Джип поднялась к себе, чтобы переодеться для ужина. Какое из платьев нравится мужу больше всего? Светло-рыжее с вырезом или белое, мягкое, с кружевами цвета кофе с молоком? Она выбрала последнее. Изучая в зеркале свою стройную тонкую фигуру, Джип вдруг почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Скоро она изменится, станет похожей на женщин, осторожно гулявших по улицам, удивлявших ее тем, что без смущения показывали свое «интересное положение». Как несправедливо становиться непривлекательной и неприятной на вид для того, чтобы произвести на свет потомство. Некоторые женщины этим даже гордятся. Как такое возможно? Когда придет время, она ни за что не станет мозолить глаза другим.

Джип закончила одеваться и спустилась на первый этаж. Почти восемь, а Фьорсена все нет. Когда ударили в гонг, она со вздохом облегчения отвернулась от окна и прошла в столовую. Поужинав в обществе двух щенков, Джип отправила их восвояси, а сама села за пианино. Она играла Шопена – этюды, вальсы, мазурки, прелюдии, один или два полонеза. Бетти любила этого композитора, поэтому сидела на стуле за приоткрытой дверью в задние комнаты и слушала. Ей очень хотелось подойти ближе и полюбоваться на свою красавицу в белом платье, сидящую между канделябрами и прекрасными букетами лилий в вазах, так приятно пахнущими. Когда к ней подошла одна из горничных, няня недовольно отогнала ее прочь.

Было уже поздно. Горничные принесли наверх поднос со сладостями и пошли спать. Джип давно перестала играть, была готова подняться в спальню, а пока стояла у застекленных дверей, глядя в темноту. Какая теплая ночь! Тепла хватало, чтобы донести запах жасмина из соседского сада за стеной. В небе ни звездочки. В Лондоне почему-то всегда мало звезд. Посторонний звук заставил ее резко обернуться. В темноте в дверном проеме маячила высокая фигура. Послышался вздох. Джип испуганно спросила:

– Это ты, Густав?

Он что-то промямлил – Джип не поняла, – но быстро закрыла застекленную дверь и подошла к мужу. Свет в передней освещал только половину лица и фигуры Фьорсена. Он был бледен, глаза странно блестели, весь рукав испачкан чем-то белым. Тяжело ворочая языком, Фьорсен произнес:

– Маленькое привидение! – и добавил пару слов по-шведски.

Джип до сих пор не приходилось иметь дел с пьяными, и она просто подумала: «Какой ужас, если кто-нибудь увидит. Какой ужас!» Она поспешила в переднюю, чтобы запереть дверь, ведущую в комнаты прислуги, но Фьорсен поймал ее за платье, оборвав кружева с ворота, схватил скрюченными пальцами за плечо. Джип оцепенела, боясь шума или падения пьяного мужа на пол. Он схватил ее за плечо второй рукой, поддерживая себя в вертикальном положении. Почему она не испытала шок, почему ее не захлестнули горечь, стыд и ярость? Она лишь думала: «Что делать? Как отвести его наверх, чтобы никто ничего не узнал?» Джип заглянула в лицо мужа, такое жалкое – глаза блестят, кожа белая как мел, – и чуть не заплакала.

– Густав, ничего страшного, – спокойно произнесла она. – Обопрись на меня, мы поднимемся наверх.

Руки Фьорсена, словно потеряв силу и цель, прикасались в машинальной ласке к ее щекам. Мучительная жалость, которую она ощущала, была сильнее отвращения. Обхватив мужа за туловище, она повела его к лестнице. Главное, чтобы никто не услышал. Только бы суметь поднять его наверх. Джип пробормотала:

– Не разговаривай. Тебе нехорошо. Обопрись на меня.

Фьорсен как будто силился помочь ей, выпячивал губы и что-то бормотал с гордым видом, над которым можно было бы посмеяться, если бы не трагизм положения.

