– Так… Кажется, не с того я начинаю свою жизнь в Карфагене, – сказал он вслух сам себе. – Рановато мне думать о женщинах.

Но он увидел Сотеру буквально этой же ночью. Правда, во сне, и это был очень приятный сон…

Глава 3. Новые знакомства

Прошло три месяца. Царевич постепенно обживался в Карфагене. Это оказалось не так уж трудно, учитывая, что многие дни были очень похожи друг на друга.

Услышав поутру легкий стук в дверь, Массинисса повернулся лицом к ней, но глаза не открывал, делая вид, что еще спит. Через какое-то время Сотера тихонько вошла в его комнату, внесла на подносе завтрак – кусок жареной рыбы, вареные яйца, овощи – и принялась накрывать на стол, стараясь не шуметь. Чуть приоткрыв глаза, царевич наслаждался буквально каждым ее грациозным движением. Вот она потянулась, подальше отставляя кувшин с медовой водой, и ее большая грудь коснулась стола. А как она изящно наклонилась, собирая посуду, оставленную им после ужина под столом!

«У нее такие округлые манящие бедра, – разглядывая прелести Сотеры, думал Массинисса. – „Манящие“? Да-а, меня так и тянет к ней. Но что мне с нею делать? Как мне быть с женщиной, когда придет День взросления?» Эти мысли терзали царевича, который не представлял себе, как будет происходить то, что станет ему доступным после заветного дня.

Когда Сотера ушла, он еще какое-то время полежал на ложе, чтобы успокоить забившееся сердце, затем поднялся, умылся и наскоро позавтракал.

После этого царевич вышел на тренировочную площадку, где его уже поджидал Оксинта, пришедший сюда через кухню.

– Сегодня отрабатываем метание дротика, – объявил он и, подняв оружие, ловко метнул его в мишень, попав точно в цель.

Его телохранитель делал это мастерски. А вот у Массиниссы пока так не получалось. Но когда Оксинта начинал слегка подтрунивать над ним, царевич доставал один из чевестинских кинжалов и метал в мишень, попадая в нее так же точно, как телохранитель дротиком.

Но в этот день Массинисса настойчиво и решительно раз за разом выполнял это упражнение, пока, наконец, его дротик не оказался совсем рядом с тем, что швырнул Оксинта.

– Ты делаешь успехи, царевич! И это хорошо! Нумидиец должен метко бросать дротики, это наше национальное воинское ремесло, – сказал телохранитель. И чуть слышно добавил: – А вот что ты научился хорошо орудовать метательными кинжалами, лучше особо никому не показывать! Это редкое умение в нужный момент может здорово пригодиться.

После этого они сражались на мечах, а затем оба купались в бассейне, пока солнце еще не взошло высоко и не начало припекать.

Вскоре появился учитель Феаг. Этот пожилой, пухлый и нудный пуниец очень не нравился Массиниссе. Дело в том, что он все время старался больше рассказывать об истории Карфагена, его культуре и политике. Как-то царевичу это порядком наскучило, и он решил поговорить об этом с учителем.

– Послушай, уважаемый Феаг, я бы хотел больше знать о своей стране, о нумидийцах, – начал царевич. – Почему ты никогда не рассказываешь мне об этом? Отчего мы почти ничего не учим о Риме или о Греции? Ведь эти страны такие же великие, как Карфаген.

– Что ты, что ты, царевич! – замахал на него руками учитель. – Как можно сравнивать с ними великий Карфаген?! Наш город появился на клочке бычьей шкуры и разросся до огромной державы, которой принадлежат земли Африки и Испании. Мы торгуем со всем Средиземноморьем, и с нами вынуждены считаться и недостойные греки, и ничтожные римляне.

– Говоря «вынуждены считаться», ты, вероятно, имеешь в виду то, что Карфаген до сих пор платит дань «ничтожным римлянам» и иногда просит помощи у «недостойных греков»? – съязвил тогда Массинисса.

Во время прогулки он случайно услышал эти сведения от возмущенных торговцев портового рынка. Их обложили дополнительными налогами для скорейшей выплаты дани Риму в две тысячи двести эвбейских талантов. Этот долг образовался после поражения карфагенян в Первой Пунической войне.

