Карин и глазом не успевает моргнуть, как пролетают недели. День за днем врачи обследовали Марка, проверяли его память и восприятие реальности. В душе у нее полная разладица. Что неудивительно, ведь Марк дважды в день зовет ее самозванкой. Такие дни не то что считать, их помнить не хочется.

Марка перевели в реабилитационный центр. Он повесил нос.

– Вот значит как «выписывают». Здесь еще хуже. Безопасности никакой. Что, если я сбегу?

На самом деле центр «Дедхэм Глен» был на уровень выше «Доброго самаритянина». Пастельные тона и отделка натуральным камнем. Прямо как недорогой дом престарелых. Марк не понял, что его перевели в то же самое место, где лежала их больная мать; по крайней мере, ни разу об этом не обмолвился. Ему выделили личную палату, коридоры были не такие унылые, еда – на порядок лучше, а персонал – квалифицированнее, чем в холодной и стерильной больнице.

Лучшей в отделении была Барбара Гиллеспи, младшая санитарка. Хоть взяли ее совсем недавно и ей уже перевалило за сорок, работала она с небывалым усердием и рвением. Казалось, они с Марком знакомы уже тысячу лет. Барбара лучше Карин догадывалась, что нужно Марку, даже если сам Марк не мог точно выразить желания. Благодаря этой женщине время в реабилитационном центре больше походило на семейные каникулы. От Барбары исходила такая уверенность, что оба Шлютера во всем старались угодить ей и вели себя приличней, чем обычно. Присутствие Барбары помогло Карин уверовать в полное выздоровление брата. Марк влюбился в сангитарку по уши за первые пару дней, а вскоре запала и Карин. Каждое утро она ждала встречи с женщиной, искала с ней общения, придумывала вопросы. В мечтах Карин Барбара Гиллеспи была ей если не сестрой, то близкой подругой, и они утешали друг друга, помогая справиться с травмой Марка, будто обе знали его с младенчества. В реальной жизни Барбара и правда утешала Карин, готовя ее к долгой и трудной реабилитации.

При каждом удобном случае Карин наблюдала за Барбарой, чтобы перенять ее самообладание и непринужденный вид. Ночью, лежа с Дэниелом в его темной монашеской келье, она принялась ее описывать. В итоге чуть ли не начала петь новой знакомой дифирамбы.

– Когда с ней разговариваешь, она всегда в моменте. Я таких людей не встречала. Не отвлекается, не витает в облаках. Не думает про следующего пациента или предыдущего. Когда она рядом, для нее не существует никого другого. Я наоборот, либо думаю о своих прошлых конфузах, либо планирую, как избежать будущих. А Барбара, она… такая собранная. Живет настоящим. Видел бы ты ее в действии. Идеальная помощница для Марка. Сразу с ним сошлась. Спокойно выслушивает его теории; а мне обычно хочется заткнуть его подушкой. Ей так комфортно в своем теле. Уверена, ей больше всего на свете нравится быть собой.

Дэниел коснулся ее предплечья, словно предостерегая. Она откинулась на футон, лежащий посреди необставленной комнаты; даже три горшка с растениями не добавляли уюта, лишь сильнее подчеркивали дешевый вид помещения. Все немногочисленные предметы мебели представляли собой конструкторы из переработанных материалов. Книжные полки с грудой публикаций Геологической службы США, брошюр Службы охраны природы и справочников представляли собой скрепленные вместе ящики из-под апельсинов. Рабочий стол – прибитая к козлам для распилки дубовая дверь, утащенная из снесенного дома. И даже мини-холодильник – маленький кубик из студенческого общежития, купленный в магазине уцененных товаров за десять долларов. В квартире он держал температуру в плюс пятнадцать. Конечно, он прав: такой образ жизни – единственно верный и оправданный. Но Карин уже строила планы, как облагородить жилище.

– У этой женщины есть собственный внутренний термометр, – продолжала она. – Свои атомные часы. Она, наверное, единственная, кому плевать на методы эффективного распределения времени. Она такая ровная. Спокойная. Сосредоточие постоянства и участия.

– А из нее бы вышел неплохой натуралист.

– На выкрутасы Марка она реагирует спокойно, даже когда он какую-нибудь дикость творит. С другими пациентами у нее тоже проблем нет, хотя некоторые просто жуть. Предрассудки – это не про Барбару, людей в рамки она не загоняет. Она ценит и принимает каждого, как личность.

