– Не задерживайте очередь! – вклинился сердитый мужской голос. – Сказано вам: всё на витрине.

– Да уж, под прилавком ничего не держим, – поджала губы продавщица.

Ничего не купив, я отошла и встала в очередь в бакалею. Здесь мне повезло больше: сахарный песок, яйца, макароны и геркулес были в наличии. Правда, отсутствовали гречка и заварка – любая, даже самая дешевая, но я догадалась привезти из Ленинграда две пачки индийского чая, а без гречки пока можно было обойтись, тем более что ее регулярно давали на обед в столовой.

В колбасном отделе я купила сосиски (ни ветчины, ни колбасы не оказалось), в кондитерском – овсяное печенье и пряники. Продавщица овощного сказала, что есть свекла, картофель, лук и соленые огурцы, а помидоры и свежие огурцы уже недели две не завозили. На мясном прилавке лежали суповые кости и свиные копытца; мясник – дюжий кавказец в грязно-белом фартуке – стоял, сложив на груди мощные волосатые руки, и разглядывал меня с таким вызывающе-откровенным интересом, что я поспешила пройти мимо, не задав заранее заготовленного вопроса насчет говяжьей вырезки или печенки. В рыбном отделе обнаружились замороженный минтай и килька в томате, но я такое не ела, хотя Книга о вкусной и здоровой пище рекомендовала рыбные консервы в качестве основы для супов и салатов.

Пожалуй, наиболее болезненный удар ждал меня в хлебном отделе самообслуживания. На наклонных полках деревянного стеллажа лежали только кирпичики «столового» хлеба и нарезные тринадцатикопеечные батоны. Ни обсыпных рогаликов, ни конвертиков с яблочным повидлом, ни свердловских слоек, даже бубликов – и тех не было.

Где, в таком случае, Нина купила ту вкусную плюшку, сыр и масло? Возможно, в поселке имелся другой продуктовый магазин, например кооперативный, о котором мне просто забыли рассказать.

Я потыкала батоны двурогой вилкой, привязанной к пеньковой веревке, выбрала тот, что посвежее, и заняла очередь в кассу. На душе было тоскливо, но я пыталась убедить себя, что мне просто не повезло, что все хорошие продукты с утра раскупили, но завтра завезут новые, и тогда я смогу купить и сыр, и масло, и колбасу, и свежие овощи. Отсутствие огурцов и помидоров в разгар лета можно было объяснить лишь досадным сбоем в поставке. В Ленинграде они с избытком имелись на любом рынке вплоть до сентября.

Набитая продуктами сумка оттягивала руку, но я была полна решимости довести начатое до конца, поэтому отправилась в универмаг, где планировала купить два комплекта постельного белья, банный халат, несколько полотенец, покрывало на кровать, гигиенические принадлежности и туалетную бумагу.

Два часа спустя я вновь рыдала в своей комнате, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышали соседки.

В универмаге ситуация оказалась даже хуже, чем в продуктовом. Отделы были вопиюще пусты. Скучающие продавщицы болтали друг с другом, не обращая внимания на случайных посетителей; эхо их голосов, отражаясь от стен огромного зала, разделенного на сектора массивными колоннами, растворялось высоко под потолком.

Вся моя добыча – два кухонных полотенца, ситцевая наволочка (последняя, с витрины), кусок хозяйственного мыла, набор алюминиевых столовых приборов, эмалированная кастрюлька, суповая тарелка и кружка с блюдцем – являлись жалкой пародией на прежнюю жизнь, от которой я отказалась по доброй воле.

Второй вечер подряд я предавалась отчаянию, вместо того чтобы навести порядок в комнате, выгладить одежду и составить список того, что у меня уже имелось и что необходимо было достать (это слово было более уместным, чем привычное «купить»).

Я бы, наверное, так и легла спать, не разобрав сумки и не поужинав, но в дверь ожидаемо постучали и Нина не терпящим возражений голосом потребовала ее впустить.

Двух дней в общежитии оказалось достаточно, чтобы понять, что о такой вещи, как право на приватность, тоже можно забыть. Я затаила дыхание в надежде, что Нина решит, будто я еще не вернулась, но она подергала ручку и крикнула:

– Я знаю, что ты там! Слышала, как ты топаешь по лестнице и возишься с замком.