Феаг в тот момент их спора, казалось, даже задохнулся от гнева и негодования.

– Почему ты, нумидийский царевич, наш верный союзник, собираешь какие-то сплетни и так легко принимаешь их на веру?! Эту чушь наверняка распространяют враги Карфагена в расчете на то, что такие простодушные и легковерные люди, как ты, подхватят их и будут нести дальше!

– Об этом говорят не враги Карфагена, а его купцы. Мне лично довелось видеть, как сборщики налогов объясняли увеличение собираемых сумм необходимостью скорейшей уплаты дани Риму, а торговцы возмущались. Да и моему отцу пришлось увеличить вам выплаты, что непросто для нашего царства. Так что, дорогой учитель, не стоит скрывать очевидное: твой восхваляемый Карфаген оказался слабее «ничтожного» Рима.

И довольный Массинисса долго еще наблюдал, как растерянный Феаг что-то недовольно бурчал себе под нос, не находя аргументов, чтобы возразить. Впрочем, и после этого пуниец продолжал гнуть свою линию, и царевич решил пойти на компромисс:

– Послушай, учитель, я предлагаю тебе сделку. Ты будешь по-прежнему приходить ко мне, отрабатывая свои пунические деньги, а я буду платить тебе за то, чтобы ты не захламлял мне голову восхвалением Карфагена и держал язык за зубами.

– Плати мне не меньше половины пунической суммы! – поставил условие Феаг. И тут же добавил: – И еще я буду у тебя обедать!

Последнее обстоятельство не очень нравилось царевичу. Нет, ему не жалко было еды, которой, впрочем, вместительный Феаг потреблял изрядно. Угостив его пару раз из вежливости, Массинисса заметил, что обнаглевший преподаватель демонстративно стал задерживаться после уроков и тянул время до обеда. Он дожидался момента, когда нумидийская красавица начинала накрывать на стол, и любовался ею. Получив же приглашение к трапезе, Феаг продолжал восхищенно глядеть на Сотеру, поглощая пищу почти не жуя.

Массинисса видел, что кухарка смущается, но ей, похоже, было приятно это неприкрытое восхищение постороннего мужчины. Царевича данное обстоятельство почему-то задевало, но причину этого недовольства он не понимал.

– Что ж, учитель, раз ты уже предпочитаешь нумидийскую кухню карфагенской, глядишь, со временем и насчет всего другого изменишь свое мнение, – съязвил тогда Массинисса. Затем он тоже выставил условие: – Но за все это ты найдешь мне действительно хорошего учителя, лучше грека. Я эллинам больше доверяю.

Феаг и на это согласился. Обрадовавшись столь выгодному предложению, он даже не обращал внимания на колкости ученика.

– И обедать теперь ты будешь на кухне. А со мной будет сидеть тот, у кого я действительно могу научиться чему-то полезному.

Пуниец тогда стерпел и это.

…Феаг привычно прошел мимо купавшихся в бассейне нумидийцев, поздоровался с ними кивком головы. Затем он расположился в доме, на специально отведенном ему месте с подушками, и стал тихонько подремывать.

Выбравшийся из бассейна Оксинта, глядя на него, проговорил нарочито громким голосом на ломаном пуническом языке (благо за время обучения Массиниссы и общения его с карфагенским учителем он кое-что усвоил):

– Хорошая работа у этого человека: только за то, что он никому не мешает, ему платят большие деньги, да еще и вкусно кормят! Вот бы и мне освоить такое ремесло!

Феаг сделал вид, что ничего не услышал.

Вскоре появился пожилой худощавый грек по имени Эвристий, которого нашел себе на замену пунический учитель. Он заметно прихрамывал, через левую щеку проходил длинный шрам, курчавые длинные волосы были совсем седыми.

В первый день их знакомства Эвристий, сдержанно поклонившись, поприветствовал Массиниссу на нумидийском языке.

Царевич восхищенно проговорил на родном наречии:

– Не ожидал, что здесь, в Карфагене, кто-то еще говорит на языке степей.

Однако смущенный эллин, перейдя на греческий, тут же произнес:

– К сожалению, я пока выучил только приветствие, царевич. Здесь я нечасто встречаю твоих сородичей.

