Ей было весело, а мне – едва ли. Чем ближе мы подходили к кабинету Фаины Кузьминичны, расположенному на третьем этаже, тем больше я нервничала.

– Ну, ни пуха, – сказала Нина. – Увидимся через час на летучке.

Она ретировалась с подозрительной быстротой, оставив меня в одиночестве перед дверью с табличкой «Тобольская Ф. К. Главный врач».

Внутренне собравшись, я постучала и, услышав приглушенное: «Войдите!», открыла дверь, сделала шаг и споткнулась о высокий порожек, едва не полетев головой вперед, но в последний момент ухватилась за косяк, чтобы удержать равновесие.

– Мало того что на ногах не стоит, так еще и глухая! – шепелявя, желчно прокомментировала мое появление иссохшая старушка в халате со старомодными завязками на шее и спине и в надвинутом по самые брови колпаке, который был ей велик. – Сказано ведь: подождите!

Перед ней на столе стояла пепельница, в которой тлела притушенная папироса; рядом лежала бело-голубая пачка «Беломорканала». По кабинету расстилался вонючий дым, хотя окно было распахнуто настежь.

– Простите, – пробормотала я, вспыхнув от стыда и досады. – Мне послышалось…

– Ей послышалось! – передразнила старушка, вытряхивая пепельницу за окно. – Раз уж вошли, отцепитесь от косяка и подойдите ближе. Я не кусаюсь.

Я сделала несколько шагов и остановилась, пригвожденная к полу насмешливым взглядом черных, похожих на бусинки глаз. Вообще старушка удивительным образом походила на птицу. Тонкий нос с горбинкой напоминал птичий клюв, скрюченные артритом пальцы были словно лапки, и эта привычка склонять набок голову, разглядывая собеседника с бесцеремонным интересом… Я словно смотрела на говорящую галку или ворону и едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться, такой забавной, при всей ее злобности, казалась эта старушка.

Она не может быть главврачом, подумала я. Ей уже за восемьдесят, и, судя по поведению, у нее начальная стадия деменции. А эти артритные руки? Она наверняка даже бланк заполнить не может, не говоря уже о более серьезных вещах.

– Вы кто?

– Завьялова Зоя Евгеньевна. Невропатолог из Ленинграда. Приехала утренним поездом…

– Сразу видно, что из Ленинграда! Вы бы еще в норковое манто разоделись.

– Прошу прощения за свой вид. Поезд прибыл в пять утра, я только недавно заселилась в общежитие и не успела…

– Кому нужны ваши оправдания? – снова перебила старушка. – И во сколько прибывает поезд в Карабулу, я прекрасно осведомлена. Немедленно снимите это безобразие. Даю вам пять минут, не успеете – можете убираться обратно в свой Ленинград.

Последнее слово было выплюнуто с таким презрением, что я едва удержалась от возмущенного замечания, но вовремя прикусила губу.

От желания рассмеяться не осталось и следа. Фаина Кузьминична явно не бросала слов на ветер. Я интуитивно поняла, что отпущенное мне время вовсе не является оборотом речи, и, если я собираюсь работать под руководством этого монстра в птичьем обличье, лучше мне поторопиться.

Выскочив за дверь, я лихорадочно осмотрелась. На третьем этаже располагаются административные и хозяйственные помещения, всплыл в памяти Нинин недавний ликбез по ориентированию на местности. Напротив был кабинет завхоза, дальше – бельевая, левее наискосок – кабинет сестры-хозяйки, еще дальше…

Бельевая!

Дверь, к счастью, оказалась не заперта. Под потолком горела лампочка, скупо освещавшая деревянные стеллажи с аккуратными стопками простыней, наволочек, полотенец, медицинских халатов и колпаков. Пахло стиральным порошком, крахмалом, свежевыглаженным бельем. Схватив из стопки халатов самый верхний, я развернула его и облегченно выдохнула: халат, на пуговицах и с кушаком, был длинным и просторным. Как раз то, что нужно.

Облачившись, я посмотрела на ноги. Халат достигал середины икры, с запасом прикрывая платье.

