Марк погладил шрам на лбу. Взял у нее из рук записку.

– И что это значит? Кого мне Бог послал? Раз он так обо мне заботится, зачем перевернул мой пикап? Вжух! Решил с моей судьбой поиграться?

Карин взяла его за руку.

– Ты вспомнил?

Он отмахнулся от нее.

– Ты мне рассказываешь. Раз по двадцать на дню. Как

тут забудешь. – Он разгладил записку. – Не-не, слишком мудрено. И все это для того, чтобы привлечь мое внимание? Даже Бог так заморачиваться не будет.

Год назад, увядая, их мать сказала: «Уж кто-то, а Господь мог бы и поэффективней работать».

– Тот, кто написал эти слова, видел твою аварию, Марк. А потом пришел навестить тебя в реанимации. И оставил записку. Этот человек хотел, чтобы ты знал.

С его губ слетел звук, похожий на визг собаки, раздавленной фургоном хозяина.

– Знал что? Что мне теперь делать? Пойти найти, кого из мертвых воскресить? И каким, спрашивается, образом? Я даже не знаю, где искать мертвых.

По спине Карин пробежал холодок. Ужасные игры, на которые намекала полиция.

– Ты о чем, Марк? Что ты имеешь в виду?

Он замахал руками над головой, словно отгонял от себя рой зла.

– Откуда мне знать, что я имею в виду?

– Что… Разве мертвецы не?..

– Я даже не знаю, кто умер. Не знаю, где сестра. И где сам нахожусь. Эта ваша больница вполне может быть киностудией, где запирают и дурачат людей, заставляя их поверить, что все вокруг – реально.

Она пробормотала извинения, мол, записка – это просто бессмыслица. Она потянулась, чтобы забрать ее и убрать обратно в сумку. Но Марк вытянул руку с запиской в сторону.

– Я должен узнать, кто ее написал. Автор записки знает, что произошло на самом деле.

Он порылся в задних карманах любимых мешковатых черных джинсов низкой посадки, которые Карин привезла из дома.

– Черт! У меня даже бумажника нет, чтобы записку убрать. И карточки соцстрахования тоже. Даже гребаного удостоверения личности нема! Хотя чему удивляться – я же непонятно где.

– Принесу тебе завтра бумажник.

Он яростно сверкнул глазами и вспыхнул:

– И как ты ко мне в дом собираешься пробраться?

Не получив ответа, он разом поник.

– Ну, раз у них получилось прооперировать мне мозг без моего ведома, то и чертовы ключи от дома достать им труда не составит.

Они все спрашивают Марка Шлютера, кем он, по его мнению, является. Ответ вроде очевидный, но их вопросы всегда с подковырками. Всегда есть какой-то скрытый смысл. Все стараются сбить его с толку – бог знает почему и зачем. Все, что остается, – отвечать и сохранять хладнокровие.

Его спрашивают, где он живет. Он показывает пальцем на снующих вокруг людей в белом. Спросите этих товарищей, они лучше знают. Вопрос меняется: может ли он назвать свой домашний адрес? Марк Шлютер, Шерман 6737, Карни, Небраска. К службе готов. Они продолжают: ты уверен? Им в процентах, что ли, измерить? Его спрашивают, где его дом: в Карни или Фэрвью? Снова стараются запутать. Сейчас он живет в Фэрвью, ясное дело. Но в вопросе не уточнялось, что речь идет про текущее место проживания.

Его спрашивают, чем он занимается. Каверзный вопрос. Тусуется с друзьями. Ходит на выступления разных групп в клубы типа «Пули». Ищет обвесы для пикапа на eBay. Снимает видео. Смотрит телик. Выгуливает собаку. В одной онлайн-игре у него есть персонаж-вор, и когда делать совсем нечего, он прокачивает характеристики. Но умалчивает об очевидной параллели: к нему самому относятся, как к персонажу игры.

Это все? Больше он ничего не делает? Ну, не будет же он прямо всем делиться. Не их собачье дело, чем он занят за закрытыми дверями. Но нет, они тогда перефразируют: чем он зарабатывает на жизнь? Где работает? Так а чего сразу нормально не спросили?

