– Юра, не сочиняй глупости! – одернула меня она. – Нет у них никаких присосок. Что за странные фантазии?

– А куда же он делся?

– Украли.

– Кто?

– В том-то и вопрос!

– Тогда надо у всех проверить руки! – предложил я.

– Зачем?

– У кого пальцы исколоты, тот и украл!

– Смышленый мальчик! – Биологичка с удивлением поглядела на меня, но руки проверять ни у кого не стала.

Разного рода идеи и фантазии мне часто приходят в голову. Например, еще в детском саду я предположил, что существуют летающие черепахи. Как это? Очень даже просто: панцирь у них, раздваиваясь, приподнимается, как у божьей коровки, давая возможность развернуться большим перепончатым крыльям. И тогда неповоротливая на земле старуха Тортилла взмывает в воздух, носясь в вышине не хуже ласточки. Моя придумка понравилась, и вскоре, объявив песочницу гнездом, мальчики и девочки из моей группы носились туда-сюда по участку, удивляя взрослых замысловатыми зигзагами.

Перейдя во второй класс и впервые приехав в «Дружбу», я, конечно, сразу же рассказал новым друзьям про летающих черепах. Идею оценили, и по дорожкам лагеря замелькали стаи октябрят, которые, вытягивая шеи и всплескивая руками, мчались по этим дорожкам, на крутых виражах огибая, правда, не всегда удачно, деревья, мешавшие полету. Потом, с возрастом, эта детская игра забылась, но вот недавно шел я в клуб, чтобы поменять в библиотеке книги, и вдруг какой-то восьмиотрядник «с налета, с поворота» въехал мне головой в живот. Испугавшись, дурачок отпрянул и замер, покорно ожидая заслуженного подзатыльника или саечки.

– Глаза дома забыл? – строго спросил я.

– Нет.

– А в чем дело?

– Я летающая черепаха.

– Ты-ы? – оторопел я и, чуть не прослезившись, понял, что моя давняя фантазия живет, переходя по наследству из поколения в поколение.

Я окончу школу, состарюсь, возможно, даже умру, а здесь, в «Дружбе», или в неведомом прекрасном «Артеке» дети будут так же играть в летающих черепах, не подозревая, что когда-то придумал эту забаву простой советский мальчик по имени Юра Полуяков…

– Ежика видел? – восхищенным шепотом спросила отходчивая Нинка.

– Угу.

– Отпадный, правда?

– Ага.

Года через два Лемешев во всем мне признался: ночью ему стало жалко Жору, метавшегося по стеклянной тюрьме, и он, исколовшись, отпустил зверька погулять в лес, взяв с него честное пионерское, что тот к утреннему горну непременно вернется на место в живой уголок. Сердобольный Пашка был потрясен вероломством прожорливого обманщика, подло вильнувшего хвостом.

– У ежа нет хвоста, – возразил Козловский, он тоже тогда слушал исповедь Лемешева.

– Есть, но очень маленький, как у черепахи.

– Летающей?

– Ты помнишь?

– Конечно! Разве можно такое забыть!

…И тут донесся возмущенный клекот Эммы Львовны:

– Прекрати сейчас же! Живодер проклятый!

Отряд остановился, развернулся, рассыпался и с неодобрительным интересом наблюдал за тем, как тираннозавр, замыкавший строй, догнал ежа, тот от испуга свернулся клубком, и Аркашка теперь катил его перед собой, как мяч.

– Отпусти немедленно! – завопили девчонки.

– Пожалуйста!

Мучитель мыском послал колючий клубок в темную чащу. А Голуб громко скомандовал:

– В колонну по двое становись! Разговорчики в срою! Шагом марш!

Мы нехотя построились и снова двинулись по тропе.

– Какой же ваш Жаринов гад! – возмутилась Нинка.

– Это точно! Одно слово – Вонираж…

– Да уж.