Массинисса махнул рукой и ответил на греческом:

– Ничего, пока мы будем общаться на твоем языке и пуническом, а когда я научу тебя нумидийскому, перейдем на мой.

– Ты и вправду мудрый, царевич, как о тебе говорил уважаемый Феаг, – чуть поклонился в сторону пунийца грек.

Массинисса понял, что новый учитель хочет поблагодарить коллегу за оказанную помощь в поиске работы.

– Когда мы приступим к учебе, надеюсь, ты и в этом убедишься, – сказал царевич.

…Новый учитель оказался не чета прежнему. Кроме того, что грек и знал больше его, он еще всегда был в курсе последних новостей Карфагена и не только. Теперь занятия проходили не нудно, а настолько интересно, что даже, казалось, безразличный ко всему Оксинта во время уроков устраивался поближе и прислушивался к тому, что говорилось.

Эвристий по достоинству оценил кулинарное мастерство Сотеры и каждый раз нахваливал ее, вызывая смущение девушки. Однако, поняв, что к ней неравнодушен его царственный ученик, вел себя с нею скромно, в отличие от Феага, продолжавшего доставать кухарку своим вниманием. Массинисса оценил деликатность Эвристия.

Затем он, к удовольствию царевича, нашел способ избавиться от Феага, предложив тому ученика в богатом пуническом доме. Грека-учителя там видеть не хотели, настаивали на карфагенском преподавателе. Родители готовы были даже платить больше сородичу, чем чужеземцу. Феаг, узнав о сумме, тут же распрощался с Массиниссой, и больше его не видели.

А окончательно эллин стал приятелем нумидийцев, когда однажды, придя рано утром и застав их обоих за утренним упражнением в метании дротиков, он присоединился к ним. Причем грек поражал мишени не хуже их.

Когда Массинисса поинтересовался, откуда у него такие навыки, учитель ответил:

– Я когда-то был наемным воином, и это было моим ремеслом. Мне довелось участвовать в войне Карфагена с Римом, был ранен. Теперь зарабатываю себе на хлеб преподаванием.

– Пока ты учишь меня, о хлебе можешь не беспокоиться, – покровительственно похлопал грека по плечу царевич. Ему нравилось чувствовать себя взрослым, несмотря на то, что по нумидийским традициям он еще не был совершеннолетним.

Узнав как-то из разговора об этой его особенности, грек пообещал Массиниссе после Дня взросления сводить его в греческий квартал, в таверну, где собирались его бывшие сослуживцы, и познакомить с наемниками. Царевич не мог нарадоваться на своего нового учителя.

Недоволен он им был лишь однажды, когда попросил рассказать об отношениях мужчин и женщин. Находившийся рядом Оксинта тут же отрицательно замахал головой, и смутившийся Эвристий пообещал царевичу просветить его после совершеннолетия.

– Но до этого дня осталась всего одна неделя! – вскричал тогда Массинисса, разгневанный его отказом. – Какая разница: сегодня я это узнаю или чуть позже?!

– Не гневи богов, царевич, – нахмурился Оксинта, но грек прервал его жестом.

– Погоди, я объясню. Массинисса, пойми! Законы твоего народа создавались для того, чтобы их соблюдать, чтобы все жили как цивилизованные люди, а не как дикари. Дело в том, что со слов «Какая разница?» начинаются многие преступления. «Какая разница, что это его вещь, а не моя?» – рассуждают воры. «Какая разница: умрет он сейчас или в старости?» – оправдывают себя убийцы. «Какая разница: завоюем их мы или это сделают другие?» – объясняют захват менее сильных народов те, кто превосходит их в могуществе.

– Достаточно, – перебил его царевич. И недовольно пробурчал: – Я все понял, учитель. Подожду.

Тем не менее кое-какие ответы он получил уже через пару дней, когда проснулся среди ночи от непонятного шума за дверью. Массинисса взял в руки кинжал и, подкравшись к двери, еще раз прислушался. Он различил громкое мужское сопение и звонкие женские вскрики.

«Кого-то бьют?» – подумал царевич. Но потом предположил, что на драку этот ночной шум не похож, и, скорее всего, он неслучаен. Особенно учитывая, что сопящий явно был Оксинта.