Когда Уинтон приехал на Бери-стрит в очередной раз, Джип пребывала в растерянности. Что делать? Признаться, что Фьорсен бывает здесь и она утаила этот факт в переписке с отцом? Или не признаваться, и пусть он сам все узнает от тетушки? Что хуже? В замешательстве она не сделала ни того ни другого и заявила отцу, что истосковалась по охоте. Расценив ее заявление как наиболее убедительную примету выздоровления, Уинтон немедленно забрал дочь в Милденхем. Джип, однако, не отпускало странное чувство – смесь легкости и раскаяния, радости от временной передышки и сознания, что вскоре ее потянет обратно. Место сбора находилось далеко от дома, и Джип настояла ехать туда верхом. Старый Петтанс, жокей на пенсии, великодушно пристроенный Уинтоном в Милденхеме помощником конюха, вел в поводу сменную лошадь. Дул сырой ветер, хорошо переносивший запахи. Неподалеку от чащи нашлось удобное местечко – Уинтон знал приемы, стоившие лишней пары загонщиков. Они прокрались туда, к счастью, не обнаружив себя, потому что их вел однорукий наездник в линялой розовой куртке на короткохвостой вороной кобыле, большой мастер выслеживать зверя. Из чащи выскочил на коне один из выжлятников, щуплый чернявый парень с глазами-углями и обветренными, ввалившимися щеками, проскакал мимо, помахал рукой и снова скрылся в лесу. С пронзительным криком вылетела сойка, спикировала вниз и повернула назад. Через поле под паром припустил заяц. Быстроногий русак почти растворился на буром фоне. Высоко в небе пролетела к другому перелеску стая голубей. Из чащи послышались резкие голоса выжлятников, временами скулили крутившиеся в папоротниках и кустах гончие.

Джип дышала полной грудью, до хруста в пальцах сжимая повод. Воздух под небесами с белыми и светло-серыми, быстро бегущими облаками и голубыми просветами благоухал свежестью и негой, внизу ветер был тише, чем наверху, его силы едва хватало, чтобы сдувать с берез и дубов листья, два дня назад побитые заморозками. Если бы только лисица выскочила прямо на них, и Джип могла бы первой ее заполевать! Как здорово быть одной, с собаками! Одна из гончих, еще молодая, деловитая и невозмутимая, выбежала, подняла рыжеватую с белым голову и с легким упреком темно-карих глаз оглянулась на команду Уинтона: «Искать, Трикс!» Какая лапочка! В чаще заиграл охотничий рог, и гончая исчезла в кустах шиповника.

Новый гнедой конь Джип навострил уши. Из-за деревьев на низкорослой рыжей кобыле выехал парень в сером сюртуке с короткими фалдами, темно-желтых плисовых брюках и сапогах до колена. Ох! Неужели все сейчас сюда набегут? Джип нетерпеливо обернулась на незваного гостя, тот, приподняв шляпу, улыбнулся. Немного дерзкая улыбка была так заразительна, что Джип не выдержала и улыбнулась в ответ. И тут же нахмурилась. Незнакомец нарушил ее уединение. Кто он такой? Парень имел непростительно безмятежный и довольный вид. Джип не помнила, кто он, однако в его облике было что-то знакомое. Охотник снял шляпу – широкое лицо приятной формы, гладко выбритое, черные курчавые волосы, невероятно прозрачные глаза, смелый, спокойный, жизнерадостный взгляд. Где она видела похожего на него человека?

Тихий оклик Уинтона заставил ее повернуть голову. За дальними кустами украдкой пробиралась лисица! Затаив дыхание, Джип неотрывно следила за лицом отца. Твердый, как сталь, внимательный взгляд. Ни звука, ни движения, словно всадник и конь превратились в бронзовую статую. Когда же он крикнет «ату»? Губы всадника шевельнулись, отдавая команду. Джип бросила благодарную улыбку парню за то, что он тактично и благоразумно уступил ей место рядом с отцом, молодой охотник еще раз улыбнулся в ответ. Вереницей, одна за другой, выбежали первые гончие – музыка сфер, блаженство! Почему отец все еще медлит? Зверь в любую минуту пробежит прямо мимо них!