Я вдруг вообразил, будто в Подмосковье появились небывалые ежи с ядовитыми, как у некоторых тропических рыб, шипами, которые способны проколоть даже плотную резину кед. Аркашка, поиграв в футбол несчастным животным, поранился и умер в корчах. Поделом! Известный живодер, он еще в первую смену поймал ужа, заползшего в лагерь с просеки, отрезал ему перочинным ножом голову, целый день пугал ею девчонок, чуть не падавших в обморок. Кроме того, злодей снял с пресмыкающегося, как чулок, чешуйчатую шкуру, собираясь сделать из нее себе ремень, но она быстро испортилась на жаре, в палате повис жуткий запах, это заметила во время обхода медсестра, раскричалась, подозревая, что кто-то приберег колбасу, привезенную родителями. И шкурку пришлось выбросить в лес на радость муравьям…

Наша колонна снова двинулась по широкой тропе. Луна опять спряталась, стало темно, и только два фонарных луча, сильный и слабенький, чуть-чуть рассеивали шевелящийся мрак.

– Тебе не страшно? – шепотом спросила Нинка.

– Вроде нет.

– А ты разве темноты не боишься?

– Не боюсь, – соврал я. – Только не надо в нее вглядываться.

– Почему?

– Если ты смотришь в темноту, то и она смотрит в тебя.

– Фантазер!

– Смотрите, смотрите! – крикнул Тигран.

Отряд дружно оглянулся: костер на Большой поляне снова встал в полнеба, тут явно не обошлось без бензина, который в канистре притащил Лысый Блондин.

– Ох, и дадут же они сегодня жару! – вздохнула Нинка.

– Могут… – ответил я, отыскивая в рядах Ирму.

– Ты на будущий год сюда приедешь?

– Конечно. Куда я денусь.

– А Комолова – нет. Ей отец в «Артек» обещал путевку достать.

– Мне-то что?

– Я думала, тебе интересно.

– Зря ты так думала.

Лида однажды пыталась отправить меня в «Артек», но ей объяснили, что для этого надо быть круглым отличником, вести большую общественную работу и заниматься спортом, да еще получить кучу характеристик и рекомендаций. А еще лучше иметь «волосатую руку», то есть знакомства и связи.

– Все у нас по блату! – мрачно пробурчал Тимофеич. – Куда идем?

– Куда надо! – огрызнулась Лида.

Она сначала пообещала провентилировать ситуацию в райкоме, но потом твердо сказала, что это попахивает кумовством, и отказалась от сомнительной затеи, поэтому «Артек» так и остался для меня красно-белой пачкой вафель. На ней нарисована гора, похожая на медведя, и остроконечные кипарисы, которых полно в Новом Афоне, куда я поеду в августе, если тете Вале все-таки дадут отпуск…

14. Праздник кончился

Мы вернулись в темный, тихий лагерь через «лесную калитку» – железную дверь в сплошном бетонном заборе. Это настоящая стена, такая высокая, будто ожидается нападение каких-нибудь печенегов. Но почему – ожидается? Был же набег, милицию с собаками вызывали…

А вот край территории, выходящий на просеки и ржаное поле, считается почему-то безопасным, он тоже обнесен бетонной изгородью, но она ниже и не сплошная, а с вертикальными прорезями – сквозь них можно легко просунуть руку и даже ногу, но голову невозможно, потому что если голова пролезет, всё пролезет. Но два года назад в седьмом отряде объявился мальчик с таким крошечным размером панамы, что он легко мог вставить в щель свою тыкву, слегка лишь царапая уши. Сначала вундеркинд делал это безвозмездно, упиваясь славой, потом стал требовать в награду конфеты, причем только шоколадные. В конце концов, у него загноились раненые мочки, подорожник не помогал – и он угодил в изолятор, откуда вышел замотанный бинтами, как Щорс. На этом представления закончились.

– Еще кто-то будет? – строго спросил Семафорыч, пропустив последнего пионера и задвигая с лязгом засов.

– Четвертый отряд на подходе, – ответила Эмма Львовна. – А тебя разве, Семен Афанасьевич, не позвали на праздник? – Она со значением кивнула в сторону Большой поляны.

– Нам никак. Мы на посту! – гордо ответил сторож. – Может, под утро поднесут рюмочку. Не откажемся. А вы-то чего от стола ушли?

– Детей надо укладывать.

– Укладывай – не укладывай – разве ж кто в последнюю ночь спит!

– Это верно, – вздохнула воспитательница. – Да и не хочется что-то.

– Это верно, – кивнул страж железной двери. – Первая колом, вторая соколом, третья ясным соколом.

– Золотые слова! – подтвердил Голуб, подгоняя пинком зазевавшегося Жиртреста.