Он рассказывает о техобслуживании и работе слесаря второго разряда. Какие аппараты легко чинить, а с какими всегда полно мороки. Всего третий год в компании, а уже зарабатывает шестнадцать зеленых в час. Про животных они не спрашивают, что хорошо. Он терпеть не может, когда люди начинают допытываться. Все едят животных. Кто-то должен их убивать. Причем к убою он вообще не имеет отношения: его работа, – следить за исправностью машин. Настойчивый интерес к заводу начинает напрягать. Он пропустил пару смен, так что, наверное, будут последствия. Возможно, кто-то захочет занять его место. Работа непыльная, да и зарплата приличная, особенно в текущей экономике. Убивают-то и за куда низшие должности.

Его спрашивают, кто был вице-президентом при первом Буше. Полный бред. Что еще попросят? Назвать хлыстов-сенаторов? Сосчитать от ста до нуля по тройкам? Какой полезный навык, ничего не скажешь! Суют кучи тестов, так что приходится бесконечно обводить что-то кружочками, вычеркивать и тому подобное. Даже задания делают неудобными: печатают все мелким шрифтом или дают десять секунд на такой объем, который и за полчаса не успеешь сделать. Он талдычит им, что в жизни его все устраивает, и незачем ему проходить экзамены для чего-то еще; если хотят исключить его из экспериментальной программы, то пусть не стесняются. Они смеются и дают больше заданий.

Все вопросы и допросы сбивают с толку. Врачи говорят, что они – не враги. Судя по результатам заданий, он многого не умеет, но это неправда. Лучше бы проверили женщину, которая выдает себя за сестру.

Друзья не забывают, навещают, но с ними тоже что-то не то. Дуэйн-о ведет себя вроде как нормально. Его невозможно сымитировать. Надо только завести с ним разговор на любую тему. Например, терроризм:

Гас, знаешь о джихаде? Госдепартамент одно не уяснил про исламистов. С ними не справиться силой извне.

Исламисты? Их разве не мусульманами зовут? Или это неправильно?

Что ж, «неправильно»… Неправильно – очень относительное слово. Не сказать, что ты неправ…

И далее льется бессмысленный словесный понос, который может выдать только Чувак Кейн. Рупп на первый взгляд тоже выглядит обычно, говорит как всегда, но все у него как-то невпопад. Только вот Томми Рупп ничего не делает невпопад. Он устроил Марка на завод, научил его стрелять и экспериментировать, так сказать, с восприятием реальности посредством веществ; уж кто-кто, а такой исключительный человек, как Рупп, точно объяснит, что происходит.

Он спрашивает Руппа, что он знает о даме, которая выдает себя за Карин. В ответ друг таращится так, будто видит перед собой оборотня. Ему точно что-то в еду подсыпают. Он все время на нервах, словно на похороны пришел. Настоящему Руппи на все плевать. Он знает, как надо веселиться. Настоящий Руппи целый день таскает в холодильнике коровьи тушки, и все ему нипочем. Этого парня ничем не прошибешь. Он и так уже пришибленный.

Все эти изменения сильно напрягают Марка, но ему остается только смириться. От него что-то скрывают, причем плохое. Пикап разбит. Сестра пропала. И все как будто ни при чем. Никто даже не заикается об аварии, о том, что происходило до и сразу после. А он смирно сидит, прикидывается дурачком и думает, как бы узнать больше подробностей.

Дуэйн-о и Рупп убеждают его сыграть в пятикарточный покер. Это ж как терапия, уверяют они. Ладно, ладно, ему все равно больше делать нечего. Но потом подмешивают ему ложные карты, на которых масть такая нечеткая, что неясно, это пики или трефы. А еще в колоде слишком много шестерок, семерок и восьмерок. Они играют на наклейки для упаковок с логотипом завода; стопка Марка исчезает так же быстро, как бизоны во время истребления. Друзья то и дело спорят, что он уже брал карты, но это не так. Тупая игра для слабаков. Так он и заявляет. А ему в ответ: Шлютер, это ж твоя самая любимая игра. Он даже не утруждает себя возражениями.

Еще они часами слушают миксы, которые Дуэйн скачивает и записывает на компакт-диски. Музыка сильно изменилась, пока Марк отсутствовал. Песни вставляют. Ох, черт! Подобной хренотени раньше он не слышал. Что за кантри-метал?