Мимо пронеслась вороная кобыла, и конь Джип инстинктивно рванул за ней следом. Парень на рыжей лошади скакал по левую руку от Джип. Только доезжачий, один выжлятник, да они втроем! Красота! Гнедой жеребец слишком порывисто взял первую изгородь, и Уинтон крикнул через плечо: «Спокойнее, Джип! Держи его!» – но держать не получалось, да и зачем? А вот и трава, три участка травы! Чудо, а не лисица – бежит как по струнке! Всякий раз, когда конь отрывал передние ноги для прыжка, Джип ликовала: «Прекрасно! Я умею скакать верхом! Ах какое блаженство!» Она надеялась, что отец и молодой охотник смотрят на нее. На свете нет ничего слаще, да еще с таким вожаком, как отец; гончих никто больше не держит, гон отличный, другие всадники отстали. Это лучше танцев, лучше… да-да, лучше музыки. Если бы только всю жизнь жить галопом, взлетать над препятствиями, если бы это никогда не кончалось! Новый жеребец – молодчина, хотя и правда тянет поводья.

Джип перескочила через очередную преграду одновременно с юношей, чья рыжая кобыла шла неожиданно резвым аллюром. Шляпа парня натянута по самые уши, на лице – решимость, но на губах все еще играет тень прежней улыбки. Джип подумала: «У него хорошая посадка, очень крепкая, но он, кажется, чуть-чуть «подмахивает». Никто не ездит верхом лучше отца: вылитое спокойствие». И действительно: посадка Уинтона в седле была само совершенство, каждое движение отнимало минимум усилий. Лавина гончих развернулась дугой. Теперь она в самой гуще! Какой бешеный темп! Ни одна лиса долго не выдержит!

Джип вдруг увидела лисицу на дальнем краю поля: та отчаянно улепетывала, поджав хвост. В голове мелькнула мысль: «Ой, только не позволяй себя догнать. Беги, лисичка, беги! Удирай!» Бедный рыжий зверек! Его преследует толпа великанов – коней, мужчин, женщин, собак, – все гонятся за бедным лисенком. Но тут ей попалась еще одна изгородь, потом еще одна, ощущение стыда и жалости рассеялось, сменившись восторгом полета через препятствия. Через минуту лиса в нескольких сотнях ярдов от передовой собаки юркнула в нору. Джип была рада. Она не раз видела затравленных насмерть лис – ужасное зрелище! Но галоп получился на славу. Запыхавшись и восторженно улыбаясь, она прикинула, не вытереть ли лицо, пока с ней не поравнялись другие всадники, пока этот юноша не видит.

Он разговаривал с ее отцом. Джип достала носовой платок с ароматом цикламена и тщательно вытерла пот. Когда она подъехала к ним, молодой человек приподнял шляпу и, глядя ей прямо в глаза, произнес:

– Вы прекрасно гнали!

В несколько высоком голосе юноши прозвучали нотки ленивой беззаботности. Джип иронично поклонилась и пробормотала:

– Вы хотите сказать – моя новая лошадь?

Его лицо опять расплылось в неотразимой улыбке, но Джип чувствовала, что он восхищен ей, и продолжала думать: «Да где же я раньше видела кого-то похожего?»

Они сделали еще два гона, но ничто не могло сравниться с первым галопом. Юноша больше не попадался ей на глаза. Как выяснилось, это сын леди Саммерхей из Уидрингтона, поместья в десяти милях от Милденхема.

На протяжении возвращения трусцой с Уинтоном при свете тающего дня Джип чувствовала себе абсолютно счастливой, напоенной свежим воздухом и энтузиазмом. На деревья, поля, стога сена, ворота и пруды у дорог опускались сумерки. В окнах коттеджей зажигали свет. В воздухе витал сладкий запах каминного дыма. Она впервые за весь день – почти с тоской – вспомнила о Фьорсене. Было бы здорово, если бы он оказался с ней в маленькой уютной гостиной, сыграл бы для нее, пока она полулежит, откинувшись на спинку дивана, сонно размышляя под аромат горящих кедровых поленьев, исполнил бы менуэт Моцарта или небольшую, берущую за душу пьесу Пуаза, как в тот первый раз, когда она его слушала, да хоть любую из десятка других мелодий в его сольном исполнении. Чудесное завершение чудесного дня. Для совершенства не хватало только яркости и теплоты музыки и мужского обожания!

Толкнув пяткой бок лошади, Джип вздохнула. Легко позволять себе фантазии о музыке и Фьорсене, когда его самого нет поблизости. Она даже не стала бы противиться, если бы он вновь повел себя, как тогда, под мокрыми березками в Висбадене. Как приятно, когда тебя боготворят. Старая кобыла, шесть лет ходившая под седлом, начала пофыркивать, что служило верным признаком близости дома. А вот и последний поворот: показались очертания буковой аллеи, ведущей к старому особняку, удобному, просторному, немного темноватому, с широкими плоскими лестницами. Ах как она устала! Вдобавок начал моросить дождь. Завтра все тело будет приятно ломить. В освещенном дверном проеме Джип увидела Марки и, нащупывая в кармане кусочек сахара для лошади, услышала:

– Мистер Фьорсен, сэр, джентльмен из Висбадена, желает вас видеть, сэр.

