Ынсо не шелохнулась. Немного проехав, Ван снова сердито напомнил:

– Не пристегнешься?

– Ты пристегни, – сказала Ынсо и осталась неподвижной.

– Издеваешься? Пристегнись, тебе говорю!

– Я не шучу. Пристегни сам.

Молчание.

Одной рукой держась за руль, Ван наклонился к Ынсо. Та крепко сжав губы, выдержала гневный взгляд Вана, говорящий: «Ну, ты и даешь!» – он нащупал ремень, пристегнул ее и чуть смягчился:

– Ну что ты как малый ребенок?!

Горные склоны вдоль скоростного шоссе заросли густой зеленью. Зеленый цвет при беглом взгляде казался повсюду одинаковым, но, присмотревшись, можно было заметить разницу. Всевозможные оттенки зелени, гармонично сливаясь друг с другом, трепеща от малейшего дуновения ветра, бежали вслед за их машиной.

«О, если бы мое отношение к Вану так же могло легко меняться, как эти виды за окном! Если бы только это стало возможным!»

– А ты ничего, когда сердишься. Что это у тебя глаза распухли?

От этих слов Ынсо и вправду почувствовала боль в глазах и потерла их.

«Если можешь плакать, когда хочется плакать, это уже хорошо», – вспомнила она мягкое прикосновение и слова Хваён.

– Ее зовут Хваён, – Ынсо машинально прошептала вслух ее имя.

– Что ты там бормочешь?

Молчание.

– Что?

– Ее зовут Хваён.

– Кого?

– Соседку. Ну, ту самую женщину, что ты видел утром.

– И что? – безразлично спросил Ван, холодно посмотрев на Ынсо.

Она потупилась и посмотрела на часы:

«Десять часов. В десять я обещала встретиться с Сэ. Он наверняка также долго будет ждать меня. – Размышления на минуту переключились на Сэ. – Надо было ему позвонить». Подумав так, горько усмехнулась, понимая, что причиной равнодушного отношения к Сэ было холодное отношение Вана к ней.

– По дороге останови около телефонной будки.

– Зачем?

– Надо позвонить.

– Кому?

Молчание.

– Сэ… – Ван нажал на газ и рассмеялся. – И что это за такие тайные дела, чтобы так срочно звонить?

– Тайна?

– Ты прямо сейчас хочешь ему позвонить без всякого повода?

– Мы хотели вместе пойти на свадьбу к Юнсу, а из-за твоего звонка вот так вышло. Мы договорились встретиться с ним в десять, а я без предупреждения взяла и уехала. Он же будет меня ждать, поэтому мне надо позвонить.

– Ты говоришь, Юнсу?! Тот самый Юнсу из нашей деревни? – Ван сменил тему разговора.

– Ну да.

– Он женится? Это сын-то большеголового?

Услышав прозвище отца Юнсу, она хотела усмехнуться, но проснувшаяся жалость к Юнсу остановила ее.

Юнсу был сыном могильщика, присматривающего за семейными могилами, в том числе и семьи Сэ. Отца Юнсу дети и старики деревни между собой прозвали большеголовым, это прозвище дали из-за его головы – она была в два раза больше обычной. Может, из-за этого он ходил, откинув голову назад, или наклонял ее вперед, да так, что в тот момент казалось, что она вот-вот его опрокинет.

Сердце Ынсо екнуло еще и оттого, что со стыдом вспомнила, как за отцом Юнсу бегала деревенская детвора и передразнивала его походку.

«Неужели и я делала так же?»

Дети, составляющие ту толпу, были ровесниками Юнсу или даже младше. Юнсу был всегда молчалив, видимо потому, что дразнили отца, всегда ходил один или сидел где-нибудь в одиночестве. Дети обычно звали друг друга по имени, но только Юнсу, чуждавшегося их, звали по фамилии – Хан Юнсу. Для него это было неприятно, и как-то раз при встрече с Ынсо и Сэ он сказал:

– Каждый раз, когда вы называли меня не Юнсу, а Хан Юнсу, мне вспоминались ваши насмешки над походкой моего отца, и мне казалось, что вы смеетесь не над ним, а надо мной. Особенно когда называла меня так ты, Ынсо, – сказал он и усмехнулся.

Один только Сэ называл Юнсу по имени и тесно общался с ним среди всех его сверстников, а Ынсо знала о нем только из рассказов Сэ.