– Может, после этого я снова ушла, – буркнула я, открывая дверь.

– Ага, через окно. О, что это тут у нас?

Игнорируя мой возмущенный протест, Нина бесцеремонно вывалила из сумок на стол мои жалкие покупки и вынесла вердикт:

– Негусто, но ожидаемо.

Я промолчала, внутренне кипя от негодования.

– Сосиски, Зоя, хранят в холодильнике. Хотя бы в моем, за неимением собственного. Тебе, как врачу, должно быть известно, что в теплое время года в скоропортящихся продуктах начинает быстро развиваться…

– Ох, да заткнись ты, ради бога! – не выдержала я.

Нина удивленно моргнула, а потом откинула голову с тяжелой копной уложенных в «халу» волос и расхохоталась: звонко, от души. Я бы многое отдала, чтобы подхватить ее смех, но испытывала только раздражение и обиду: уж от нее-то я не ожидала такого сарказма.

– А ты, оказывается, только с виду пушистая кошечка. Можешь и куснуть острыми зубками.

– В ваших магазинах ничего нет! Ни еды нормальной, ни белья постельного, ни средств гигиены… Одеял – и тех нет. Знаешь, что мне заявила продавщица? «Одеяла в сентябре завезут, к осенне-зимнему сезону, летом это неходовой товар». Даже если мне одной во всем поселке нужно одеяло, оно должно иметься в отделе постельных принадлежностей, и пододеяльники с простынями тоже, они ведь относятся к внесезонным товарам и имеют обыкновение изнашиваться. Куда, скажи на милость, подевались сковородки? Они тоже осенне-зимние? Почему кастрюли есть, а сковородок нет? Хотя бы кухонную посуду Красноярский отдел статистики в состоянии спланировать, чтобы на все населенные пункты хватило?!

– Ух ты! – восхитилась Нина. – Тебя бы сейчас на трибуну – зал бы тебе стоя аплодировал.

– А вместо мяса на прилавке одни копыта…

– Из копыт, кстати, отличный холодец получается.

В этот момент во мне что-то надломилось, и я разрыдалась.

Сквозь слезы я видела размытое лицо Нины – растерянное, запоздало-виноватое. Она шагнула ко мне, обняла, прижала к груди и принялась баюкать словно малого ребенка.

– Ну что ты, что? – бормотала она. – Успокойся, не плачь…

– Как мне жить без прокладок? – рыдала я.

– Можешь забеременеть, на девять месяцев одной проблемой станет меньше. Я сама у тебя роды приму, в лучшем виде. Если будет девочка, назовешь Ниной. Тебе все равно, а мне приятно.

– Пере… стань издеваться! У меня меся… месячные вот-вот нач… – Я всхлипнула и совершенно неприлично икнула. – Ой… начнутся.

– Зайди завтра ко мне, дам тебе вату и стерильную марлю, смастеришь прокладки. Забыла, что до недавнего времени мы только такими и пользовались, пока наша легкая промышленность не догадалась последовать примеру загнивающего капитализма? Пару дней перебьешься чем есть, а в субботу пойдем по магазинам заново. Я буду руководить процессом, а ты – смотреть и запоминать. И еще говорить: «Рада знакомству, будете в амбулатории – заходите без очереди», когда я буду тебя сводить.

– С кем сводить?

– С кем надо! – отрезала Нина, но, увидев мое обиженное лицо, смягчилась. – Помнишь, я про Катю, продавщицу, рассказывала? У которой двойню принимала.

Я неуверенно кивнула.

– В продмаге я только в Катину смену отовариваюсь. А в универмаге у меня целых три знакомых продавщицы, я им аборты делала, такие ювелирные, что одна из них уже снова беременна и на этот раз, для разнообразия, решила родить. Они тебе и прокладки из нового поступления отложат, и бумагу туалетную, и мыло земляничное, и всё остальное, что закажешь. А поступление, между прочим, на днях ожидается.

– Но они меня не знают, я человек новый…

– Ну и что? С врачами тут дружат. В Богучаны с каждой болячкой не наездишься, особенно если экстренно прихватит. Поэтому доктора в поселке что-то вроде элиты. Мы вторые по значимости после администрации, негласно конечно.