– Чем она с Марком занимается?

– Официально она – закрепленная за ним санитарка. Следит, чтобы он не пропустил занятия по расписанию, проводит светотерапию, осуществляет уход, навещает пять раз в день, следит, чтобы не сошел с ума, убирает за ним. Она – самый недооцененный работник из всех, кого я знаю, – включая меня. Не понимаю, почему она еще не начальник центра.

– Если бы она сидела в совете директоров, кто бы ухаживал за твоим братом?

– Верно.

Ответ – односложное словцо, сказанное наигранно-назидательным тоном. В стиле Дэниела. Кажется, проснулся старый добрый эффект хамелеона. Стань тем, с кем ты рядом.

– Карьерный рост – не всегда хорошо, – добавил Дэниел. – Человек должен заниматься тем, что ему нравится, а не выбирать профессию по статусу.

– Это как раз про Барбару. Она даже грязную одежду подбирает с пола с грацией балерины.

Дэниел осторожно вырисовывал пальцами круги по ее коже. Ее осенило: восхваления пробудили в нем ревность. Терпение – его тайная страсть, и в терпении он желает превзойти всех и каждого.

– Она слушает все безумные заявления Марка, как будто все, что он говорит, – абсолютная правда. Словно безмерно его уважает. Заинтересованно расспрашивает обо всем в деталях, без снисхождения, пока он сам не поймет, какую глупость сморозил.

– Хм. А в скаутах она не состояла?

– Но мне кажется, она какая-то грустная. Настоящий стоик, но грустный. Нет обручального кольца на пальце, ни полоски от снятого. Не знаю. Так странно. Она – тот человек, которым я всю жизнь пыталась стать. Дэниел, ты веришь, что у каждого человека есть своя судьба?

Он притворился, что не понял. Сам жил как отшельник и медитировал четыре раза в день. Жертвовал жизнью, чтобы защитить реку, которой десятки тысяч лет. Поклонялся природе. Еще в детстве возвел Карин на пьедестал. Как ни посмотри, он – воплощение веры. Но стоило ей сказать «судьба», как он смутился.

Она замялась.

– Ну, не обязательно… В общем, называй, как хочешь. Просто с тех пор, как произошел несчастный случай, я все думаю: может, мы, сами того не зная, следуем заранее уготованному нам жизненному пути? И в итоге придем к конкретному пункту назначения?

Он напрягся. Быстро задышал, и воздух защекотал ее грудь.

– Не знаю, Кей Си. Хочешь сказать, что Марк попал в аварию, чтобы ты встретилась с этой женщиной?

– Не я. Марк. Ты и сам знаешь, как он раньше жил. Вспомни его дружков хотя бы. Барбара Гиллеспи – первая его нормальная знакомая и не неудачница после… – Карин повернулась к Дэниелу лицом, положив руку ему на бок. – После тебя, в общем.

Он поморщился от неуместного комплимента. Узы детства, разорванные с наступлением юношества. Дэнни Ригель, которого Марк когда-то любил, и мужчина, лежащий в тридцати сантиметрах от нее, – два разных человека.

– И ты считаешь, что такова его… судьба? Что эта женщина существует, чтобы спасти Марка от самого себя?

Она отдернула руку.

– Не надо так упрощать.

С другой стороны, он не стал насмехаться, как другие мужчины. Но она понимала, как отчаянно звучат ее слова со стороны. Скоро последует примеру матери и будет трактовать мормонские писания как предсказания.

– Ей обязательно быть его судьбой? – спросил Дэниел. – Она не может быть, не знаю, счастливой случайностью? Для разнообразия.

– Но они бы никогда не встретились, если бы не авария.

Дэниел встал и подошел к окну, совершенно голый и потерянный. Словно дитя природы. Холода квартиры он будто не ощущал. Он поразмыслил над ее словами. Он всегда готов был прикинуть все на себя; ей нравилась эта черта.

– Не может быть, чтобы у каждого из людей был только свой путь. Все взаимосвязано. Его жизнь, твоя, ее, его друзей… моя. И жизни остальных…

Наблюдая, как он смотрит в окно на переплетенные тропинки судьбы, Карин думала о следах шин. Полицейские измерили и определили три пары. Сколько водителей промчалось мимо в ту ночь, не оставив следов? Она села в постели, прикрывшись одеялом.

