Ван замедлил шаг и посмотрел на Ынсо. Слезы стали застилать глаза, и она быстро отвела от него взгляд: «Да, с тех пор как я начала взращивать этого человека в своей душе, я все время чувствую себя виноватой. Чем я рассердила тебя? В чем я виновата перед тобой? Раньше такого не было, но с тех пор, как моя душа стала стремиться к тебе, ты всегда поступал так, и мне невольно приходилось спрашивать об этом».

«Разве я сильно рассердился на эту женщину?» – подумал Ван и снова зашагал впереди.

Чем они выше поднимались в горы, тем насыщеннее становился запах леса и тем крупнее становились капли пота.

– Я еще ни разу не сердился на тебя, – наконец произнес Ван.

Молчание.

«Он всегда так. Даже когда пришла весна, он словно обиделся, что не расцвели камелии, так и не позвонил ни разу за всю весну. Наконец все-таки позвонил, но все время ворчит, жалуется, что он очень занят и нет времени на встречи. А теперь и вовсе заявил, что никогда не сердился на меня?!»

Ван одной рукой поправил на плече сумку с фотоаппаратом, а другой нащупал руку Ынсо и крепко сжал своей.

– Это правда, что я никогда не сердился на тебя. Даже если бы и рассердился, то рассердился бы на самого себя, – сказал Ван, но почувствовал, что его слова так и зависли в воздухе, и вдруг грустно улыбнулся.

«Что означают эти слова – он и не отпускает, и не подпускает меня к себе?»

«Хотя я и сказал правду и не обманул, что никогда не сердился на нее, но что же тогда отодвигает эту женщину на задний план моей жизни? Может, потому, что так мне удобнее? Может быть.

Потому что я уверен – она всегда ждет меня, что бы я ни сделал, когда бы ни пришел, она будет ждать.

Откуда же эти эгоистичные мысли? Когда она всего три-четыре часа не брала трубку, даже тогда мне уже казалось, что она не принадлежит мне, и тогда меня начинало терзать беспокойство: а вдруг она ушла к Сэ? У меня все валилось из рук…

И тогда я откладывал дела, находил время и приезжал к ней. – Ван посмотрел на Ынсо. – А вдруг и впрямь душа ее уже с Сэ? – Когда подобные мысли приходили ему на ум, он испытывал страшные мучения. – А сейчас, когда без сомнения видно, что она может принадлежать мне, как это ни парадоксально, я все же отодвигаю ее на задний план. Именно сейчас – в присутствии Ынсо, какая ерунда получается, все равно передо мной всплывает лицо Хёсон. Как же несовершенна душа, – подумал Ван и сконфузился. – Когда тебе кажется, что вот-вот достанешь и обретешь что-то необходимое, ты счастлив. Но как только обретаешь, даже с большим трудом, как вдруг теряешь интерес к этому».

Ван начал насвистывать какой-то романс. Ынсо посмотрела на него и открыто улыбнулась. Раньше, когда он насвистывал романсы, эти непринужденные звуки нравились ей, и, зная об этом, где бы Ван ни был, он непрестанно насвистывал что-то тихонько себе под нос.

Ван, пытаясь прогнать снова возникший перед ним образ Пак Хёсон, еще крепче сжал руку Ынсо: «Даже когда я сжимаю руку, ее милое спокойное лицо не может затмить лица Хёсон».

С какого-то времени Ван понял, что отношение Хёсон к нему стало особым, но это была лишь догадка, в действительности это никак не выражалось на деле. Один-единственный раз, когда вместе собрались старшие и младшие коллеги, Хёсон неожиданно перед всеми заявила Вану: «Знаешь, а ты так свежо выглядишь!» На какое-то время этот случай стал предметом для обсуждения. В компании стали говорить, что Хёсон положила глаз на Вана. Но дело не пошло дальше. Ни после того, как Ван окончил школу, ни после того, как поступил на работу к ней и проработал у нее около года – вплоть до того момента, когда подал заявление об увольнении, – Хёсон не выказывала по отношению к нему каких-либо других чувств, только деловые отношения между начальником и подчиненным. А он? Его лишь поражали слухи, ходящие о Хёсон.

