«Time stands still, while we stand here, I don’t wanna fight you, I need the same as you»¹. Самая длинная улица становится еще длиннее, фонари размазывают желтый свет по грязному снегу. «Я тоже хочу доверия, я тоже хочу быть вместе». Слишком синхронично, слишком откровенно, слишком правдиво. Внутренняя Богиня уже разделась, Жириновский требует переключить эту срамоту, и я почти поддаюсь на его уговоры. Но из темного угла моей личности выползает грязное нечто. Это субличность, отвечающая за романтические отношения с мужчиной; она была отправлена в ссылку еще в старших классах, потому что только мешала своими нереалистичным ожиданиями. Нечто дрожит, шипит, как зверь, и передвигается на четвереньках. Богиня вызывается позаботиться о ней… А навигатор сообщает, что мы прибыли на место назначения.

Лифт прижимает нас ближе друг к другу. Древесный парфюм вызывает легкую дрожь. Ник надел черное худи, пальто, джинсы и кеды. Он выглядит, как дорогой автомобиль – лоск, даже под слоем пыли. Медовая кожа, длинные ресницы, глаза цвета новосибирского неба. Он мулат, но черты скорее арабские. Упрямый подбородок, ровный нос, щетина – красивый по всем стандартам Земли. Хоть меня это не особо интересует, а дрожь от его близости – следствие выработки гормонов, будь они неладны.

Шестой этаж налево, звонок. Дверь открывается и выплескивает на нас свет и запах хлорки. Эта женщина моет полы каждый день, в квартире – идеальная чистота, ее помешательство на уборке почти достигло критериев обсессивно-компульсивного расстройства.

В коридоре стоит женщина среднего роста, ее каштановые волосы зачесаны назад, между бровями глубокая рытвина от постоянного недовольства, губы застыли в перевернутой улыбке. Она кивает в ответ на наше приветствие и скрывается на кухне. Плетусь следом.

– Это тебе, – протягиваю я букет роз, не ожидая реакции. Она молча достает вазу.

– В следующий раз не трать деньги на веники, – ледяным тоном чеканит женщина с кухонными ножницами в руках.

Идеальный Ник чужеродно выглядит в квартире, где я выросла. Он как будто из другого мира, но не как я, из IC1101, а из другой реальности Земли. Параллельные пересеклись. Маловероятно, непостижимо, неожиданно.

– Мам, это Ник.

– А нормальное имя есть? – холодно спрашивает женщина.

– Николай, Коля. Просто со школы приклеилось Ник. Прозвище такое, – широко улыбается он.

– Ты что, собака, чтобы иметь прозвище? – спрашивают губы-ниточки. Каким бы он ни был обаятельным, Доктор токсичных наук в деле.

– К чаю только вафли, – под аккомпанемент бурлящего чайника бубнит мама. – Что стоите? Вам особое приглашение нужно? – раздраженно бросает женщина и начинает разливать чай. Мы послушно садимся. – Руки идите, вымойте! Микробами трясут! – вдруг гавкает недовольный рот, и мы, как нашкодившие дети, выскакиваем из кухни.

Ник следует за мной в ванную, где аромат хлорки усиливается. Приходится задерживать дыхание. Обмениваемся многозначительными взглядами, серые глаза как бы говорят «мне жаль», а я отвечаю зелеными «мне тоже». Ему жаль, что гениальный план «понравится родителям» рассыпается на части, мне – что втянула его.

Мы возвращаемся на кухню и молча пьем чай. Ник понял тактику: чем меньше скажешь, тем меньше получишь.

– Она хорошо зарабатывает, – вдруг, прерывая хруст вафли, выдает эта женщина. Ник поднимает голову и перестает жевать. – У нее денег куры не клюют, – продолжает она странный монолог.

Красивая мужская голова растерянно кивает и выдавливает подобие улыбки. Я решаю просто молчать. Потому что нет ничего, на что она не найдет замечания.

– Не знаю, зачем тебе такая, – жест головой в мою сторону, с выражением лица, которое даже помойная крыса не заслуживает. – Но если у вас серьезно, то не тяните. Амалия уже старородящая.

Я почти выплевываю чай, Ник делает вид, что внимательно слушает. Эта женщина деловито берет чашку, оттопыривая мизинец, и одаривает меня неодобрительным взглядом.

