Папа медленно выдохнул. А потом вдохнул и сказал:

– Я понимаю, как тебе тяжело, правда. Мне тоже. Но пора это прекратить. Факты есть факты. Она умерла, Макс. Умерла и не вернётся. Ты должен это признать.

И тут я перестал слушать, усилием воли превратив папин голос в бессмысленную мешанину звуков. Если бы мама умерла, я бы, конечно, узнал про это первым. Вот доказательство: мне ни разу не являлся мамин призрак. А значит, чиновник из консульства ошибся. Вероятно, мама уехала куда-нибудь в глушь, в отдалённое место, где нет мобильной связи. Вернувшись, она сразу позвонит мне, и мы от души посмеёмся над тем, как все, кроме меня, простодушно поверили в печальную новость.

Папа сдался и замолчал – я не заметил когда. Когда мы наконец повернули к дому, я вылез из машины, вошёл в прихожую и… обнаружил, что вся мебель исчезла.

В течение последних нескольких недель я наблюдал за постепенным исчезновением нашей обстановки – папа помещал её на хранение или распродавал. Всё началось с предметов, которыми мы пользовались редко, типа большого обеденного стола или деревянного серванта, где мама хранила красивые тарелки, которые берегла для особых случаев. Затем настала очередь вещей поменьше – тумбочек, декоративных подушек, ламп. Но хоть я и знал, чем всё это закончится, вид абсолютно пустого дома, в котором я вырос, потряс меня. Ничего привычного не осталось.

Я перевёл взгляд с пустого места, где некогда стояла кушетка, на груду коробок и чемоданов в коридоре.

– Значит, это правда, – сказал я, чувствуя себя опустошённым. Я почти убедил себя, что папа на самом деле не собирается переезжать…

– Последний день учёбы, последняя ночь в этом доме. У нас у обоих начинается новая жизнь, – сказал папа, положив мне руку на плечо.

Я знал, что он хочет только лучшего, но при виде пустых комнат пришёл в настоящее бешенство.

– Как же мама найдёт нас, если мы уедем? – Я вывернулся из-под папиной руки и взглянул ему в лицо. – Вдруг она вернётся и увидит, что здесь живут совершенно другие люди?

Папа стоял передо мной, приоткрыв рот и прищурившись так, что глаза превратились в щёлочки.

– Макс… – начал он.

Я бегом бросился к себе – и обнаружил, что постеры со стен сорваны и нет кровати, тумбочки и стола. О том, что я жил в этой комнате, напоминали лишь висящие на крючке джинсы и футболка.

– Где же я буду спать? – спросил я, обводя рукой пустые стены.

Ни подушки, ни одеяла не было.

– Я подумал – давай поставим палатку на заднем дворе. – Папа, стоя на пороге, натянуто улыбнулся. – Раньше тебе это нравилось.

– Да, в шесть лет, – ответил я и сложил руки на груди.

Ситуация ухудшалась прямо на глазах.

Папа обречённо вздохнул, сполз по стене на пол и уселся, неловко раскинув колени. Он долго молчал. Поскольку сесть было некуда и нечего больше делать, я тоже опустился на пол.

– Такое ощущение, что всё покатилось по наклонной, – папа обхватил голову руками, и его слова звучали приглушённо, но их смысл был абсолютно ясен. – Сначала ты начал отрицать то, что случилось с мамой, а теперь этот последний… инцидент… в школе. Скажи спасибо, что тебя не исключили за жестокое обращение с животными.

Жестокое обращение с животными?! Да я пытался спасти Чуро! Я не виноват, что настоящего злодея не видел никто, кроме меня. Именно это я и собирался сказать в своё оправдание, но взглянул на папу, и мне расхотелось спорить.

В последнее время я часто видел его в глубоком унынии. Вся история с мамой – сначала развод, потом звонок из Австралии – далась ему тяжело. Но при мысли, что на сей раз виноват я, мне стало очень стыдно.

– Я не знаю, как до тебя достучаться, – продолжал папа. – Мы перестали понимать друг друга. И твои навязчивые идеи про призраков…

Мысленно я договорил: «…это ненормально. Это нездорово. Вменяемые люди так себя не ведут».

Но папа сказал:

– Весь год ты так хорошо себя вёл. Я думал, ты наконец всё это перерос.