У нее екнуло сердце. Что это значит? Почему он приехал? Как он осмелился? Почему ее выдал? Ах, ну конечно! Он же не знал, что она ничего не рассказала отцу. Вот и получи! Джип, не задерживаясь, взбежала по ступеням наверх. Ее заставил очнуться от мыслей голос Бетти:

– Ваша ванна готова, мисс Джип.

– Принесите мне чаю наверх! – отозвалась Джип и скрылась в ванной комнате. Здесь она была в безопасности; к тому же, расслабившись в горячей воде, легче разобраться в ситуации.

Визит Фьорсена мог иметь лишь одну причину: скрипач приехал просить ее руки. Джип вдруг успокоилась. Так даже лучше, не надо будет больше ничего скрывать от отца. Отец встанет между ней и Фьорсеном, если… если она решит ему отказать. Мысль о браке взбудоражила ее. Неужели она, сама того не подозревая, зашла так далеко? Да, «далеко» не то слово. Как все невпопад! Фьорсен не примет отказа, даже если она лично о нем объявит. Но разве она собирается ему отказать?

Джип любила нежиться в горячей воде, но никогда так долго в ванне не сидела. Пока ты вот так лежишь, жизнь проста, но стоит выйти за дверь, и она становится очень сложной. Бетти постучала в дверь, заставив Джип наконец вылезти из воды и впустить ее с чаем и приглашением спуститься вниз, когда будет готова.

Глава 6

Уинтон был потрясен. Быстро проводив взглядом удаляющуюся фигуру дочери, он отрывисто спросил Марки:

– Где вы оставили этого джентльмена?

Его истинное отношение к шведу проскользнуло лишь в виде добавления словечка «этого». Пока он пересекал просторный холл, в его голове роилось множество сумбурных мыслей. Войдя в кабинет, Уинтон с подчеркнутой вежливостью наклонил голову, предлагая Фьорсену заговорить первым. Жалкий скрипач в пальто с меховой подкладкой теребил в руках мягкую шляпу, но выглядел по-своему импозантно. Вот только почему он не смотрит в глаза, а когда смотрит, кажется, что готов тебя съесть?

– Вы, конечно, знаете, что я вернулся в Лондон, майор Уинтон?

Выходит, Джип встречалась с этим малым без его ведома! Мысль вызвала в душе Уинтона холодную горечь. Однако дочь не следовало выдавать, поэтому он ограничился кивком. Уинтон чувствовал, что гостя страшит ледяная вежливость хозяина дома, и не собирался идти ему навстречу. Майору, разумеется, было невдомек, что его надменность не помешает Фьорсену смеяться над ним за спиной и делать вид, будто он для него пустое место. По сути, между двумя мужчинами, чья жизнь протекала в столь разных плоскостях, не могло быть никакого реального соревнования: один ни капли не уважал правила поведения и представления другого.

Фьорсен, начав было бегать по кабинету, остановился и взволнованно произнес:

– Майор Уинтон, ваша дочь – одно из самых прелестных созданий во всем мире. Я отчаянно ее люблю. У меня есть будущее, хотя вы, наверно, так не считаете. Я смогу добиться любых высот в искусстве, если только она будет моей женой. У меня есть кое-какие деньги – немного, однако моя скрипка обеспечит ей любое будущее по ее желанию.

Лицо Уинтона не выражало ничего, кроме холодного презрения. Его оскорбило, что этот тип решил, будто счастье дочери он измеряет деньгами.

Фьорсен продолжил:

– Я вам не нравлюсь, мне это ясно. Я заметил это с самого начала. Вы английский джентльмен… – произнес он с оттенком иронии. – Я для вас пустое место, но в моем мире кое-что значу. Я не проходимец. Позвольте мне просить вас выдать за меня вашу дочь.

Фьорсен вскинул руки, все еще сжимавшие шляпу, и непроизвольно сложил, как в молитве.

Уинтон на секунду ощутил душевную боль. Слабость мгновенно прошла, и он ледяным тоном произнес:

– Я обязан поблагодарить вас, сэр, что вы первым обратились ко мне. Вы у меня в гостях, и я не хочу быть невежливым, но я буду рад, если вы соизволите покинуть мой дом и расцените мою просьбу как знак того, что я буду препятствовать исполнению вашего желания, насколько это будет в моих силах.

Почти детская разочарованность и тревога на лице Фьорсена быстро сменились беспощадной, скрытой издевкой, переходящей в смятение.

– Майор Уинтон, ведь вы тоже любили. Вы наверняка любили ее мать. Я страдаю!

Отвернувшись было к камину, Уинтон вновь посмотрел на него: