– Нет! – с вызовом ответила я. – Муж меня бросил. Ушел к беременной любовнице.

Если главврача и шокировала моя откровенность, она не подала виду, только спросила:

– И поэтому вы решили уехать?

– Не только поэтому. Причин было несколько.

– Что ж, что бы ни было, в итоге вы оказались здесь. – Фаина Кузьминична помолчала и веско добавила: – Не думайте о прошлом. Двигайтесь вперед.

– Именно так я и собираюсь поступить.

Главврач поднялась и снова протянула мне руку:

– Доктор Завьялова, вы зачислены в штат. Приказ о назначении подпишете позже, когда он будет отпечатан. Поздравляю со вступлением в коллектив Таёжинского стационара.

Я тоже поднялась и пожала ее руку – крепкую руку хирурга, пусть и давно не оперирующего.

– Спасибо, товарищ главврач. Постараюсь оправдать ваше доверие.

Фаина Кузьминична взглянула на часы.

– Летучка через пятнадцать минут. Вам надо переодеться. Кабинет сестры-хозяйки дальше по коридору. Сдайте ей этот халат и получите подходящий по размеру. Потом возвращайтесь сюда, я вас представлю коллегам. И не бойтесь Глафиру Петровну. Она только с виду такая колючая, а вообще – отличный человек и надежный товарищ. Прошла со мной огонь и воду на фронте. Я на нее полностью полагаюсь.

Зал для собраний представлял собой просторную комнату с несколькими рядами коленкоровых стульев и двумя сдвинутыми столами, образующими нечто вроде президиума. Окна выходили на детский корпус, стоявший наискосок от основного здания и окруженный деревьями. В открытые форточки залетал неумолчный птичий щебет.

Фаину Кузьминичну кто-то задержал в дверях, и я вошла в зал одна, намереваясь занять место с краю и не привлекать к себе внимания, пока меня не представят официально.

Почти все стулья были заняты. В первых рядах расположились врачи, и среди них – Нина. За врачами сидели медсестры. Всего около двадцати пяти человек, прикинула я. Некоторых из них я уже видела в общежитии; часть сотрудников имели семьи и проживали в отдельных квартирах.

Проскользнуть незамеченной не получилось: взгляды тех, кто сидел в первых рядах, тут же обратились на меня. Крепкий молодой мужчина с конопатым лицом и рыжими вихрами хлопнул мощными ручищами по коленям и воскликнул:

– Ого, какая симпатичная новая медсестричка! Чур – моя, если не замужем.

Нина, сидевшая за ним, ткнула его в плечо и прошипела:

– Оставь свои шуточки, Игнат! Это новый невропатолог.

– Да ладно! – удивился мужчина. – А с виду – девочка девочкой.

Я вспыхнула и обернулась на дверь, мысленно призывая Фаину Кузьминичну поторопиться.

Пациенты действительно часто принимали меня за медсестру, пока не убеждались, что вообще-то разговаривают с лечащим врачом. Я не только выглядела моложе своих лет из-за роста и комплекции, но и обладала соответствующей внешностью, не раз становясь предметом шуток – порой довольно обидных, а то и не совсем приличных – со стороны коллег-мужчин. Приходилось постоянно доказывать, что я чего-то стою, что за внешностью вчерашней школьницы скрывается зрелая личность, что во мне есть стержень и шуток в свой адрес я не потерплю.

Мужчины принялись увлеченно обсуждать мою внешность, словно меня тут не было. К счастью, в этот момент вошла Фаина Кузьминична.

– Коллеги, прошу внимания! – громко сказала она.

Стало тихо. Я смотрела прямо перед собой, но не видела лиц, они расплывались, сливаясь с халатами в одно большое светлое пятно.

– В нашем штате пополнение. Знакомьтесь: Зоя Евгеньевна Завьялова, невропатолог из Ленинграда. Прошу любить и жаловать.

– Здравствуйте, коллеги, – выдавила я, но улыбку, как ни силилась, изобразить не смогла.

– Наконец-то! – раздалось из середины зала. – И двух месяцев не прошло…

– Прошел месяц, доктор Мостовой, – поправила Фаина Кузьминична. – Доктор Дегтярев перевелся от нас тридцать два дня назад. Я понимаю, что стационару без невропатолога пришлось нелегко, всех пациентов вынужденно отправляли в Богучаны. Особенно непросто пришлось детскому отделению, но тут нас хотя бы выручал невропатолог из школы-интерната. Все вы не раз приходили ко мне с вопросом, когда же столь ощутимая брешь в нашем штатном расписании будет заделана. Но, коллеги, мне кажется, стоило немного потерпеть, поскольку вместо интерна, которого только и смог пообещать районный здравотдел, мы получили опытного врача, несколько лет проработавшего в многопрофильной ленинградской больнице.

– Да ей от силы лет двадцать! – раздался удивленный возглас. – О каком опыте вы говорите?

Раздались смешки и перешептывания. Фаина Кузьминична постучала ладонью по столу:

– Тише, товарищи! Проявляйте уважение. Что касается вашего вопроса, доктор Мартынюк, можете сами задать его доктору Завьяловой. Встаньте и удовлетворите свое любопытство, а равно и любопытство ваших коллег.

Поднялся мужчина лет тридцати – худой, высокий, с растрепанной черной шевелюрой, похожий на разбойника, и, глядя мне в глаза, без стеснения поинтересовался:

– Сколько вам лет, доктор Завьялова?

– Двадцать семь, – ответила я. – Предвидя ваш следующий вопрос: я не замужем. Точнее, в разводе. Поселилась в общежитии медиков. Комната номер…

– Достаточно, – с нажимом шепнула Фаина Кузьминична и громко сказала: – Как видите, доктор Завьялова старше, чем кажется, поэтому за ее опытность можно не волноваться. Перейдем к текущим вопросам. Доктор Мансурова, доложитесь по неотложным случаям за последние сутки.

Пока дежурный врач приемного покоя докладывала о поступивших по скорой, я разыскала в третьем ряду свободный стул и села. Мои щеки пылали. Нужно немедленно научиться перестать краснеть! Я никак не могла избавиться от этой дурацкой привычки.

Нина обернулась ко мне и прошептала:

– Ты отлично держалась! А на Мартынюка не обращай внимания, он у нас личность бесцеремонная, даром что травматолог. Кстати, Игнат Денисов – вон тот, рыжий – тоже травматолог. Но он хороший, не хотел тебя обидеть.

– Всё в порядке, – заверила я, надеясь, что прозвучало искренне.

Летучка продолжалась минут двадцать. За это время успели доложиться приемный покой, педиатр, хирурги, гинеколог (Нинина сменщица, дежурившая накануне), заведующая амбулаторией и заведующая терапевтическим отделением. Я постаралась сосредоточиться на их докладах. Судя по тому, что стационар целый месяц был без невропатолога, меня ждало много работы. Главное – с первого же дня хорошо себя зарекомендовать.

А с любопытными товарищами вроде Мартынюка или Денисова я как-нибудь справлюсь.

7

Первая неделя промелькнула как один день.

Я не ожидала, что погружение в работу будет таким стремительным и глубоким. В Куйбышевской больнице это происходило постепенно, мне предоставили достаточно времени, чтобы влиться в процесс и в коллектив. Первые полгода мои действия контролировались заведующим отделением, он указывал на ошибки, по-отечески опекал и не перегружал дежурствами. Я всегда могла обратиться за помощью не только к нему, но и к любому из старших коллег, и они всегда помогали, помня, что сами когда-то с этого начинали.

В стационаре не оказалось ни покровителей, ни советчиков, ни времени на адаптацию, ни права на ошибку. С одной стороны – вал работы, с другой – спартанские бытовые условия, к которым пришлось срочно адаптироваться, ведь ни на какие другие рассчитывать не приходилось.

Болезненное осознание, что коллектив и пациенты ждали невропатолога, но не ждали меня, пришло очень быстро. Реплики на утренней летучке относительно моего возраста и внешности были обидными, но верными по сути. Тот факт, что врачи, высказываясь в мой адрес, не постеснялись присутствия Фаины Кузьминичны, о многом говорил. И если я была оскорблена их бесцеремонностью, они, несомненно, были не менее оскорблены, увидев вместо опытного доктора молоденькую пигалицу, в их представлении едва ли способную отличить вегетативную систему от соматической. Коллег не убедил аргумент главврача, что вместо меня они вообще могли получить интерна. И хотя позднее в тот день они вели себя со мной подчеркнуто дружелюбно, я знала, что за моей спиной продолжают обсуждать сомнительную кандидатуру нового невропатолога, и мучительно краснела, вспоминая свой ответ травматологу Мартынюку, наглядно продемонстрировавший коллективу мою импульсивность и несдержанность.

Вернувшись тем вечером в общежитие, я заперлась на ключ и расплакалась.

Торшер не включался, лампочка под потолком перегорела. Комната тонула в полумраке, хоть как-то скрывавшем убогость обстановки и беспорядок, который я оставила с утра.

Я совершенно вымоталась и к тому же проголодалась. При стационаре работала столовая, где сотрудников кормили обедами за весьма умеренную плату, вычитаемую из оклада, но в течение дня я не нашла ни времени, ни моральных сил, чтобы туда сходить. К усталости примешивалось чувство одиночества и неустроенности. Вещи, в спешке вываленные из чемодана на кровать, так и лежали: не разобранные, не выглаженные, не убранные в шкаф. Никто не мог сделать это за меня, как и застелить постель бельем, которое я забыла получить у комендантши, а ее рабочий день закончился, поэтому мне, ко всему прочему, предстояло спать на голом матраце.

От голода сводило живот, но я постеснялась постучаться к Нине и попросить у нее чашку чая и бутерброд. Слезы не принесли облегчения, только голова разболелась. Я распахнула окно, впуская в комнату прохладный, наполненный ароматом хвои вечерний воздух. Пахло здесь, конечно, совсем не так, как в Ленинграде, но даже это не могло примирить меня с осознанием того, что, переехав в Таёжный, я совершила ошибку.

Дело было даже не в моей уязвленной гордости (я-то ожидала, что коллеги примут меня с распростертыми объятиями), а в том, что я потеряла всё, не получив взамен ничего. Не обязательно было оставаться в Ленинграде, можно было найти работу в Москве или любом другом крупном городе. Но меня потянуло в глухомань.

Переложив одежду на стол и раскатав на панцирной сетке тощий матрац, я постелила поверх Нинино полотенце, а комковатую подушку обернула марлевым сарафаном. Одеяло я не нашла. Кровать выглядела такой жалкой, что ложиться на нее совершенно не хотелось.

Я привезла с собой деньги – достаточные, чтобы обосноваться на новом месте и продержаться до первой зарплаты, поэтому решила завтра же отправиться по магазинам и купить постельное белье, полотенца, посуду, съестные припасы и гигиенические принадлежности. Оставалось надеяться, что Фаина Кузьминична разрешит мне уйти пораньше. Я совершенно упустила из виду Нинин рассказ о том, что вещи и продукты надо «доставать». В Ленинграде эта проблема была решена добрый десяток лет назад.

В дверь постучали. Я решила, что это Нина, и испытала малодушное облегчение: она пришла, чтобы пригласить меня поужинать.

– Минутку! – крикнула я и торопливо умылась холодной водой.

Не нужно Нине знать, что я плакала. Мне не хотелось представать перед ней слабой, избалованной девчонкой, раскисающей от малейших неприятностей.

Но когда я открыла дверь, оказалось, что пришел доктор Мартынюк.

Не знаю, что удивило меня больше – собственно его появление или то, что без докторского халата, в клетчатой рубашке навыпуск и вельветовых брюках он казался совсем другим, чем на летучке. В первую секунду я даже его не узнала. А когда узнала, неприязненно спросила:

– Что вам нужно?

– Хочу извиниться. – Он располагающе улыбнулся. – Утром я вел себя… гм… некорректно.

– Извинения приняты.

Я попыталась закрыть дверь. Мартынюк придержал ее ногой.

– Можно войти?

– Нельзя. Я уже ложилась спать.

– Да? – Он вгляделся в мое лицо. – А по-моему, вы плакали.

– Одно другому не мешает. Товарищ Мартынюк, я не расположена принимать посетителей.

– Меня зовут Игорь Михайлович. Можно просто Игорь.

– Я бы предпочла держаться в рамках официального общения.