Если бы я не помнила своей природы, родного мира и прошлых воплощений, заработала бы длинный список психических расстройств. Прикрываясь заботой, эта женщина запирала меня в комнате и не разрешала выйти даже в туалет. За проступки, конечно. Например, за четверку или за то, что недостаточно хорошо постирала свое постельное белье. В десять лет. Чувствую, как триггер ее взгляда цепляет болезненные воспоминания, и глаза становятся мокрыми. Как же это непросто, как же это по-человечески, как несправедливо. Я просто хочу домой.

Ник замечает мое состояние. Одним глотком он допивает чай и нежно касается середины моей спины.

– Людмила Сергеевна, благодарим за гостеприимство. Извините, что поздно. Спасибо за чай. Надеюсь, еще увидимся, – кажется, он даже немного кланяется, не отпуская меня.

– Мне ваши шашни неинтересны, можете больше не приезжать. Свадьбу, конечно, не надо: не хватало еще дармоедов кормить. Просто распишитесь.

Она дожидается, пока мы оденемся, и закрывает дверь. Нас проглатывает темнота. Ник на ощупь находит кнопку лифта, она загорается как светлячок. Мы стоим в тишине и это молчание о многом. Вытираю ползущую вниз слезу. Большие руки притягивают меня ближе. Прижимаюсь носом в теплую кофту с древесным ароматом. И выдыхаю. Слезы просто льются и я позволяю им быть.

– Ты была права, она невероятная, – мягко доносится сверху, и это так двусмысленно и мило, что мы оба заливаемся смехом. Двери лифта разъезжаются, освещая нас.

– Поехали.

Снова сажусь на пассажирское. Субличности сбились в кучку и молчат, они всегда тихие после общения с этой женщиной.

– Поехали ко мне, – неожиданно для себя предлагаю я.

Ник молча находит в навигаторе «дом» и сворачивает с самой длинной в мире улицы.

Глава 13. 4 декабря. Изменения

Останавливаю дребезжащий на тумбе телефон. Утро. Пора на работу. Голова – гиря, тело – вата, обрывками в сознании прыгают картинки вечера. Вот мы едем ко мне, заходим в квартиру. Ник говорит, что у меня уютно. Я знаю. Сразу иду к винному холодильнику, достаю самую дорогую бутылку бароло. Знаю, что потом пожалею, и не зря. Достаю бокалы, делаю глоток, не дав вину подышать. Зря. Ник находит в пустом холодильнике сыр и заказывает пиццу. Включаю биокамин и «Never Enough» в исполнении Black Atlass. Мы усаживаемся на пол с бокалами. Много говорим: о родителях, школе, сожалениях и надеждах. Ник перестает быть идеальной картинкой, обретая глубину. За уверенностью скрывается маленький Коля, который никогда и нигде не чувствовал себя частью общества. В России на него показывали пальцем из-за цвета кожи, в Америке – из-за воспитания, менталитета и ценностей: «Чужой», как в песне Стинга. Мы съели пиццу, открыли вторую бутылку бароло. Очень зря. Еще говорили о музыке, фильмах и культуре. Потом открыли третью – пино гриджо. Очень, очень зря. А что было потом?

Плетусь в ванную, пытаюсь разбудить тело, включаю холодную воду. Глубоко дышу от обжигающих потоков не лице и теле. Выхожу на кухню уже бодрее, ставлю на плиту кофе. Старая гейзерная кофеварка начинает призывно булькать. Я послушно снимаю ее и наливаю в любимую чашку. Настроение налаживается и хочется музыки.

«Мы поцеловались», – вспыхивает в сознании флешбеком. Замираю на полпути в спальню, пытаясь точно вспомнить, было это на самом деле или мне приснилось. Память троит, сбой в программе. Нет, я бы не забыла такое. Не могла же я это забыть? Ну, пожалуйста, бессознательное, помоги вспомнить! «Срамота», – кричит Жириновский, и тут я с ним соглашусь. Шикарный мужчина, идеальный вечер, возможно, первый поцелуй – и забыла? Ну в целом, это не смертельно. Выключаем лимбическую систему, активизируем префронтальную кору – не паникуем, а рассуждаем логически.

Уже спокойнее пью кофе, листаю телефон в поисках подсказок. В итоге решаю, что даже если мы целовались, это ничего не меняет. Оба выпили, поддались атмосфере – ничего особенного. Может написать ему сообщение? Какое? «Привет, мы вчера целовались?». Если да – он может расстроиться, что я не помню, если нет – подумает, что я навязываюсь. Оба варианта… «Срамота», – подсказывает Жириновский. Именно так, спасибо.

