Приглядевшись, я увидел и моего друга Лемешева, он размахивал руками и смешил, как обычно, Ленку Бокову – жуткую хохотушку, ей только палец покажи – она уже заливается. С ней любой тупица будет чувствовать себя остряком вроде Бориса Брунова. Башашкин с ним знаком и уверяет, что в обычной жизни знаменитый конферансье хмурый и немногословный, а любимая его поговорка: «Шутки денег стоят».

Я все-таки не выдержал, оглянулся и с радостью обнаружил, что Ирма идет теперь рядом с Аркой Тевекелян. Отверженный Аркашка вместе с Голубом замыкают строй, пинками подгоняя отстающих – Засухина и Жиртреста, особенно старается, конечно же, наш тираннозавр. Жаль, я не видел, как Несмеяна дала ему от ворот поворот. Наш вожатый по своему обыкновению делает вид, будто не замечает произвола взбешенного отставкой Жаринова, Коля шарит по темной чаще дальнобойным фонарем, выхватывая замысловатые сплетения ветвей, похожие на чудовищ.

Когда колонна изогнулась на повороте, я увидел Эмаль, она шла впереди, пытаясь своим слабым фонариком освещать дорогу, но блеклый пучок света терялся во мраке. Неугомонный Голуб решил созорничать и направил мощный луч на воспитательницу, причем на нижнюю, выпуклую часть ее фигуры. Она, конечно, заметила это хулиганство и полусердито погрозила напарнику пальцем. Странно все-таки: Эмма Львовна намного старше, а позволяет ему разные глупые штучки, будто они ровесники…

– Смотри, снова эти глаза! – взвизгнула Нинка и испуганно прижалась ко мне.

– Где? – уточнил я, отстраняясь.

– Пропали. Только что были. Ты спишь на ходу, что ли?

– Нет, я думаю.

– О чем же ты думаешь? – спросила Краснова.

– Так, вообще.

– И часто ты думаешь?

– Всегда. А ты?

– Я? Иногда.

– А когда не думаешь, что у тебя в голове? – поинтересовался я.

– Не знаю. Так, воспоминания какие-нибудь. Если я не думаю, я вспоминаю.

– О чем?

– Обо всем. Перед тем как появились глаза, я вспоминала, как мы с мамой ходили в цирк. А еще раньше про мамины новые туфли, которые мне еще велики, но совсем немножко. У меня большая нога. Видно, в отца.

– А вот скажи, твой отец ругается, если мать покупает себе что-нибудь без спросу?

– Никогда.

– Он добрый?

– Понятия не имею. У меня его нет.

– А был?

– Конечно. Дети на грядках не растут. Но я его не помню.

– Совсем?

– Абсолютно. Я же ясельная была, когда он смылся.

– Но, может, фотографии остались?

– Нет, мама все порвала и выбросила. Завалялся какой-то клочок: щека с ухом. Но, знаешь, отец мне иногда снится, только я наутро всегда забываю, как он выглядел.

– Как? Щека с ухом.

– Самый остроумный, да?

– Извини… А знаешь… ты в следующий раз постарайся запомнить, на какого актера он был похож во сне. Так легче потом вспомнить! Все люди смахивают на каких-нибудь артистов. Вот мой отец в молодости был вылитый пятнадцатилетний капитан. Забыл фамилию.

– Всеволод Ларионов!

– Точно!

– Ну ты и фантазер, Шаляпин! Новый подвиг придумал?

– Почти, – соврал я и снова оглянулся на Несмеяну.

Мне вдруг показалось, что наш оживленный разговор с Нинкой ей не очень-то нравится. Заметив мой взгляд, Комолова тут же сделала вид, будто она страшно увлечена беседой с Аркой, и даже положила ей руку на плечо. Нет, конечно, мне померещилось. С чего бы это гордой Ирме переживать, что я оказался в паре с этой болтуньей Красновой?

– Ну, скажи, скажи: Ыня победит Фантомаса? – снова пристала ко мне Нинка.

– Они подружатся.

– Врешь!

– Посмотрим. У вас много зубной пасты осталось?

