Раскрасневшись и задыхаясь от восторга, мальчик радостно показывал на яйца. Но тут он встретился с глазами Ынсо, сразу надулся, показал ей язык, моментально отпустил руку матери и ухмыльнулся. Ынсо в ответ тоже скорчила гримасу, показала язык и рассмеялась. Мать мальчика, заметив эту сцену, улыбнулась.

– Ничего не могу поделать, ребенок просит меня купить ему это.

– Что? Яйца?

– Да нет, вон там посмотрите.

Ынсо посмотрела в сторону, куда показывала женщина. Там, на витрине, лежал пояс с золотыми украшениями. Пояс был украшен золотыми цепочками, а на них – рыбка, птичка, коробочка для лекарств и маленький сосудик для лечебных игл.

«И это просит купить ребенок?» Ынсо обеими руками обняла личико малыша и спросила:

– А зачем тебе все это?

– Играть в больницу.

Ынсо улыбнулась женщине и снова посмотрела на пояс, который так просил ребенок. Внезапно и ей в голову пришла очень странная мысль. Вспыхнув, как огонь, Ынсо отвернулась от них и поспешно вышла наружу.

После подземелья Чхонмачхона яркий солнечный свет ослепил, она глубоко вдохнула свежий и чистый воздух. Дошла до места, где договорились через час встретиться с Ваном, и громко, отвернувшись в сторону леса, рассмеялась. Если ребенок размечтался поиграть в больницу ценнейшими драгоценностями, то Ынсо, заразившись мечтой мальчика, вдруг представила, как она коронует Вана золотым венцом из королевской усыпальницы, надевает на его пальцы десятки колец, затем бусы и в заключение опоясывает поясом с золотыми украшениями.

Обещанный час прошел, потом еще час, и только тогда появился Ван. Он не извинился, что заставил Ынсо так долго ждать, и с первых же слов заявил: «Пойдем есть». С изможденным видом он устремился вперед, низко опустив голову. Идя следом, Ынсо заметила, что его затылок, покрытый крупными каплями пота и дорожной пылью, представлял неприятное зрелище. Она достала из кармана носовой платок и прикоснулась к голове Вана. Погруженный в себя, он не замечал идущую за ним Ынсо, но от неожиданного прикосновения к затылку обернулся и, увидев белоснежный платочек, отстранил протянутую к нему руку, натянуто улыбнулся:

– Сильно проголодалась?

– Ты уже сделал все фото?

– Осталось только сфотографировать скалу Санса на горе Куксабон. Об этой скале у меня много материала. Пойдем, съедим что-нибудь вкусненькое. Что хочешь?

Проходя мимо двух заросших травой заброшенных могил, они почувствовали сладкий запах дынь. Подняв голову, заметили за королевскими могилами девушку лет двадцати, которая стояла у открытого крана с водой, нарезала дыньку дольками и ела. Рядом стоял юноша, по-видимому ее ровесник, и тоже держал в руке желтую спелую дыню.

– Может, купим и съедим по одной дыньке?

«Ван и дыни?» – удивленно усмехнулась Ынсо и отвернулась, обозревая широкую даль зеленых газонов вокруг ровных кругов могил и квадраты газонов с низкорослыми цветами.

Повсюду делали снимки мужчины и женщины, мамы и дети. Примерно столько же, человек двадцать, работали, подстригая у подножия могил газоны. Большинство из них – женщины в соломенных шляпах, поверх которых было положено полотенце, на которое и падали солнечные лучи. Ван равнодушно поддал ногой кем-то неряшливо брошенную пустую банку из-под колы.

– Обычный день, который ничего особенного не обещает.

Ынсо легко прочитала скуку на лице Вана и, печально задумавшись, опустила голову.

«Тот ли это человек? Тот ли, который тосковал по мне, желал меня? Чтобы подарить мне целую банку стрекоз, Сэ долго плавал и бродил по речке, а Ван отнимал банку стрекоз, столкнув Сэ в воду, и приносил их мне. Тот ли это человек, который прибежал в день своего отъезда из Исырочжи, запыхавшись, прикоснулся своими губами к моим губам. Он ли это? Тот ли это Ван, который говорил, что забудет Исырочжи, но никогда не забудет меня? Тот ли это человек, который, держа в руках мое лицо, говорил, что мы втроем будем всегда дорожить нашей дружбой. Тот ли это человек, который обещал спасти меня из беды?»