Согласно многочисленным сплетням, которые долетали до Вана, Хёсон, дочь зажиточных родителей, имела немало знакомств и не просто с кем-либо, а со знаменитостями, но в итоге она первая ото всех отворачивалась.

Когда Ван оказался безработным, Хёсон спросила, нет ли у него желания вместе с ней управлять ее агентством. Не ожидая такого поворота событий, Ван задумался: с чего вдруг Хёсон, обеспеченная и самоуверенная, заинтересовалась его персоной.

– Все у тебя хорошо? – заметив, что Ван находится сейчас где-то далеко от нее, хотя и продолжает сжимать ее руку, наконец-то заговорила Ынсо. – Ты слышишь меня?

– Особенных проблем нет.

«Да, именно так. Особенных проблем нет», – подумал Ван и выпустил руку Ынсо.

Хёсон назвала свою компанию «Солнце и луна» – именно так, как придумал Ван. Приняла на работу двух служащих – дизайнера и редактора, прибавив:

– Хотя сначала и не будет ничего особенного, ты должен будешь придать нашей компании соответствующий вид. Занимайся не только редактированием, но и изданием книг и рекламой. Я знаю, что ты хотел заниматься такого рода работой. А капитал предоставлю я – сколько захочешь.

Хёсон не торопила события. Только отношения старшего к младшему переросли в отношения начальницы к подчиненному. Она не торопила события, только иногда говорила об Ынсо: «Что может дать тебе эта женщина? Она не подходит тебе».

Вана и Ынсо обогнала приятная на вид пара. Женщина что-то все время шептала мужчине на ухо. Время от времени они тихо смеялись, и женщина продолжала тихо рассказывать своему спутнику:

– Знаешь, почему скала Санса так называется? Один старик полюбил молодую девушку.

– Он что, не принимал в расчет разницу в возрасте?

– Хо-хо! Да разве любовь разбирается?

Ынсо заметила, как женщина похлопала по спине мужчину, а он сразу же положил на ее плечо руку и спросил:

– И что же было дальше?

– Старик очень страдал из-за этого и под конец повесился на дереве.

– Фу ты, какая ерунда.

– Ерунда, говоришь? Повеситься на дереве – ерунда?!

– А зачем умирать? Если уж начал любить, надо жить!

– Так или иначе, на месте его смерти выросла скала. С того времени девушка потеряла сон и все слабела и слабела. Мучаясь от неразделенной любви, дух старика в виде змея тоски – чтобы разделить с ней ложе – посещал девушку каждую ночь. И вот однажды девушка пошла на то место и взобралась на ту самую скалу: «Раз уж возраст помешал любви осуществиться, я стану вечной, никогда не стареющей скалой и прекращу это страдание!» – сказав так, девушка сбросилась со скалы. После этого рядом со скалой старика выросла еще одна скала.

– Настоящая чепуха!

– Да нет же! Говорят, что эти скалы охраняют всех влюбленных. Так и мы с тобой пойдем и перед ними поклянемся в нашей любви.

Мужчина еще сильнее обнял женщину за плечи:

– Да ты только подумай, кто может защитить любовь, если не сами влюбленные?

– Все равно пойдем и поклянемся.

– Ну, как хочешь.

Ынсо посмотрела на Вана. Видимо, он тоже слушал рассказ женщины – когда Ынсо посмотрела на него, он усмехнулся. «Клятва». Слова, произнесенные женщиной, отозвались в Ынсо эхом: «Ван тоже когда-то клялся мне. Говорил, что хочет жить только для меня. Как приятно, когда есть человек, который хочет жить ради тебя. Как огромно было значение тех слов, так огромно, что они оставили глубокий след в моей душе и навсегда врезались в память».

Поднявшись на скалу Санса, они увидели, что склоны обеих скал были уставлены свечами. Казалось, что скалы горят. Ван попросил подождать его на этом месте и начал удаляться ровно настолько, сколько делал снимков.

«И здесь столько людей, ищущих настоящей любви».

Ынсо тихонько присела на выступ скалы и в задумчивости стала наблюдать за подрагивающим пламенем свечей.