Вцепившись в мужа изо всех сил, как если бы действительно отчаянно его любила, Джип начала восхождение по лестнице. Все оказалось проще, чем она думала. Осталось перейти на другую сторону лестничной площадки, потом в спальню, и опасность минует. Готово! Муж лежит поперек кровати, дверь закрыта. На мгновение Джип перестала контролировать себя, и ее затрясло, да так, что застучали зубы. Никакого удержу. Она мельком взглянула на свое отражение в большом зеркале. Прекрасные кружева изорваны, на плечах – красные пятна в тех местах, где Фьорсен цеплялся за нее, чтобы не упасть. Она сняла платье, набросила халат и подошла к мужу. Фьорсен впал в прострацию, ей с трудом удалось приподнять его и привалить к спинке кровати. Снимая с него воротничок и галстук, она ломала голову, чего бы ему дать. Нюхательную соль! Это должно помочь. Соль привела Фьорсена в чувство, он даже попытался поцеловать жену. Наконец он лег в постель, и Джип смогла рассмотреть его как следует. Фьорсен закрыл глаза. Можно больше не бояться, что он прочитает чувства на ее лице. Но плакать она не станет. У нее вырвался всего один всхлип, не более. Ничего не оставалось, как лечь самой. Джип разделась и выключила свет. Муж спал мертвецким сном. Джип лежала, глядя в темноту широко открытыми глазами, как вдруг у нее на губах мелькнула улыбка – с какой стати? Она вспомнила глупых юных жен, о коих читала в романах, которые, краснея и дрожа, бормотали на ухо мужьям, что «должны сообщить одну важную новость».

Глава 6

На следующее утро при виде Фьорсена, все еще погруженного в тяжелый сон, Джип первым делом подумала: «Он совершенно такой же». Ей вдруг показалось странным, что ни вчера, ни сейчас она не ощущала отвращения. Ее чувство было глубже отвращения и в то же время не казалось неестественным. Джип восприняла новое проявление беспутного поведения мужа без обиды. К тому же она давно знала о его пристрастии к бренди – он не умел пить так, чтобы не выдать себя.

Джип бесшумно выскользнула из постели, бесшумно сгребла кое-как брошенные на кресле туфли и одежду и унесла в гардеробную. Там, рассмотрев предметы одежды на свет, почистила их и так же бесшумно потихоньку вернулась в кровать и принялась пришивать оторванные кружева. Никто, даже муж, ничего не должен знать. На минуту она позабыла о другом ужасно важном деле. Мысль о нем вернулась внезапно вместе с приступом тошноты. Об этом тоже никто не узнает, пока она будет в состоянии сохранять свой секрет, а уж он узнает последним.

Утро прошло как обычно но, когда она пришла в музыкальный салон, оказалось, что Фьорсен куда-то ушел. В то время как Джип садилась обедать, Бетти с широкой улыбкой на лунообразном лице, которая появлялась, когда кто-нибудь щекотал ее самолюбие, доложила:

– Граф Росек.

Джип в растерянности поднялась:

– Бетти, скажите, что мистера Фьорсена нет дома, но пригласите графа отобедать и принесите рейнвейну.

За несколько секунд до появления гостя Джип объял трепет, как того, кому предстоит вступить в загон с грозным быком.

Однако даже самые строгие критики не могли бы обвинить графа в недостатке учтивости. Он хотел встретиться с Густавом, но счел приглашение на обед очаровательным жестом и с удовольствием его принял.

Словно стараясь угодить ей, Росек на этот раз отказался от корсетов и, надо отдать ему должное, от многих оскорбительных замашек. Он вел себя проще и естественнее обычного. Лицо графа немного загорело – похоже, он стал чаще бывать на воздухе. Росек вел разговор без пошлых полунамеков, похвалил чудесный домик, пылко говорил о музыке и искусстве. Он никогда еще не был менее противен Джип, и все-таки она не ослабляла бдительность. После обеда они прошли через сад в музыкальный салон. Росек сел за пианино. Он уверенно, ласкающе касался клавиш, что выдавало стальную твердость пальцев и чуткое ухо. Джип слушала, сидя на диване. Росек ее не видел, а она смотрела на него и терялась в догадках. Граф играл «Детские сцены» Шумана. Каким образом у человека, способного извлекать столь свежие, идиллические звуки, могли быть недобрые намерения? Через некоторое время она позвала:

– Граф Росек!

– Да, мадам?

– Зачем вы вчера прислали ко мне Дафну Глиссе?

– Я прислал?

– Да.

Джип тут же пожалела, что задала этот вопрос. Граф повернулся на табуретке и уставился на нее. Его лицо стало другим.

– Раз уж вы спросили, я должен сказать, что Густав часто с ней встречается.

Росек ответил именно то, что она предполагала.

– Вы считаете, что я против?

На лице графа дернулся нерв. Он поднялся и спокойно сказал:

– Я рад, что вы не против.

– Почему вы рады?