Я сидел, прислонившись к стене, напротив папы, там, где некогда стоял комод, и понятия не имел, каких слов он от меня ждал.

– Но сейчас… – Папа поднял голову. – Я думаю, лучше тебе пожить с человеком, который знает, что делать… – Он сделал паузу, и от страха я чуть не умер, в голове у меня пронеслись тысячи безумных сценариев – но все они оказались далеко не такими безумными, как тот, что озвучил папа спустя минуту: – Ты погостишь у дедушки, пока я не улажу тут наши дела. – Он подмигнул и растянул губы в улыбке. Но издалека это выглядело так, как если бы папа съел какую-то гадость и пытался предложить кусочек и мне.

– Ты издеваешься?! – воскликнул я. – Дедушка Рэмхарт?! Рэмхарт Вудбид?!

Я редко произносил это имя. Поскольку папа почти не общался со своим отцом, я видел дедушку только раз – когда мама решила помирить их и отвезла нас всех к Рэмхарту, чтобы он познакомился с внуком. Конечно, я этого не помнил, потому что был ещё маленьким. И я не знал, как его называть. Наверное, «дедушка Рэмхарт» – но отчего-то этот вариант мне не нравился. На немногочисленных фотографиях я видел человека в странной одежде и с синими прядями в волосах. На шее у него висел медальон с обезьяньим зубом. Судя по всему, Рэмхарт очень необычный дедушка.

Папа говорил, что в детстве о нём в основном заботилась мама (моя бабушка), поскольку Рэмхарт ездил в разные опасные экспедиции. В один прекрасный день, когда папе было восемь лет, Рэмхарт ушёл и не вернулся. Два года спустя умерла бабушка, и папа начал скитаться по приёмным семьям. Рэмхарт появился, только когда папе исполнилось восемнадцать, и уверял, что на десять лет застрял в прошлом. Ничего глупее я в жизни не слышал.

Так или иначе, эта история жестоко ранила папу – я прекрасно помню, как однажды он назвал Рэмхарта «маргиналом, шарлатаном, живым воплощением того, как опасно переходить за грань нормального». Это случилось вскоре после одного из первых моих инцидентов, когда навещавшее наш детский сад привидение (кстати, его тоже звали Макс) написало своё имя на всех стенах. Угадайте, кого объявили виноватым.

Хотя в те времена я был ещё маленьким, я понял истинный смысл папиных слов: тот, кто говорит о привидениях, рискует показаться неадекватом вроде Рэмхарта.

И тогда я начал понимать, что большинство людей ничего странного не видят. Поначалу я опасался, что со мной что-то не так – может быть, у меня испорчено зрение, ну или я сумасшедший. Но я-то знал, что не писал своё имя на стенах! Так я убедился, что то, чего люди не видят, они предпочитают считать несуществующим. И я стал вести себя гораздо осторожнее.

Кроме тех случаев, когда допускал ошибку.

Зная, что папа винит дедушку Рэмхарта во всех невзгодах своего тяжёлого детства, я никак не мог понять, почему он отсылает меня к главной причине своих несчастий.

– С каких пор Рэмхарт считается приемлемым опекуном? – спросил я, гневно глядя на папу.

Я знал, что ступаю на опасную почву, и, когда папа тяжело вздохнул, мне снова стало стыдно. Тем не менее я отчаянно хотел добиться ответа.

– Послушай, Макс, мне предстоят собеседования, и регулярно придётся ночевать в чужом городе. Поскольку я не могу таскать тебя с собой или на весь день оставлять в мотеле…

– Но мы же так и планировали! – крикнул я. – Ты сказал, что доверяешь мне! Я доказал, что уже большой и могу за себя отвечать, и…

– Да, я так думал раньше, пока… – папа помедлил, и на его лице я увидел боль.

– Пока что? – спросил я. Мне хотелось, чтобы он сказал это вслух, хотя я не сомневался, что не услышу ничего приятного.

– …пока мне не позвонил директор школы. – Папа нахмурился, а я задумался, зачем так добивался ответа. – После того что произошло сегодня, оставлять тебя одного слишком рискованно.

Тут я утратил дар речи. Повторяю, я не был виноват в том, что случилось в школе. Я совершил смелый, героический поступок – а вместо награды рискую оказаться под домашним арестом.

