Когда девушка, закончив танец, присела рядом, Джип сжала маленькую руку, но нежность была адресована искусству, а не взмокшей танцорке с губами, жаждущими леденца.

– Ах, вам понравилось? Я так рада. Можно, я теперь переоденусь в огненный костюм?

Как только она ушла, хлынул поток комментариев. Мрачный циник мистер Галлант сравнил Дафну с мадам Наперковской, чье выступление смотрел в Москве. Дафне якобы не хватало страсти, что, как он был уверен, со временем придет. Мистер Галлант отметил в танце недостаток любви. И этот про любовь! Джип как будто вновь оказалась в зрительном зале во время исполнения песни о разбитом сердце:

Твой поцелуй, твоя любовь –
Как струи свежие прохладного потока.

Какая может быть любовь в этом логове фавнов, мягких подушек, серебряных танцующих дев? Любовь? Джип вдруг ощутила невероятное уныние. А разве сама она не услада для мужской похоти? А ее дом? Так ли уж он непохож на этот? Мисс Дафна Глиссе вернулась. Пока она танцевала, Джип следила за лицом мужа. Какие у него губы! Как она могла видеть его возбуждение и не придавать этому значения? Если бы она его действительно любила, такие губы ее бы оскорбили, но она, пожалуй, могла бы понять и простить. Но сейчас она не понимала и простить тоже не могла.

В тот вечер, когда муж принялся ее целовать, она пробормотала:

– Ты был бы не против, чтобы на моем месте оказалась эта девушка?

– Эта девушка! Да я бы ее проглотил и не поперхнулся. Но тебя, моя Джип, я готов пить вечно, без устали.

Неужели это правда? Если бы она его любила, как приятно было бы слышать такие слова. Если бы только она его любила…

Глава 5

После того вечера Джип все больше соприкасалась с миром высшей богемы, этим любопытным слоем общества, включавшим в себя сливки музыки, поэзии и театра. Она пользовалась успехом, но в душе чувствовала себя чужой в этой компании, и, по правде говоря, то же самое чувствовал Фьорсен, который был истинным представителем богемы, настоящим артистом, и высмеивал окружавших его галлантов и росеков, как высмеивал Уинтона, тетку Розамунду и их мирок. Жизнь с Фьорсеном возымела для Джип по крайней мере одно важное следствие: она все меньше ощущала себя частью старого, ортодоксального, чопорного мира, который только и видела до замужества, но к которому, как сама призналась Уинтону, никогда не принадлежала сердцем, ибо знала тайну своего рождения. По правде говоря, она была слишком восприимчивой, слишком влюбленной в красоту и потому, возможно, слишком критически относилась к диктату размеренного распорядка жизни. Вот только сама по себе она не осмелилась бы вырваться из этого замкнутого круга. Оторвавшись от корней, не умея закрепиться на новой почве, не находя душевной близости с мужем, она все больше чувствовала себя одинокой. Единственную радость дарили часы, проведенные с Уинтоном, за пианино или со щенками. Она тщилась разобраться в том, что сделала, и страстно желала обнаружить глубинную, вескую причину, побудившую ее к таким действиям. Но чем больше она искала и тяготилась, тем сильнее становилось ее замешательство, ощущение, что она заперта в клетке. С недавних пор к этому добавилась новая, определенная тревога.

Она проводила много времени в саду. Цветки на деревьях осыпались, сирень отцвела, распустилась акация, дрозды замолчали.

Уинтон, установив в ходе тщательных наблюдений, что с половины четвертого до шести зять редко бывает дома, приезжал почти каждый день выпить чашку чая и выкурить сигару на лужайке. Однажды после обеда он сидел с Джип, как вдруг Бетти, иногда по прихоти исполнявшая обязанности горничной, принесла карточку, на которой значилось: «Мисс Дафна Глиссе».

– Ведите ее сюда, милая Бетти, и принесите, пожалуйста, свежего чая и тостов с маслом. И побольше! Да, и еще шоколаду и других сладостей, какие найдете.

Бывшая няня удалилась с довольным видом, как бывало всегда, когда к ней обращались «милая Бетти», а Джип сказала отцу:

– Это та самая маленькая танцовщица, о которой я тебе рассказывала. Вот увидишь – она само совершенство. Жаль только, что на ней будет платье.

Дафна, очевидно, хотела показать, что у нее тоже есть вкус. Одетая в платье теплого светло-кремового оттенка, окутанное облачком зеленого, как листва, шифона, с пояском из крохотных искусственных листочков, с венком из зеленых листьев на непокрытой голове, она была похожа на нимфу, выглянувшую из садовой беседки. Наряд, несмотря на некоторую крикливость, выглядел прелестно, и никакое платье не могло скрыть изящество фигуры. Девушка заметно нервничала.

– Ах, миссис Фьорсен, надеюсь, вы не против моего появления. Мне так хотелось снова с вами увидеться. Граф Росек сказал, почему бы и нет. Мой дебют уже подготовлен. Ах, как ваши дела?

Заметив Уинтона, Дафна еще шире открыла глаза и губы и присела в пододвинутое кресло. Наблюдавшую за ее реакцией Джип разбирал смех. Отец и Дафна Глиссе! Бедняжка, очевидно, изо всех сил старалась произвести хорошее впечатление. Выдержав паузу, Джип спросила:

– Вы танцевали у графа Росека еще раз?

– Ах да, а вы не… разве вы… я… – Она запнулась и замолчала.

У Джип мелькнула мысль: «Выходит, Густав ходил смотреть на нее, а мне ничего не сказал!», но вслух она произнесла:

– А-а, ну да, конечно. Я совсем забыла. Когда состоится премьера?

– Через неделю, в пятницу. Блеск! В «Октагоне». Здорово, правда? Мне дали очень хороший ангажемент, и я хочу, чтобы вы и мистер Фьорсен тоже пришли!

Джип с улыбкой пробормотала:

– Конечно, придем. Мой отец тоже любит балет. Не правда ли?

Уинтон вынул сигару изо рта и учтиво заметил:

– Когда он хорош.

– О, я хорошо танцую, не правда ли, миссис Фьорсен? Я хочу сказать, что занималась балетом с тринадцати лет и просто обожаю танцы. Мне кажется, вы бы тоже могли очень хорошо танцевать, миссис Фьорсен. У вас идеальная фигура. Я просто любуюсь вашей походкой.

Джип, порозовев, ответила:

– Угощайтесь, мисс Глиссе. Внутри конфет – ягодки, малина.

Танцовщица сунула конфету в рот.

– Ах, не называйте меня «мисс Глиссе»: я Дафна, просто Дафна. Мистер Фьор… все так делают.

Почувствовав на себе взгляд отца, Джип пробормотала:

– Прекрасное имя. Хотите еще одну? С абрикосом?

– Очень вкусные. Знаете, мое платье для дебюта будет померанцевого цвета. Это мистер Фьорсен предложил. Но он вам, конечно, уже сказал. Возможно, на самом деле это вы придумали. Я угадала?

Джип покачала головой.

– Граф Росек говорит, что весь свет ждет моего дебюта… – Дафна замерла, не донеся конфеты до приоткрытых губ, и с сомнением добавила: – Вы думаете, это правда?

Джип ласково ответила:

– Надеюсь.

– Он говорит, что во мне есть новизна. Хорошо, если так. У него хороший вкус. И у мистера Фьорсена тоже, не правда ли?

Джип заметила, как, окутав себя завесой дыма, поджал губы отец, и ощутила внезапное желание подняться и уйти, но ограничилась кивком.

Танцовщица сунула лакомство в рот и беспечно сказала:

– Конечно, хороший, раз он женился на вас.

Заметив, что Уинтон сверлит ее взглядом, девушка смутилась, торопливо проглотила конфету и сказала:

– Ах как здесь мило – как в деревне! Боюсь, мне пора идти. Подходит время репетиции. Для меня сейчас важно ни одной не пропускать, вы согласны?

Джип поднялась.