Увидев переполненную дынями тележку, Ван вопросительно посмотрел на Ынсо. Она позабыла уже о том сладком и ароматном запахе, но утвердительно кивнула.

Ынсо посмотрела вверх. Казалось, что плывущие по небу облака вот-вот зацепятся за горный хребет. Они напоминали почему-то могилы, может, оттого, что она слишком долго рассматривала надгробья.

Ынсо глубоко вздохнула и перевела взгляд на самые дальние вершины, за которые тоже цеплялись летние облака – цеплялись и плыли дальше, задерживались на какое-то время и снова плыли дальше.

Ван уже ушел на достаточное расстояние от нее. Семенящий шаг просто не позволял Ынсо поспевать за ним, и теперь она и вовсе отстала. Сожалея, что расстояние становится все больше и больше, Ынсо попыталась идти быстрее, но так и не смогла сократить расстояние между ними.

– Настоящий музей под открытым небом! – сказал Ван, осматривая изображения Будды, вырезанные на скалах ущелья на площади древних храмов, и обернулся. Он думал, что Ынсо где-то рядом или за его спиной, но ее нигде не было видно. Он вытянул шею, чтобы посмотреть, далеко ли она, но увидел только незнакомые лица. Ынсо не было. «Видимо, сильно отстала», – подумал Ван, чтобы не мешать другим людям, отошел в сторону и закурил. Вдалеке показалась Ынсо, она спешно поднималась в толпе народа.

«Она ли?» – Ынсо показалась Вану такой несчастной, что поначалу он даже захотел спуститься к ней навстречу, но остался на месте. Еще с детства, неизвестно почему, думая об Ынсо, он смягчался. И по какой-то неизвестной причине, если рядом с Сэ была Ынсо, ни в коем случае не хотел в чем-либо проиграть ему.

«Да-да, та самая засуха. В Исырочжи, где никогда не было засухи, в тот год высох даже родник. Если бы не та засуха! – Ван выпустил изо рта кольцо дыма. – Если бы не засуха, то мать и сестры никогда бы не покинули нашей деревни, она не стала бы местом, в которое больше никогда нельзя вернуться. Если бы не та засуха, никогда бы не было ссоры из-за водного канала на рисовом поле, не было бы драки лопатами, а драка лопатами не перешла бы в поножовщину».

Ван потушил о землю выкуренную сигарету и закурил новую.

В ту самую засуху матери неожиданно пришлось похоронить отца, а потом с сильно опухшим от слез лицом под палящим солнцем увести за собой из деревни всю семью. Отец и умер со словами: «Лучше самому умереть, чем убивать других». Мать, понимая, что им после этого не пережить лета, увела детей из деревни навсегда.

Все произошло так быстро, как во сне. Когда Ван услышал от матери, что надо срочно уезжать из Исырочжи, он вовсе не из-за отца вернулся, а из-за Ынсо, которая оставалась там с Сэ, – он сожалел, что приходится уезжать одному.

В ту ночь сильно лаяла собака. Каждый раз, вспоминая о прошлом, ему слышится этот лай. Говоря, что не хочет встречаться с жителями Исырочжи, мать решила уйти из деревни не в разгар дня, а ночью, в кромешной тьме. Ван тоже следовал за ней, когда они уже перешли мост, он попросил всех подождать немного, а сам побежал к Ынсо. Вызвав ее на улицу, еще до того, как она успела спросить, кто это, и узнать его в темноте, еще до того, как спросила, что случилось, он, пятнадцатилетний мальчишка с обритой головой притянул ее к себе и поцеловал. И, кажется, сказал: «Обязательно увидимся когда-нибудь! – а потом, кажется, добавил:

– Я буду думать только о тебе одной».

Сигарета погасла в руке Вана и сама по себе опала пеплом на горную тропинку.

Уехав из Исырочжи, как будто сбежав, он долгое время думал о ней, и это помогло ему пережить трудности. У людей, переехавших с окраины в город, ежедневно стоял вопрос о выживании. На рассвете Ван развозил по домам газеты, а по вечерам – связки капусты из маминого магазинчика, который она открыла на рынке. Помогая маме торговать, он то и дело вспоминал Ынсо и поворачивал голову в сторону Исырочжи. Хотя мать и поклялась, что ни за что на свете не вернется туда, он всегда скучал, потому что там оставалась Ынсо.