– Но ты же сам сказал, что Рэмхарт ненормальный! – Как назло, голос у меня жалобно дрогнул.

Папа поморщился.

– Да, старик странноват немного… но не опасен, – поспешно добавил он. – И это только на лето. Ну или пока я не устроюсь. Хоть как-нибудь. А главное, Макс, я думаю, он тебе поможет.

– Каким образом этот конченый псих мне поможет?! Ты сам говорил, что лучшим решением в твоей жизни было взять фамилию Смит!

Я прекрасно помнил, как он это сказал. В то время у меня не было причин не верить папе. Но теперь, сидя в пустой комнате напротив него, я невольно подумал, что папа отчаянно старался не походить на Рэмхарта – и всё равно в жизни ему не повезло.

– Послушай… – Папа провёл рукой по волосам так, что они встали дыбом, но с досады я решил ему этого не говорить. – Мы с тобой очень разные. Я не вижу того, что видишь ты, – наверное, поэтому мне так трудно тебя понять. Но ты был таким всегда – и я невольно подумал, что, может быть, тут всё очень серьёзно…

Я уставился на него, не веря собственным ушам:

– То есть… ты мне веришь?! – Впервые папа хотя бы предположил, что я, возможно, говорю правду! – Там, в машине, ты сказал, что я просто хулиганю!

Папа поморщился при моих словах. Не скрою, мне стало приятно.

– Прости, если обидел тебя. Я ничего в этом не понимаю…

– Но ты мне веришь?! – закричал я.

Щёки у меня горели, стук сердца грохотом отдавался в ушах. Впервые я задал папе этот вопрос напрямик. Может быть, потому, что всегда боялся ответа.

Поколебавшись, он произнёс:

– Я не сомневаюсь, что ты в это веришь. Как я могу верить в то, о чём совершенно ничего не знаю? – Он вытянул ноги и уставился на тускло блестевшие ботинки. – Я подумал: наверное, тебе полезно будет познакомиться с человеком, который понимает, что́ ты переживаешь. А поскольку Рэмхарт в этом разбирается – ну, логично же…

С одной стороны – конечно логично. Но чем дольше я об этом думал, тем больше вопросов возникало.

– Вы что, помирились? – спросил я, внимательно глядя на папу. – С каких пор ты общаешься с дедушкой?

Папа нервно затеребил ковёр.

– Мы разговаривали несколько раз. Он позвонил, когда узнал про маму, и…

Я тут же уронил голову на колени и зажал уши. Я больше не желал этого слышать – и не желал видеть свою печальную опустевшую комнату. Мне хотелось перенестись в те счастливые времена, когда мама ещё была со мной и никто не собирался отсылать меня к придурковатому дедушке, которого я не видел много лет.

Оказалось, что папа отлично умеет терпеть и пережидать затянувшееся молчание. Когда я наконец поднял голову, он посмотрел на меня и сказал:

– Решено, Макс.

Таким образом были пресечены все попытки договориться.

– Где он живёт хотя бы? – хмуро спросил я, не сомневаясь, что дедушка обитает в какой-нибудь ужасной дыре.

– У него особняк в Блесквилле, – ответил папа.

Ого! Значит, Рэмхарт Вудбид богат?

– Ты никогда не говорил, что у него целый особняк!

Папа пожал плечами и прислонился головой к стене:

– Я жил там только в детстве. Когда бабушка умерла, меня отправили в приёмную семью в другой город. И потом, в те годы дом не выглядел как особняк. Понимаешь, Рэмхарт состарился, перестал путешествовать и захотел познакомиться с тобой, пока… короче говоря, пока не стало слишком поздно. И я подумал – имею ли я право лишать вас обоих этой возможности?

Папин вопрос не требовал ответа – и хорошо, поскольку я не знал, что сказать. Папа медленно поднялся, подошёл ко мне и протянул руку, помогая встать.

– Я поставил палатку во дворе, – сказал он, указав пальцем за окно. – Как насчёт пары бургеров? И суфле на десерт. – Он вскинул брови и растянул губы в улыбке. Несомненно, папа старался извлечь максимум из скверной ситуации. По крайней мере, я тоже мог хотя бы попытаться.

– А телескоп ты уже убрал? – спросил я, выходя за ним в коридор.