– Ты самый загадочный человек из всех, кого я встречала. Всегда говоришь, что существует некая живая энергия, которую мы не в силах…

Как только Роберт Карш над ним не насмехался! Человек-энт. Друид. Отшельничек. А Карин повторяла попугаем любые жестокие слова, лишь бы получить толику одобрения.

Дэниел обратился к кому-то за окном.

– Сейчас миллион видов под угрозой вымирания. Не время думать о личном пути.

В словах явно слышался упрек. Ей словно влепили пощечину.

– Мой брат чуть не погиб. И я не знаю, что с ним будет. Сможет ли он вернуться на работу, сможет ли его мозг, его личность… Уж извини, но мне нужно во что-то верить, чтобы такое пережить.

Силуэт на фоне окна схватился за макушку.

– Я… Боже, нет! – Он вернулся на кровать. – Я тебя ни в чем не виню. – Он с раскаянием погладил ее по волосам. – Есть вещи сильнее нас.

В поглаживании она угадала продолжение: настолько сильнее, что наши судьбы для них ничего не значат.

– Я люблю тебя, – сказал Дэниел. С опозданием на десять лет и вместе с тем преждевременно. – В тебе я вижу воплощение лучших качеств человечества. Сейчас ты искренней и естественней, чем когда-либо.

То есть слабая. Нуждающаяся в поддержке. Допустившая ошибку. Карин решила не продолжать разговор. Уткнулась в его тощую грудь, пытаясь заглушить вырвавшиеся слова.

– Скажи, что все образуется.

– Возможно, – сказал он. Любое жестокое слово, лишь бы ободрить. – Если эта женщина может помочь Марку, тогда она – наша судьба.

Дэниел медитировал – так он размышлял. Она уходила из квартиры всякий раз, когда он садился в позу лотоса. Не потому, что боялась помешать. Стоило ему сосредоточиться на дыхании, как мир вокруг для него переставал существовать. А потому, что ее обижало это спокойное и отстраненное выражение. Казалось, что ее бросают; что она и Марк – всего лишь препятствия на пути к духовному возвышению. В транс он впадал не больше чем на двадцать минут за раз, по крайней мере, при ней. Но для Карин это время грозило стать вечностью.

– Чего ты этим хочешь добиться? – спросила она максимально нейтральным тоном.

– Ничего! Наоборот, медитация помогает мне освободиться от желаний.

Карин вцепилась в подол юбки.

– Какая от этого польза?

– Я становлюсь для себя… объектом. Растождествляюсь. – Он почесал щеку, и взгляд пополз наверх. – Все внутри становится прозрачнее. Уменьшается сопротивление. Я отделяюсь от убеждений, так что каждая новая идея, каждое новое изменение не так уж и много значат… В каком-то смысле умираю.

– Хочешь как бы… распасться?

Дэниел закивал головой: она правильно его поняла. Карин почувствовала ужас. Марк распался. А себе она позволить такого не могла: нужно разгребать последствия аварии. Поэтому от Дэниела она хотела – нет, ей нужно было, чтобы Дэниел стал твердой опорой.

Последний журавль скрылся за горизонтом, и город снова предоставили самому себе. Туристы, приехавшие поглазеть на птиц – в этом году их в два раза больше, чем пять лет назад, – исчезли вместе с мигрирующими крылатыми. Карни с облегчением выдохнул: можно забыть о представлении на ближайшие десять месяцев. Получать известность каждую весну только за то, что, в лучшем случае, испытывает к тебе неприязнь – тут у любого самооценка пострадает.

Вслед за журавлями шли и другие птицы. Миллионы птиц волнами пролетали по узкой горловине песочных часов размером с континент. Карин Шлютер наблюдала за всеми птицами с детства, но только сейчас заметила, что Дэниел может назвать каждый вид. Он повсюду носил с собой список всех четырехсот сорока шести видов, обитающих в Небраске, в алфавитном порядке – благородные утки, гоголи и гуси, казарки, коньки и короткоклювые дрозды, песочники, сарычи, щеглы – с кучей карандашных галочек и размазанных, нечитаемых полевых заметок.