– Но пользоваться магазинным блатом некрасиво и стыдно.

– А жопу пальцем вытирать не стыдно? – парировала Нина. – Я с тобой бумагой делиться не собираюсь, у меня всего полрулона осталось. Если блатом пользоваться комсомольская совесть не позволяет, можешь газетку нарезать и с ней в сортир ходить, но типографская краска не особо для интимных мест подходит, это я тебе как специалист говорю. Я тут всякого насмотрелась, чего только лечить не приходится, не хочу, чтобы еще и ты моей пациенткой стала.

По субботам магазины работали по сокращенному графику, до 16:00. Нина сказала, что с утра мы пойдем за покупками, потом приготовим еду на два дня вперед (по выходным кухня стационара не работала), а вечером отправимся на танцы. Я не решилась возразить против последнего пункта, опасаясь, что в противном случае Нина передумает сводить меня с нужными людьми. Перспектива подтираться газетами была такой реалистично-пугающей, что я теперь боялась, как бы Нинины пациентки не отказались отоваривать из-под полы невропатолога, который по молодости лет им мог быть без надобности.

Усадив меня на кровать, чтобы не путалась под ногами, Нина принялась за дело. Разобрала продуктовую сумку, отнесла яйца и сосиски в свой холодильник, остальное убрала в мою тумбочку, вымыла новую посуду, простирнула наволочку и полотенца и развесила их сушиться. А потом, не слушая моих возражений, занялась наведением порядка.

Чемоданы я успела разобрать только наполовину. Точнее, один, забитый одеждой, я опустошила накануне утром, нужно было рассортировать сваленные в кучу вещи: белье отдельно, верхнюю одежду и обувь – отдельно, что Нина и проделала с впечатлившей меня сноровкой, сопровождая свои действия комментариями:

– А ничего туфельки… Хм, сейчас в Ленинграде так модно? Ну и трусики, прям кукольные, мне бы такой размер…

Отложив в сторону то, что нуждалось в глажке, Нина повесила остальную одежду в шкаф, белье сложила на полку, а обувь аккуратно расставила на нижней секции под одеждой. Затем она принялась за второй чемодан, в котором были книги, научные пособия по неврологии, мамина настольная лампа, памятные безделушки, пакет моих любимых конфет «Мишка на Севере» и шкатулка с бижутерией.

Сидя на полу, Нина увлеченно перебирала книги.

– Ого, «Джейн Эйр»! Можно почитать?

– Ты разве не читала?

– Читала, но давно. Мне понравилось.

– Возьми, конечно.

– И Диккенса.

– Бери все, что нравится.

Нина достала из чемодана лампу, рассмотрела со всех сторон и поставила на стол.

– Какая красивая. Только шнур коротковат, до розетки не дотягивается. Нужен удлинитель… Эй, ты опять там плачешь, что ли? Ну что еще случилось?

– Это была любимая мамина лампа.

– Была? Только не говори, что…

– Да. Она умерла. Точнее, ее убили.

Нина охнула, прижав ладонь к губам, и виновато пробормотала:

– Прости, я не хотела…

– Ничего. Это давно случилось, я еще в школе училась. Не понимаю, что на меня нашло.

В распахнутое окно залетал ветерок, принося уже привычные звуки: щебет птиц, смех детей, визг бензопил. Внезапно меня пронзила странная мысль: «А ведь я могу быть здесь счастлива!». И вслед за этой мыслью пришло не менее странное ощущение внутреннего покоя, словно я сама с собой заключила перемирие, простила себя за ошибки, совершенные по глупости или сгоряча, и приняла ситуацию как есть.

Я решительно поднялась и сказала:

– Давай заканчивать, пора пить чай. Я проголодалась.

– Кто бы сомневался, – хмыкнула Нина с явным облегчением. – Если будешь привередничать в столовке так, как сегодня, скоро протянешь ноги, и даже те микротрусики, которые потрясли меня до глубины души, станут тебе велики. Кстати, откуда у тебя такие? Вряд ли что-то подобное производит комбинат «Трибуна».

– Бывший муж из Чехословакии привез.

– Так ты была замужем? – почему-то удивилась Нина.

– Как любая женщина моего возраста, полагаю.

– Так уж и любая! Я вот, например, не была. И давно ты развелась?