Уинтон тоже встал. Джип заметила, как округлились глаза Дафны при виде его протеза, и услышала уже с дорожки около дома удаляющийся голос: «Ах, я надеюсь, что…» – но на что она надеялась, так и не поняла.

Джип опустилась обратно в кресло и замерла. Между цветами летало множество пчел, в кронах деревьев ворковали голуби. Солнце согревало колени и ступни вытянутых ног в ажурных чулках. В сад доносился смех служанки, сочное урчание игравших на кухне щенков, далекие выкрики молочника на улице. Какой повсюду покой! Но покоя сердцу не давали настороженные, обескураживающие эмоции, странные, путаные чувства. Момент прозрения и понимания, до какой степени муж был нечестен с ней, наступил вслед за другим открытием, уготованным судьбой, из-за которого ее сердце последние недели сжималось от страха. Джип прежде говорила Уинтону, что не хочет иметь детей. Люди, чье рождение отняло жизнь у их матери или причинило ей большие страдания, иногда бывают инстинктивно настроены против того, чтобы иметь своих детей. Да и Фьорсен не хотел заводить потомство, Джип это хорошо знала. Но теперь не оставалось сомнений – она ждала ребенка. Мало того, она так и не достигла – и теперь уже не могла достигнуть – духовного единения с мужем, делающего брак священным союзом, а принесенные жертвы – радостью материнства. Джип окончательно запуталась в паутине глупой ошибки, вызванной собственной самонадеянностью. Прошло всего несколько месяцев брака, а ей уже ясно, что все пошло насмарку и ничего нельзя поправить! Эта уверенность, представ в новом свете, нагоняла на нее ужас. Чтобы открыть глаза мятущейся, поставленной в тупик души на истинное положение дел, потребовалось неумолимое, естественное событие. Женское сердце плохо переносит крах иллюзий, особенно когда он вызван не только чужими, но в не меньшей степени собственными действиями. Какие планы она строила, какую жизнь себе рисовала! Вознамерилась – неужели? – спасти Фьорсена от себя самого. Смешно. В итоге только потеряла себя. Она и так ощущала себя как в тюрьме, а ребенок и вовсе свяжет ее по рукам и ногам. Некоторых женщин определенность успокаивает. Джип была прямой противоположностью. Давление обстоятельств пробуждало в ней сопротивление. Она могла усилием воли заставить себя уступить, но собственную натуру не переломишь.

Ворковали голуби, пригревало ноги солнце, а Джип переживала самые горькие моменты в своей жизни. На помощь пришла гордость. Пусть она наломала дров, но никому не следует в этом признаваться, и уж тем более отцу, который отчаянно предостерегал ее от ошибки. Что заварила, то теперь и расхлебывай.

Уинтон, когда вернулся, застал дочь улыбающейся.

– Я не вижу, что тебе так в ней понравилось, Джип.

– Разве у нее не идеальное лицо?

– Самое обыкновенное.

– Да, но это впечатление исчезает, когда она танцует.

Уинтон глянул на ее из-под полуопущенных век:

– Исчезает? Вместе с одеждой? А Фьорсен что о ней думает?

Джип улыбнулась:

– А разве он о ней думает? Я не в курсе.

На лице Уинтона возникло настороженное выражение.

– Дафна Глиссе! Не смешите меня! – вдруг вырвалось у него.

Все возмущение и недоверие майора излилось в этих словах.

После ухода отца Джип сидела в саду, пока солнце не скрылось и платье не стало сыреть от росы. Надо думать о других, а не о себе! Говорят, секрет счастья состоит в том, чтобы дарить счастье другим. Она попробует, должна попробовать. Бетти такая толстая, одна нога страдает от ревматизма, но разве она когда-нибудь думает о себе? Или тетка Розамунда, вечно спасавшая бродячих собак, хромых лошадей и нищих музыкантов? А отец, несмотря на свою светскость потихоньку помогавший старым однополчанам и всегда думавший о ней, о том, как ее порадовать? Надо всех любить и дарить им счастье! Возможно ли это? Людей так трудно любить, они не похожи на птиц, животных и цветы, любовь к которым проста и естественна.