Она тоже поднялась. Хотя Росек был не намного выше, Джип вдруг угадала, что под щегольским нарядом прячутся мощные стальные мышцы, а лицо скрывает по-змеиному коварную силу воли. У нее ускоренно застучало сердце.

Граф подошел ближе и сказал:

– Я рад, что вы поняли… с Густавом все кончено. Он иссяк.

Он осекся, почувствовав, что допустил промашку, но все еще не понимая, в чем именно. Джип только улыбнулась в ответ. Ее щеки тронул румянец.

– Густав – вулкан, который быстро затухает, – продолжал граф. – Видите ли, я его хорошо знаю. Вам бы тоже не мешало получше его узнать. Почему вы улыбаетесь?

– Зачем мне лучше его знать?

Росек побледнел и процедил сквозь зубы:

– Чтобы не тратить время впустую. Вы еще найдете свою любовь.

Джип по-прежнему улыбалась:

– И вы напоили его вчера вечером ради этой любви?

У нее дрогнули губы.

– Джип! – Она отвернулась, но Росек сделал едва заметный шаг вперед и оказался между ней и дверью. – Вы его никогда не любили. Вот что меня извиняет. Вы и так ему слишком много отдали – больше, чем он заслуживает. Ах, боже мой! Вы меня измучили. Я одержим вами.

Росек побелел, как жаркое пламя, на лице лишь угольками мерцали глаза. Джип стало жутко, но именно поэтому она не отступила. Не лучше ли выбежать через калитку в переулок? Она неожиданно успокоилась, но все еще чувствовала, что граф, видимо сообразив, что напугал ее, пытается сломить сопротивление одной силой взгляда, своего рода гипнозом.

От этой дуэли взглядов ее качнуло, закружилась голова. Казалось, что он приближается дюйм за дюймом, даже не переставляя ног. Джип охватило кошмарное чувство – словно руки Росека уже сомкнулись вокруг нее.

Сделав усилие, она отвела взгляд. Ее внимание внезапно привлекла прическа графа. Волосы, вне всяких сомнений, завивали плойкой. Приступ потешного удивления расколдовал ее сердце, и с губ отчетливо сорвалось:

– Une technique merveilleuse!

Глаза Росека забегали, он беззвучно охнул и приоткрыл рот. Джип пересекла комнату и притронулась к колокольчику. Страх покинул ее. Не сказав больше ни слова, Росек вышел в сад, пересек лужайку и ушел. Она победила врага единственным оружием, против которого не могла устоять самая неистовая страсть, – оружием насмешки, причем насмешки безотчетной. Джип с облегчением вздохнула и нервно дернула за шнурок колокольчика. Вид горничной в аккуратном черном платье с белоснежным передником окончательно вернул ей душевное равновесие. Как могло случиться, что она по-настоящему испугалась, едва не уступила в этой схватке и чуть не попала под власть этого человека – в собственном доме, с горничными, готовыми прибежать по первому зову? Джип спокойно распорядилась:

– Прошу вас, принесите щенков.

– Да, мадам.

В саду лениво нежился в летнем тепле полдень. Удачный год, середина июня. Воздух осоловел от жужжания пчел и ароматов.

У ее ног катались и хватали друг друга зубами щенки. Сидя в тени, Джип мысленно шарила по своему маленькому миру в поисках утешения и хоть какой-нибудь защиты, но не могла найти, как если бы ее окружал плотный горячий пар с прячущимися в нем существами, в котором ей удавалось устоять на ногах лишь за счет гордости и решимости не закричать во весь голос о своем бедственном положении и страхе.

Покинув дом утром, Фьорсен шел пешком, пока не увидел таксомотор. Отклонившись на сиденье и сняв шляпу, он распорядился ехать куда глаза глядят, и побыстрее. Он всегда так делал, когда в мыслях царил сумбур, – дорогостоящая причуда, особенно когда в карманах у тебя свистит ветер. Быстрая езда и щекочущая нервы постоянная близость – на грани столкновения – других автомобилей действовали на него успокаивающе. А сегодня он как никогда нуждался в спокойствии. Просыпаться в своей постели, не помня даже, как туда попал, ему, как и многим другим мужчинам двадцати восьми лет, было не в новинку, однако после вступления в брак это случилось впервые. Было бы легче, если бы он совсем ничего не помнил, но в памяти отложилось, как он стоит в темной гостиной, видит рядом с собой призрачную фигуру Джип и прикасается к ней. Этот образ отчего-то нагонял на него страх. А в страхе он, как и большинство людей, начинал вести себя наихудшим образом.