Лагерь был темен и пуст. Малышня, побаловавшись своим костерком на Ближней поляне, давно уже угомонилась. Фонари вдоль дорожек не горели, но в лунном свете кое-что вокруг можно было рассмотреть. Вдали темнел силуэт трибуны и уходила в небо мачта. Казалось, к линейке пристала яхта с убранными парусами. Флага внизу не было, его сегодня спустили, отвязали и до открытия третьей смены унесли на хранение в пионерскую комнату, где заседает совет дружины. В течение 22 дней красное полотнище и ночью оставалось на тросике, дожидаясь утренней линейки, и только в сильный дождь флаг прятали в помещение.

От трибуны в разные стороны расползались серые асфальтовые дорожки. Огибая вспученные клумбы и светящиеся в полутьме березовые стволы, они терялись во мраке. Лица знаменитых пионеров на железных щитах, установленных вдоль аллеи героев, ночью стали неразличимы, светлела только Золотая Звезда на груди Лени Голикова. Гипсовая «читающая девочка» низко склонилась, пытаясь что-то разглядеть в своей белой книге с отбитым углом. Трубач, вскинув горн, напоминал мальчика, который пускает мыльные пузыри и только что выдул в небо золотой шар луны…

Получив десять минут на подготовку ко сну, отряд разбрелся – кто в умывалку, кто в «белый домик», кто сразу в палату: многие пацаны, пока брели к лагерю, успели сбегать в кустики.

– Время пошло! – предупредил Голуб, глянув на часы. – Опоздавшие будут наказаны по закону джунглей!

– Интересно, Анаконда знает, что он детей бьет? – тихо спросил я Лемешева.

– Она знает все, – уверенно ответил он.

– А если написать в «Пионерскую правду»?

– Можно, но не нужно.

– Почему?

– Накажут всех.

Мы с другом Лемешевым стояли, задрав короткие штанины и направив стрекочущие струйки в темные отверстия, вырезанные в дощатом полу. Потревоженное нами зловонное месиво внизу, казалось, ворочается и скворчит, будто живое.

– А ты знаешь, что будет, если бросить туда дрожжи? – задумчиво спросил Пашка.

– Знаю…

– Надо будет в будущем году попробовать.

По углам нужника белела хлорка, похожая на весенний ноздреватый снег. На полу валялось несколько не использованных по назначению лопушков мать-и-мачехи: ее нижняя бархатистая сторона словно специально создана для туалетной надобности, впрочем, можно обойтись и большими подорожниками, но их глянцевая поверхность всегда почему-то холодная, как лягушка. Это неприятно. Аркашка однажды жестоко подсунул Засухину большие листки крапивы, бедняга с воплем выскочил наружу и обежал пол-лагеря, пока перестало жечь.

– Как ты думаешь, там кто-нибудь водится? – Пашка кивнул на дыры, напоминавшие по форме груши.

– Микробы точно есть.

– А глисты?

– Нет, они паразиты и без человека жить не могут.

– Как ты без Комоловой?

– А ты без Боковой.

– Ладно, в расчете. Интересно, а девчонки могут, как мы, стоя?

– Вряд ли. Анатомия у нас разная…

– Да уж, – кивнул Пашка. – Против анатомии не попрешь. У тебя растет?

– Что?

– То самое. – Лемешев выразительно опустил глаза.

– Есть немного. В последнее время. На пару сантиметров.

– У меня тоже. Слушай, Шляпа, а у тебя часто встает? Я, знаешь, в последнее время даже треники стараюсь на физкультуру не надевать.

– Бывает, – скупо ответил я, не открыв другу свою тайну.

По причине, науке не известной, у меня почему-то твердеет при виде курящих женщин, даже старух. Просто бедствие какое-то! Хоть к врачу беги… А как объяснить? Когда глотать больно, все понятно. А тут, что скажешь? Неудобно как-то… Я просмотрел все журналы «Здоровье», какие нашел дома, но ни малейших упоминаний о подобном недуге там не нашел, зато прочитал несколько статей о вреде онанизма. Смешное слово, если учесть, что нашего учителя математики зовут Ананий Моисеевич.

– А ты знаешь, что его трогать нельзя? – поинтересовался я.

– Еще бы! Все уши с детства прожужжали.