Ван тяжело вздохнул:

«Не знаю, как бы я перенес тот неожиданный переезд из родных мест, если бы не писал писем ей в Исырочжи? Она всегда неожиданно заглядывает в мою душу, как бы ни была загружена моя жизнь, и когда кажется, что уже все позабыто, она вдруг напоминает об этом. Такая уж она…

И на самом деле часто бывало так: я представлял, что она где-то рядом и смотрит на меня, тогда, даже сморкаясь, приглушал этот звук, а когда, по привычке шумно всасывая, ел лапшу, – внезапно приостанавливался…

Казалось, я мог все бросить, когда снова встретился с ней в Сеуле. Если бы только захотел заполучить ее снова…

Но почему же я так страстно желал этого? Неужели потому, что рядом с ней всегда был Сэ? Может быть, и поэтому…»

Ван горько усмехнулся.

«Если бы только не было Сэ, то, возможно, мысли об этой женщине заполнили бы все мое существо, да с такой страстью, что я не смог бы больше ничего делать. Может быть, тогда все окружающие меня женщины не казались бы ею одной… Если бы только было возможно обратить мои чувства к ней, кто знает, может быть, я бросил бы все, и меня не постигла бы такая тоска!»

Ынсо дошла до Вана и встала рядом. По ее всегда бледным, но сейчас раскрасневшимся щекам было видно, что ей тяжело подниматься в гору. Казалось, Ван только что грустил об Ынсо, но, увидев ее рядом с собой, только и смог сухо произнести:

– Отдохнем немного и пойдем дальше.

Ынсо, о чем-то думая, вытерла пот и присела около Вана, который держал сигарету в руках. Ван впервые за столь долгие годы внимательно посмотрел на лицо Ынсо: четко очерченные брови, черные волосы, скрывающие длинную шею, узкие ноздри, порозовевшие щеки, узкие губы. Исчезло детское выражение, теперь перед ним предстала зрелая женщина. Это лицо, казалось, говорило ему: в этом мире есть нечто огромное и необъяснимое, до чего нельзя просто так дотронуться и через что нельзя просто так перешагнуть.

Но как-то само собой получилось, что скромное доверчивое лицо Ынсо сменилось непоколебимым уверенным лицом старшей коллеги по работе Пак Хёсон.

Если раньше Пак Хёсон только подолгу разглядывала Вана, то теперь, непонятно отчего, стала обращаться к нему не официально, а нежно называть на «вы» и все больше сближаться с ним, прекрасно зная, что у Вана есть Ынсо. И вот однажды Хёсон, живо улыбаясь, сказала:

– Ну зачем тебе она? Что она может дать тебе? Она не подходит тебе.

Но когда Ван ответил, что об Ынсо нельзя так просто говорить, Хёсон рассмеялась:

– Знаю! Но я хочу, чтобы ты знал, что и я тоже не такая женщина, о которой так просто можно говорить!

Ван сказал Ынсо, что надо передохнуть немного, но от чего-то – не прошло и трех минут – он потушил о землю сигарету и встал.

«Пак Хёсон. Да, она тоже из тех женщин, о которых нельзя говорить, не подумав».

Сегодня утром Вану позвонила Пак Хёсон. Это произошло уже после того, как Ван пригласил Ынсо поехать вместе с ним в Кёнчжу. Ван растерялся, не зная, как поступить. Было воскресенье, но пришлось ехать на работу, ведь ему никак нельзя было ослушаться приказа начальницы. Он позвонил Ынсо и оставил на автоответчике сообщение, что ситуация изменилась и он не может поехать с ней в Кёнчжу, и поехал к месту, назначенному Пак Хёсон. Но та… не приехала.

– Пойдем.

Молчание.

Ынсо бросила сердитый взгляд на Вана. На ее лбу даже не высохли капельки пота. Она хотела попросить посидеть еще чуть-чуть, но Ван уже развернулся к ней спиной. Ей надоело все время смотреть в его спину, она быстро вскочила и догнала спутника:

– Почему ты так себя ведешь? Что я тебе такого сделала?

– А что это ты так со мной разговариваешь?

– Как я с тобой говорю?

– Говоришь же: «Что я тебе такого сделала?»

– Потому что мне кажется, ты сердишься на что-то.

– Даже если я и рассердился, ты-то тут при чем?

– Тогда из-за кого ты сердишься? Кроме нас двоих, никого ведь больше нет.