– Есть кое-что. А ты будешь все-таки в почту играть?

– Наверное. Что еще остается делать? Спать-то нельзя.

– Хочешь, я тебе напишу?

– Уже спрашивала.

– Если не хочешь – так и скажи! – надулась она. – А твои сказки про Ыню мне вообще по барабану! Понял?

– Понял.

С тех пор как я напугал всех жуткой историей про непослушную девочку-сиротку, покоя мне не стало. После отбоя и даже иногда во время тихого часа от меня требовали все новых и новых страшных рассказов. Первое время я попросту переиначивал, добавляя красочные подробности и леденящие детали, известные всем пионерам страшилки про черную ленту, кровавое пятно, зеленую пластинку, фиолетовые занавески, синее пианино, стеклянную куклу, желтые глаза, пирожки с человечиной, черные тюльпаны, бабушку с копытом, трамвай с красными шторками, белые туфли с ядовитыми гвоздями, оживающий ночью портрет, ядовитое голубое печенье…

Удивительное дело: чем страшнее получалась у меня небылица, чем сильнее дрожали слушатели, чем ужаснее монстры мерещились за темным окном, тем безмятежнее засыпала потом палата, чтобы утром счастливой улыбкой встретить радостное утро и солнечных зайчиков на стене.

Честно говоря, заранее я сюжет не придумывал, он как-то сам собой всплывал в голове, едва я начинал рассказывать, спросив предварительно:

– А на чем мы вчера остановились?

– На плотоядном платье.

О, это была классная байка – про то, как один портной, завербованный чертями, сшил платье, которое незаметно буквально до скелета съедало того, кто его надевал: сначала маму, потом бабушку, а потом и девочку, ей, горемыке, обновка досталась в наследство.

– Ладно, Нинка, не злись! – попросил я.

– Вот еще! С какой стати? Я и не злюсь. А скажи, откуда ты узнал про кольцо с перламутром? У моей мамы есть такое кольцо.

– Я и не знал. Придумал. Из головы. А ты и эту мою страшилку знаешь?

– Конечно! Лемешев все твои истории пересказывает Ленке Боковой, а она потом нам.

– Так вот почему она к нему все время бегает!

– Конечно! Мы ей поручили. Она у нас как связная в партизанском отряде. А ты что подумал?

– Ничего я не подумал.

– Комоловой, между прочим, твои истории совсем даже не нравятся.

– Почему это?

– Можешь сам у нее спросить.

– И про колечко с перламутром тоже не понравилось?

– Нет! Она сказала, что ты мальчик с болезненной фантазией… – фыркнула Нинка и отвернулась.

Странно, я-то считал историю про то, как две одноклассницы пошли гулять в Сокольники и попали в жуткую передрягу, вершиной своего творчества. Даже самые выдержанные пацаны из нашего отряда, слушая эту мою страшилку, тряслись, как осиновые листы.

– Шаляпин, ты просто новый Хичкок! – похвалил Лемешев, который благодаря своей библиотечной мамаше, знает много странных слов.

– Да, получилось ништяк! – подтвердил Хабидулин.

– До великого Хичкока Шляпе еще как до Луны! – ревниво возразил осведомленный Пферд.

– Посмотрим, посмотрим, – солидно отозвался я, понятия не имея, кто такой Хичкок.

12. Колечко с перламутром

…Хорошая девочка Мила жила в благоустроенной отдельной квартире вместе с мамой, папой, дедушкой и бабушкой. Однажды она собралась со своей одноклассницей Надей погулять в Сокольниках, но мама строго предупредила девочек: ходить там можно только по асфальтированным дорожкам, никуда не сворачивая, так как в парке стали в последнее время пропадать дети. Кроме того, нельзя нюхать незнакомые цветы и принимать приглашения в гости, кто бы ни позвал. Даже – милиционер. А главное – безоговорочно запрещается по пути в парк садиться в трамвай с красными шторками. Это – верная смерть!