– Семья Юнсу живет все там же? – спросил Ван.

– А ты что, не помнишь? После смерти его отца вся семья куда-то уехала. Это произошло еще до того, как ваша семья уехала.

– А-а, ну да. А чем он занимается в Сеуле?

– Содержит ресторан.

– Ресторан?

– Говорят, что они с матерью готовят камчжатхан^[10] прямо около Сеульского вокзала.

– Сын могильщика приехал в Сеул и открыл ресторан?!

Ынсо посмотрела на Вана.

– Что ты так смотришь? – удивился Ван.

– Ты не замечаешь?

– Чего?

– Как только речь заходит о нашей деревне, у тебя изменяется голос?

– У меня? Как это?

Ынсо хотела что-то добавить, но остановилась: «Ну да, как же ему не меняться-то». Хотя у Ынсо сохранились хорошие воспоминания о родной деревне, Вану же одно только слово «Исырочжи» бередило все те раны и позор, которые он пережил и хотел навсегда стереть из памяти.

Стоило Ынсо замолчать, Ван тоже прекратил расспросы. Одной рукой он приоткрыл окно, достал сигарету, закурил, задумчиво выдохнул дым в окно, глубоко вздохнул и внезапно прокричал, словно приказывая:

– Сэ не звони!

– Он ведь будет ждать, – растерянно произнесла Ынсо, на что Ван, как бы пресекая всякие возражения, набрал скорость и, обгоняя впереди едущую машину, повторил:

– Не звони!

Какие бы доводы ни приводила Ынсо, ничто не могло остановить Вана. Он нигде не затормозил, ни на одной станции – ехал до конца.

За всю дорогу Ван только на одно мгновение прикоснулся к крайне напряженной руке Ынсо, пожал и отпустил. За эту секунду все обидное, что накопилось у Ынсо и что заставило ее рыдать на плече незнакомой женщины еще утром, мгновенно куда-то улеглось и успокоилось.

При въезде в Кёнчжу стоял памятник Хварану^[11]. Это был летящий на коне всадник, натягивающий тетиву. Подъехав к памятнику, Ван остановил машину, достал фотоаппарат и сделал несколько снимков.

– Зачем тебе фотографии?

– Мне поручили сделать журнал для одной туристической компании, тема как раз Кёнчжу. Получили статью от одного профессора, а фотографий нет.

– Поэтому ты сам решил сделать все фотографии?

– А ты думаешь, что фотографии обязательно должен сделать профессионал? И любительские сойдут. Черт! В настоящее время надо крутиться, иначе не проживешь. Требуют все новые и только новые идеи. Как будто придумать новое так просто! До воскресенья сделаю несколько десятков фотографий, может, и отделаюсь от них.

– А ты знаешь, ну хотя бы немного, как надо фотографировать?

– Умею ли я фотографировать? – Ван завел машину, прибавил газу и рассмеялся. – Нажал на кнопку, и готово! Разве нужно этому учиться? Ты что, учишься всему, что делаешь? Достаточно все делать по-своему, в наше время самое важное – это свой стиль.

«Свой стиль? – в голове Ынсо промелькнуло лицо Сэ. – Что бы на это сказал Сэ?»

Машина проехала мимо зеленых газонов, разбитых вокруг памятника, и понеслась дальше. Слева вдоль дороги протекал небольшой ручей, около него толпились люди и делали фотографии на память.

Приехав в Кёнчжу, Ван сразу приступил к фотосъемкам. Он спешил, и Ынсо не успевала следовать за ним, – он мелькал то тут, то там. Ынсо сильно проголодалась, так как не завтракала и не обедала, а Ван был так занят делом, что ей было неудобно начинать разговор о еде.

Голодная Ынсо ходила за Ваном, разглядывая холмы мавзолеев, хранящие вековое молчание. «Что в них можно будет найти, если их раскопать?»

– Устала? Хочешь, посиди здесь. Я быстро сделаю еще пару снимков и вернусь.

– Не хочу.

– Почему?

– Не хочу оставаться одна в незнакомом месте.

– Надо будет еще подняться на вершину Куксабон, а чтобы ты потом не жаловалась на усталость, лучше отдохни немного здесь. Или посмотри одна пещеру Чхонмачхон. Там внутри нельзя фотографировать, поэтому я не пойду туда. Увидимся через час на этом месте.