Закрепив шпильками колпак, я попыталась успокоиться. Сердце колотилось, ладони вспотели, от переизбытка адреналина меня трясло. Пять минут стремительно истекали, если уже не истекли. Подняв с пола брошенную впопыхах сумочку, я кинулась обратно.

На этот раз, прежде чем открыть дверь, я убедилась, что разрешение войти действительно прозвучало. Мне показалось, что голос изменился, стал менее шепелявым, но я не придала этому значения. Высоко, с запасом, переступила коварный порожек и вошла в кабинет со всем достоинством, как подобает врачу.

Главврач сидела на том же месте, куря очередную папиросу и выпуская дым в сторону окна. У стеллажа с документами, спиной к двери, стояла высокая худощавая женщина с собранными в тяжелый узел волнистыми седыми волосами. Она перебирала папки-скоросшиватели, недоумевая:

– Куда подевалось личное дело доктора Савельева? Не знаешь, Глаша?

– Откуда мне знать? На место надо документы класть, тогда и пропадать не будут.

«Глаша? – удивилась я. – Она же Фаина!»

– Да положила я вчера на место, в том-то и дело… Ладно, потом найду.

Женщина обернулась, стремительно приблизилась ко мне и протянула руку:

– Вы доктор Завьялова? Здравствуйте!

– Здравствуйте… – Я пожала ее ладонь – сухую, крепкую, с коротко остриженными ногтями.

– Добрались благополучно? В общежитие заселились? Ты посмотри, Глаша, вот что значит врач из Ленинграда: одета по всей форме, хоть сейчас на амбулаторный прием! Молодец.

Ей было явно не меньше семидесяти, но выглядела она лет на десять моложе благодаря подтянутой фигуре, гладкому, почти без морщин лицу, ясному взгляду голубых глаз и неукротимой энергии, которая ощущалась в каждом движении. Если бы она красила волосы и пользовалась косметикой, никто не дал бы ей больше пятидесяти лет.

Но кто эта женщина? И почему она назвала Фаину Кузьминичну Глашей?..

Мои размышления прервал дребезжащий смех. Это смеялась, подвизгивая и тряся птичьей головой, грозная старушка, без устали смолящая «беломор».

– Ой, не могу, ой, умора. Врач из Ленинграда… одета как подобает… Ой, не могу!

– Что с тобой, Глаша? – недоуменно нахмурилась женщина. – Ты чего зашлась?

– Да ведь это я ее переодеться заставила, новую докторшу-то! – задыхаясь от смеха и папиросного дыма, прошепелявила старушка. – Видела бы ты, в каком виде она трудоустраиваться явилась. Разодетая, словно актриса, в кружевах да рюшах. А верно ты, Фая, подметила: молодец, быстро соображает! Халатом срам прикрыла. Замаскировалась, стало быть. Да только кто вам позволил казенные халаты без спросу брать? Это я к вам обращаюсь, доктор Завьялова! Или в Ленинграде кастелянш и сестер-хозяек упразднили? Верните халат на место!

– Успокойся, Глаша, этак ты всех новых докторов распугаешь, а мы на днях пульмонолога ждем, я его с таким трудом в здравотделе выбила! И иди уже к себе, надымила как паровоз, – женщина взглянула на меня и улыбнулась. – Покажите уже ваши кружева, товарищ Завьялова.

– Кружев нет, – сухо ответила я. – Только рюши.

– Ну покажите хоть рюши.

Я развязала кушак, расстегнула пуговицы и продемонстрировала злосчастное платье.

– Красиво! Да только Глафира Петровна права: мы заняты серьезным делом, а не демонстрацией мод. И халат действительно следует вернуть, он вам на два размера велик. Глафира Петровна, наша сестра-хозяйка, вам другой выдаст. Ну, а я – Тобольская Фаина Кузьминична. Давайте оформляться. После утренней летучки познакомитесь со стационаром и заступите на смену. До часу дня работаете на отделении, после обеда – вечерний прием в амбулатории. Документы принесли?

Я кивнула, сохраняя бесстрастное выражение лица. Ловко старая грымза меня провела! Судя по тому, что она, будучи всего только сестрой-хозяйкой, вела себя в кабинете главврача как в своем собственном, ей многое позволялось. Ни в коем случае нельзя наживать в ее лице врага, решила я.