Просто пойду на работу, может, что-то вспомню или пойму по поведению Ника. Как с котом Шредингера в суперпозиции. Поцелуя одновременно был, и его не было. От этих мыслей чугунная голова становится тяжелее. Субличности прогоняют Профессора, и я им благодарна.

Экран высвечивает «мама», и я задерживаю дыхание. Успеваю сказать короткое «але» и на меня обрушивается поток: «Он тебя бросит, ты – наивная и глупая». Она добавляет, что Ник заберет мои деньги и умотает с какой-нибудь «шалавой», потому что у него на роже написано «жиголо». А в конце: «Попомни мои слова и не прибегай плакаться». Так много хочется ей сказать, но получается только холодное «да, мама».

План на сегодня: выжить.

«Проснулась?» – звякает на телефоне.

«Уже на работе», – набираю, почти не глядя, и сразу отправляю. На столе стопка бумаг. Я врач или директор? Откуда столько документов?

«Пообедаем?» – приходит в ответ. Отправляю только смайлик, потому что в дверях показывается клиент. Перевожу телефон на беззвучный режим и убираю в стол. Ник хочет встретиться, потому что между нами что-то было, потому что хочет, чтобы между нами что-то было? Или просто из вежливости?

Дописываю заключение по патопсихологической диагностике и обнаруживаю, что на часах уже почти два. Голода нет, видимо, из-за абстинентного синдрома. «Похмелье», – подсказывает внутренний Жириновский, протягивая Богине бутылку пива, та недовольно морщится и требует смузи. Решаю поехать в свой любимый ресторан, где есть и смузи, и пиво (если вдруг понадобится).

Сумка, пальто, телефон. На экране несколько сообщений и один пропущенный от Ника. «Я приехал». Останавливаюсь в коридоре, пытаясь понять смысл. Перечитываю чат: «Во сколько заехать?», «Заеду около двух», «Я приехал». Последнее из непрочитанных: «Черный джип на парковке».

Захожу в лифт с уверенностью, что мы все-таки целовались.

Сибирский декабрь обжигает ветром, я поднимаю воротник пальто, надеваю перчатки. Взглядом, все еще растерянно, ищу машину. К входу подъезжает огромное тонированное нечто, с обратной стороны хлопает дверь и Ник почти бежит в мою сторону. Бордовый свитер облегает широкие плечи, на ногах кеды и я переживаю, что он замерзнет. Мужчина протягивает широкую ладонь. Даже через перчатку чувствую тепло. Он открывает мне дверь, и я почти расплываюсь от удовольствия, чувствуя себя настоящей женщиной. Богиня выводит отмытое чудовище, которое теперь выглядит милой пятнадцатилетней девочкой, с румянцем от стеснения и косичками. Моя романтическая жизнь закончилась, не начавшись, поэтому в свои двадцать девять я ничего не знаю о флирте и мужчинах… точнее знаю, но только как психиатр.

В ресторане с видом на Оку, Ник заказывает много мяса, объясняя похмельем, я заказываю салат и смузи, по той же причине. Говорим, смеемся, а потом он отвозит меня обратно. Я неловко машу на прощание. Моя восьмиклассница улыбается и смущенно ковыряет ножкой.

Вечер проходит в компании документов и бумаг. В шесть я собираюсь домой. На ресепшн стоят трое девушек-администраторов. Разговор затихает, оставив в воздухе «это точно была наша Дылда, да, в черный джип». Подхожу ближе, девочки картинно улыбаются.

– До свидания, Амалия Александровна! – слащаво тянут они в три голоса.

– Да, это я садилась в черный джип. Да, это был мужчина. Нет, мы не в отношениях, – серьезно говорю я. – Пока не в отношениях. Хорошего вечера!

Как приятно сказать, что была с мужчиной, и это не абы кто, а моя первая и единственная любовь. Продолжаю улыбаться, заметив это только благодаря отражению в зеркальных стенах лифта. Пусть будет так. Эта женщина смотрит на меня глазами, наполненными смыслом. «Это гормоны», – пищит Профессор, задавленный Жириновским. «Дай девочке жить, можно сказать, она и не жила никогда. Без любви – это выживание, не иначе», – в свойственной ему манере почти кричит мой внутренний политик. Богиня говорит, что сегодня будет вечер наслаждения собой и никто этому не противится.