Не дожидаясь ответа, Ван оставил ее перед пещерой и ушел. Ынсо смотрела ему вслед до тех пор, пока фигура с перекинутой через плечо сумкой для фотоаппарата не исчезла в глубине зелени, еще немного потопталась и вошла в зияющую дыру пещеры.

«А правда ли, что это могила?»

Хотя она вошла туда не одна, перед ней и за ней было много людей, по коже побежал холодок, – ее будто кто-то втянул туда, куда вход был запрещен, – в мир, в который нельзя заглядывать. Шагая по лабиринтам подземелья Чхонмачхона, она как бы узнавала эти места: могильные камни, наложенные друг на друга глыбы.

«Неужели я тут была когда-то?»

Она осмотрелась вокруг: золотая корона, серьги, стеклянные бусы, золотые и серебряные колокольчики. Казалось, что все это она где-то или когда-то видела. Даже стеклянные витрины, вставленные вместо разрушенных стен.

«Я когда-то сюда приезжала».

На какое-то время, пытаясь вспомнить, Ынсо погрузилась в прошлое и вдруг улыбнулась: воспоминания оказались такими далекими и детскими.

Сначала она думала, что, возможно, приезжала сюда по какому-то важному делу, но это была всего лишь школьная экскурсия, когда она училась в средних классах.

В школьном возрасте, впервые увидев величественные возвышения тут, а там королевские мавзолеи, словно горы, хранящие молчание, и все, как один, покрытые ровным зеленым ковром газонов, Ынсо обомлела. Ей так захотелось прилечь к одному из зеленых мавзолеев и отдохнуть немного. Эта пришедшая из тысячелетий зеленая высь была настолько грандиозна и величава, что нельзя было не довериться ей. Королевские могилы служили доказательством чего-то вечного, незыблемого, неповторимого. Это хорошо запомнила Ынсо.

Неожиданно нахлынувшие воспоминания о школьной экскурсии растревожили ее душу. В детстве, когда учитель, указав на земляной вход, сказал, что это вход в могилу, она испугалась невероятно. Теперь же она прошла через этот вход без всякого испуга, когда-то заставившего замереть сердце, и этот факт показался некой загадкой.

Она восхищалась всем: легендой о летающем коне Чонма, золотой короной и золотыми серьгами, золотыми кольцами для каждого пальца руки хозяина могилы, положенного головой на восток.

Ынсо замерла перед тарелкой с необычными яйцами, которые на протяжении более тысячи лет оставались целыми. Они были немногим меньше современных яиц, но больше ничем не отличались. Это казалось забавным, и Ынсо рассмеялась: «Тысячу лет назад курица тоже несла яйца!» – засмеялась еще громче, когда подумала, что в мире все-таки есть нечто вечное.

«Сохранились ли до сих пор эти яйца?» – Ынсо с интересом оглянулась вокруг.

«Кто сложил здесь все эти надгробия?» – Проходя мимо витрины с роскошной короной в виде птицы, витрины с седлом для коня с изумительными украшениями, она всматривалась в нерушимую стену многочисленных каменных глыб, водруженных друг на друга. Какая незыблемость и надежность! Эти стены хранят множество тайн и могут о многом рассказать.

Хозяин усыпальницы, положенный головой на восток, лежал в золотой короне, золотых серьгах, в бусах из многочисленных стеклянных шариков, был перетянут поясом, украшенным колокольчиками из золота и серебра и с пристегнутыми к нему золотыми пластинами в количестве сорока четырех. Мог ли он представить, воздвигая для себя из каменных глыб это неприкосновенное укрытие, что именно его гроб будет открыт для свободного осмотра всеми желающими?

Осматривающие экспонаты люди шли по двое или по трое, было так тихо и пустынно, что слышались их собственные шаги, и казалось, что ветер, спавший в этом месте целое тысячелетие, проснулся и, обтекая каждый камень этого подземелья, начинает танцевать в завихрениях. Обведя взглядом пещерные камни, Ынсо непроизвольно одернула свою юбку.

Яйца на месте. Не разбились и всё так же лежат в посудине.

– Мама, мама! – позвал какой-то ребенок, догнал идущую впереди мать, схватил ее руку и потянул к витрине. – Мама, смотри!