Зазвонил телефон. Фаина Кузьминична сняла трубку.

– Да, она здесь. Сейчас придет. Тебя, Глаша, завхоз разыскивает. Освободи мое место.

Глафира Петровна забрала папиросную пачку и, припадая на одну ногу, совсем как шофер Бровкин, удалилась.

– Присаживайтесь, доктор Завьялова.

Я села, вынула из сумочки паспорт, диплом, трудовую книжку, комсомольский билет и характеристику с предыдущего места работы и от комсорга. Надев очки в массивной оправе, Фаина Кузьминична углубилась в изучение документов.

Несмотря на неприятный осадок от недавнего инцидента, я испытывала облегчение от того, что главврач – не злобная фурия, а дружелюбно настроенная женщина. Все, с кем я успела пообщаться, описывали Фаину Кузьминичну как человека в высшей степени требовательного и нетерпимого к чужим недостаткам и слабостям, однако меня это не пугало. Главное, чтобы она была справедлива. В этом случае мы сработаемся.

Даже при своем небольшом опыте я могла принести стационару немалую пользу. Невропатолог, пусть и с маленьким стажем, куда эффективней вчерашнего студента, особенно если речь идет об обслуживании поселка с пятитысячным населением. Фаина Кузьминична прекрасно это понимала, как и то, что среди врачей немного найдется желающих перебраться из крупного города в таежную глушь.

– У вас отличная характеристика, доктор Завьялова. Впрочем, я не сомневалась, что в Ленинграде готовят действительно хороших специалистов. В свое время я могла только мечтать о том, чтобы просто пройтись по коридорам вашего Первого меда.

– А вы какое учебное заведение окончили, товарищ главврач?

– Харьковский мединститут. В 1934 году распределилась в Кутаиси. Успела за семь лет провести больше тысячи операций.

– А потом?

– А потом меня призвали на фронт, и там я тоже делала операции, только уже в более сложных условиях… На комсомольский и воинский учет встанете в нашем сельсовете. Вы в партию вступать собираетесь?

– Да, в будущем году.

– Не затягивайте. Письменные рекомендации я вам предоставлю. Главное нам сработаться, – главврач пристально взглянула на меня, словно читая мои мысли. – Мы ведь сработаемся?

– Конечно, – с легкой запинкой ответила я.

Моя неуверенность не осталась незамеченной. Фаина Кузьминична усмехнулась:

– Вам, очевидно, успели про меня рассказать. По большей части все, что вы услышали – правда. Я никому не делаю поблажек, разве только новичкам, чтобы у них было время привыкнуть к нашим порядкам. Не думайте, что за моим сегодняшним теплым приемом стоит нечто большее, чем обычная вежливость. Я ведь вас совсем не знаю. И пусть ваша характеристика безупречна, вам еще только предстоит доказать, что вы нам подходите. Предыдущий невропатолог проработал меньше года, а потом перевелся в Богучанскую больницу, потому что там и условия лучше, и платят больше. Надеюсь, вы не боитесь работы и готовы задерживаться сверхурочно, а также выезжать со скорой?

Я ответила утвердительно.

– Со статистикой несчастных случаев на лесозаготовках ознакомьтесь в самое ближайшее время. Вызов может поступить в любой момент. Хотя основной объем заготовительных работ приходится на зимний период, летом тоже случаются непредвиденные ситуации. Сезон сплава древесины по реке Карабула длится с мая по сентябрь. Поэтому обе бригады скорой помощи находятся в постоянной готовности.

Я кивнула, давая понять, что осознаю ответственность, которая ложится на мои плечи.

– Теперь еще один вопрос. Не самый приятный для вас, полагаю. – Фаина Кузьминична вынула из стопки документов мое свидетельство о разводе. – Вы развелись накануне отъезда из Ленинграда, после четырех лет брака. Что произошло?

Я вспыхнула. Первым моим порывом было ответить: «Не ваше дело!», но я сдержалась. Главврач имела право интересоваться личной жизнью подчиненных. В городах нравы стали более свободными, но на периферии разводы по-прежнему осуждались, особенно среди партийцев. Часто вина возлагалась на женщину, независимо от того, кто выступал инициатором развода.

– Не сошлись характерами?