Слова задевают Руппа. Гас, хватит ерзать. Ты уши давно чистил? Кантри-метал, серьезно? Ты морфия перебрал?

Ну, вообще есть такой жанр, встревает Кейн. Очень даже признанный. Ты не в курсе?

Дуэйн – настоящий Кейн, несмотря ни на что.

И все же от взглядов, которыми перебрасываются друзья, Марку хочется бежать. Когда они рядом, собственных мыслей совсем не слышно. Столько всего разом происходит, и понять, что не так, невозможно. А когда они уходят, не остается никаких зацепок. Нельзя объяснить то, чего не видишь.

Проблема в том, что двойник Карин ужасно точный. Он сидит в одиночестве, никому не мешает, слушает успокаивающую музыку, как вдруг она приходит и начинает к нему цепляться. Все никак не перестанет разыгрывать из себя сестру. Она прислушивается к мелодии. Что за гавайское трио?

Не знаю. Типа полинезийская полька.

Она сразу: где достал?

Ага, так и сказал. Санитар дал. За хорошее поведение.

Марк. Ты серьезно?

В смысле? Что, думаешь, я украл диск у старикана с Альцгеймером? Какое тебе вообще дело? Теперь за каждым моим вздохом следить будешь?

Она спрашивает: тебе правда нравится это слушать?

Ну, как видишь. А почему должно не нравиться?

Просто… Нет, нет, слушай на здоровье. Уверена, песня и правда хорошая.

Глаза у нее красные и припухшие, будто в них попала соль.

Он продолжает, мол, ты меня не знаешь. Я постоянное такое слушаю. Мне вообще-то нравится странная музыка. Включаю ее, когда один. Или под шлемом. Под меховыми наушниками.

Можно подумать, он только что признался ей, что на самом деле трансвестит. Аж голос у нее скакнул на октаву.

Конечно. Я тоже так делаю, говорит она.

Он не понимает. Ее это удручает. Он ничего не понимает. Надо поменьше болтать и собрать больше данных. Записывать бы все где-нибудь, но журнал могут забрать и использовать как улику.

Даже Бонни, милая, наивная Бонни, изменилась. В маленькой шапочке и платье в пол она совсем как привидение из старого телешоу. У нее теперь новая жизнь: живет на корнях, в поросшей травой траншее, у арки через межштатную магистраль, как степная собачка. Притворяется, что мать умерла во время снежной бури, а отец – от засухи, – сюжетец прямо-таки из Библии, – хотя оба родителя живы, у них домик в элитном коттеджном городке недалеко от Тусона. Все кого-то из себя разыгрывают и ждут, что он посмеется и подыграет.

Правда, заводит она по-прежнему так же сильно, как и платный канал, даже в рабочем платье до щиколоток. Так что он с ней не спорит. Откровенно говоря, наряд сексуальный, особенно винтажная шапка. Глазеть на Бонни, пока она заполняет открытки всякой ерундой, – одно удовольствие. «Желаю скорейшего выздоровления» для совершенно незнакомых людей из соседних палат. Открытки с новорожденными в люльках для членов парламента в Вашингтоне. Он присаживается рядом, одной рукой аккуратно раскрашивает рисунки, а второй сжимает ее ладонь. Будь они одни, она бы разрешила ему сунуть пальцы куда угодно.

Но открытки отказываются сотрудничать. Одна рвется, и кончик ручки оставляет вмятину на столе. Да что с тобой не так, спрашивает он. Отстойное дерьмо.

Она вздрагивает. Она его боится. Но потом обнимает за плечи.

У тебя здорово получается, Маркер. Очень-очень здорово, я просто в шоке. Еще недавно ты как будто не здесь был.

Правда? Но теперь я потихоньку возвращаюсь? Сюда?

Уже вернулся, говорит она. Только посмотри на себя!

Он окидывает ее долгим взглядом, но не понимает, врет она или нет. Протирает испорченные глаза. Достает собственную открытку, для сравнения:

Я никто но……

Что ж, добро пожаловать в клуб, незнакомец. Мы все тут такие.