само предприятие окажется страшно опасным. Доброе имя Джоанны нельзя подвергать риску, ведь Ричард хочет подыскать ей нового мужа, человека видного положения, способного стать его союзником. Никогда больше она не будет моей. Осознавая жестокую, мучительную действительность, я все же не мог выбросить Джоанну из головы, как ни старался.

С таким же успехом, рассуждал я, можно остаться в Дюрнштейне и сгнить тут. Это будет достойная кара за зло, причиненное Генри и тому юному воришке в Удине.

Но я не позволил себе надолго погрузиться в уныние, которое нагнал сам на себя. Мой долг – служить королю, как я делаю уже десять с лишним лет. А еще я поклялся Джоанне, что буду защищать его даже ценой собственной жизни. И пусть я бессилен что-либо сделать, долг остается долгом, и я изо всех сил постараюсь исполнить его. По крайней мере, я помогу Ричарду уже тем, что не сложу руки.

Прошло десять однообразных дней. Ночь сменялась днем, день – ночью. Мы с Гийомом хором желали королю доброго утра и улыбались, когда ответ звучал громко и весело. Затем наступал черед молитвы. Считая себя проклятым, я приступал к ней с трудом, но все равно касался коленями холодных каменных плит, вместе с Гийомом. Господь примет мои молитвы, твердил я себе, искренне сокрушаясь об убийстве мальчишки в Удине и задвигая в самые глубины души отсутствие раскаяния за смерть Генри.

Завтрак приносили примерно в одно и то же время, незадолго до того, как колокола отбивали час третий. Удивительно, как способен сжиматься окружающий человека мир: выдача хлеба и сыра становилась одним из самых ожидаемых событий дня. Мы с Гийомом предавались воспоминаниям о бытности в Утремере. Подобно всем моим друзьям и товарищам, он любил припоминать мою – едва не закончившуюся печально – встречу с воином-сарацином, когда я справлял нужду за пределами лагеря под Акрой. Я в свой черед смеялся над его испугом в тот миг, когда из сапога, который он собирался натянуть, выпал скорпион. Мы играли в кости на соломинки, вытянутые из тюфяков. Если король хотел пообщаться, мы разговаривали с ним. В остальное время я расхаживал по комнате взад-вперед, а Гийом по большей части спал.

Я всегда бдительно прислушивался к шагам в коридоре. Обычно это караульные приходили сменять товарищей, иногда заглядывали Хадмар, священник или даже Леопольд – поговорить с королем. Да простит меня Господь, я старался как мог подслушать разговор. Гийом не отставал от меня, и мы разыгрывали в кости самое удобное место – у двери. Но что-нибудь разобрать удавалось только тогда, когда Ричард выходил из себя. После ссоры с Леопольдом подобное случилось лишь однажды, в день Нового года. В тот раз тяжесть монаршего гнева обрушилась на Хадмара из-за принесенных им новостей. Пока он их не выложил, мы с Гийомом подслушивали без всякого успеха.

– Что-что сделал Генрих? – взревел Ричард. Ответ Хадмара прозвучал неразборчиво.

Мы с Гийомом озадаченно переглянулись. Леопольд в любом случае известил бы о пленении английского короля своего сюзерена. А вот поведение Генриха предугадать было сложнее.

– Негодяй! Мерзавец! Подлец! Повтори, что сказал Генрих!

Хадмар возвысил голос:

– «Мы сочли уместным известить вашу светлость, понимая, что эти новости принесут вам неизбывнейшее удовольствие».

– Да уж конечно! Филипп горы перевернет, ни перед чем не остановится, лишь бы удерживать меня в плену. Это ты понимаешь? Он все до медяка спустит, только бы добиться этого!

– Господь милосердный! – прошептал я. – Узнав, что Леопольд захватил короля, Генрих послал весточку во Францию.

Гийом скривился:

– Представляю, как Филипп прыгал от радости.

– И что ответил Леопольд, скажи, пожалуйста? – взревел король. – При всей его неприязни ко мне, он ведь не захочет, чтобы меня упрятали во французскую темницу и выбросили ключ?

– Конечно нет, сир, – с готовностью подтвердил Хадмар.

– В таком случае дал он клятву не передавать меня Генриху или нет?

На этот раз ответ кастеляна прозвучал тише.

– Нет, разумеется нет, ведь император – его сюзерен! – пророкотал Ричард. – Как я убедился, у большинства людей порядочность имеет свои пределы, и Леопольд не исключение!

Хадмар не сумел успокоить короля, и вскоре Ричард попросил его уйти.

Когда шаги кастеляна стихли, я немного выждал, давая гневу короля улечься, потом с тревогой спросил у него, все ли хорошо. Ответом был взрыв горького смеха.