Они встретили ночь у обсерватории Чхомсондэ. День выдался ясным, и ночное небо было густо усыпано сверкающими звездами. Они оба сидели на траве, созерцая башню Чхомсондэ.

Ван сразу, как дошел до нее, устало уселся на траву и как будто вовсе не собирался вставать, словно давно искал это место. Он продолжал сидеть, казалось, что он хотел начать какой-то разговор, – доставал и доставал сигареты, курил и тушил их об землю, и это было все, что он мог делать.

Сначала Ынсо в одиночестве обошла башню, осмотрев все вокруг и ожидая, что Ван что-нибудь скажет, начала кидать камушки, но это надоело, она села около Вана и стала смотреть, как зажигаются звезды.

Прямо над башней Чхомсондэ сверкала и смотрела на них одинокая звезда. Может быть, тысячу лет назад кто-то тоже сидел на этом же месте и наблюдал за этой звездой, а если это и так, о чем же он мог думать, видя ее сверкание?

Звезда сияла невинным светом, а башня обсерватории почудилась Ынсо голодным зверем – люди входили в нее, и от них не оставалось и следа.

Ынсо поежилась. Ей показалось, что Чхомсондэ гигантскими шагами вот-вот настигнет и поглотит ее и Вана. Вокруг было так тихо, что было прекрасно слышно, как шелестят травинки от ветра. Каждый раз, когда Ынсо что-то воображала, то начинала бояться. Погруженная в свои мысли, она уткнулась лицом в грудь все еще недоступного Вана.

– Мне страшно.

Ван очнулся от прикосновения – Ынсо пыталась спрятаться у него на груди – и положил руку ей на голову.

– А чего ты боишься?

– Всего.

На глазах Ынсо выступили слезы: «Просто страшно. Страшит все то, что было раньше. Страшусь самой себя, потому что без памяти влюбилась в тебя. Боюсь вон той звезды, детства, которое надо помнить, и одиночества, которое наполняет меня, даже когда нахожусь рядом с тобой. Когда ты сидишь тут, словно один на всем белом свете, я чувствую себя так, будто у меня нет ни рук, ни ног. Поэтому и страшно».

Ван прижал голову Ынсо к своей груди, и она глубже уткнулась в нее.

– Не бойся.

Молчание.

– Не бойся.

«Она что, плачет?» – он почувствовал, как намокло место, куда уткнулась Ынсо.

– А что плачешь-то?

Молчание.

– Ынсо?

«Я плачу, потому что не знаю, кто ты. Плачу, потому что не знаю, что мне делать рядом с тобой, когда ты вот так одиноко сидишь. Мы провели столько времени вместе, а что же мы делали? Не могу даже вспомнить, поэтому плачу. Почему ты так поступаешь? Почему до сего дня я так и не узнала, кто ты такой?»

Через какое-то время Ынсо подняла голову с груди Вана и посмотрела на небо: легкое прозрачное облако чуть прикрыло звезду. Ван достал сигарету и закурил. Летний ночной ветерок доносил до нее запах шиповника, но запах сигареты поглотил его.

Ынсо отодвинулась от Вана и, обхватив колени, посмотрела на небо: раннее лето, ночь, прозрачные облака все плывут и плывут, заслоняя звезду. Ынсо постаралась проследить путь одинокого облака.

«До каких же пор будет болеть душа?»

Когда облако исчезло, она оторвала свой взгляд от неба и перевела на Вана: «А куда смотрит он?» Но на что смотрит он, ей не узнать никогда. Даже сидя рядом с ней, Ван оставался один во всем мире.

Глядя на него, поняла, что ничего не понимает.

– Скажи что-нибудь…

На такую скромно отчаянную просьбу, Ван промычал:

– Угу… А что сказать? – и посмотрел на замолчавшую Ынсо.

Какое-то время они посидели, Ынсо попыталась вновь заговорить, но Ван опередил:

– Что?

Молчание.

– Что тебе рассказать?

Она сидела, обняв колени, и в ответ на этот вопрос, что же ей рассказать, Ынсо расхохоталась.

– А что ты смеешься?

– Ты любишь меня?

Молчание.

– Ну?

Молчание.