Подружки дали честное пионерское, что будут вести себя осторожно, соблюдая правила, потом вышли на оживленную улицу, доехали до Сокольников на сорок пятом трамвае без всяких шторок. Они долго, обсуждая недостатки одноклассников, гуляли по асфальтированным аллеям, пока не проголодались. Тогда девочки решили купить себе по горячему пирожку с мясом, но продавщица с гладким, словно глянцевым, лицом ответила им: с мясом выпечка кончилась, осталась только с капустой, но завтра обязательно будут свежие пирожки с ливером. Юбка у торговки была до самого асфальта, да еще она все время ее одергивала, словно стесняясь своей обуви.

Заплатив 10 копеек, девочки съели по пирожку с капустой, оказавшейся очень соленой, и пошли дальше по аллее, как вдруг увидели: от широкой асфальтовой дорожки отходит кривая тропинка вглубь смешанного леса, а вдали виднеется полянка – вся в крупных фиолетовых цветах.

– Давай нарвем цветов! – предложила Надя. – Или хотя бы понюхаем!

– Нет, мама запретила сходить с асфальта и нюхать всякие цветы!

– Мы только туда и назад!

– Нет!

– А я за это дам тебе померить мое колечко! – предложила Надя: ей родители на день рождения подарили серебряный перстенек с перламутром.

Мила, поколебавшись, согласилась: очень уж ей нравилось колечко подруги. Но дойдя до поляны и почувствовав аромат цветов, девочки сразу будто опьянели и, забыв всякую осторожность, углубились в чащу. Они шли-шли-шли, пока не наткнулись на лачугу за колючей проволокой: из трубы валил черный дым и вокруг пахло так, словно кто-то варил в огромной кастрюле холодец. Подружки хотели повернуть назад, но на крыльцо вышла старуха в белом платочке и ласково пригласила:

– Девочки-девочки, заходите, я как раз самовар поставила.

– Зайдем! Я после этой капусты пить хочу! – захныкала Надя.

– Мама запретила заходить в гости, – ответила Мила, которой голос бабки показался подозрительно знакомым.

– Мы только заглянем!

– Нет!

– А я тебе за это дам поносить мое колечко!

– Ну, ладно – на минутку!

Добрая старушка повела их вовнутрь, а там все оказалось благоустроенно, как в городской квартире: телевизор, радиола, холодильник и полированная мебель. Хозяйка усадила подруг на широкий кожаный диван, сама же стала хлопотать: накрыла на стол, расставила чашки, разложила ложки, достала из буфета разные сласти. Надя забралась на самую середину дивана с ногами, но осторожная Мила присела с краю, на откидной валик и вдруг заметила, что лицо старухи из доброго сделалось злым-презлым, а накладывает она из трехлитровой банки в розетки очень странное варенье.

– Бабушка-бабушка, как называется ваше варенье? – осторожно спросила Мила.

– Крыжовниковое.

– А почему же ягоды так похожи на детские глазки?

– Это сорт такой, милая, «Семиглазка» называется.

– А почему же они моргают?

– Ишь ты, наблюдательная какая попалась! – Старуха ощерилась желтыми клыками и превратилась в настоящую ведьму. – Сейчас узнаешь! – Она подняла длинную юбку, и стало видно, что у нее вместо ступней черные лошадиные копыта.

Колдунья нажала невидимую педаль – диванные подушки тут же разъехались в стороны, и Надя, сидевшая посередке, с воплем полетела куда-то вниз вверх тормашками, а Мила, поняв, что угодила в западню, спрыгнула с валика и бросилась вон во весь дух. Она мчалась, не разбирая дороги, сквозь заросли и клумбы, пока не выбежала из парка и не оказалась около метро «Сокольники». Потом школьница на пятидесятом трамвае, убедившись, что на окнах нет никаких занавесок, добралась до дома. Там она никому ничего не сказала, нырнула в кровать, накрылась с головой одеялом и, притворившись спящей, услышала тихий разговор родителей:

– Что ты хочешь купить нашей дочери на именины? – спросила мать.

– Пианино.

– Хорошо. Только не покупай черное! Возьми повеселей!

– Ладно. А ты что подаришь? – поинтересовался отец.

– Я? Портрет женщины с розой.

– Очень хорошо! Но цветок не должен быть желтого цвета.

– Знаю.