Время от времени моя семья отправлялась в Нижнюю Ромилью, чтобы спастись от невыносимой жары наволанского лета. Мы вели дела с архиномо, мелкими герцогами и аристократами-охотниками, которые населяли тот полудикий край. Нижняя Ромилья охватывала Наволу с юга и запада, и ее земли давали дичь, шерсть и закаленных солдат вроде наших Полоноса и Релуса, которые покидали свои нищие деревушки, чтобы заработать денег и послать их жившим в холмах семьям.

По мере углубления в Ромилью земля круто поднималась, заросшая дремучими лесами и подлеском, пересеченная глубокими оврагами, по которым неслись бешеные реки, а над всем этим царили заснеженные скалистые вершины. Там были тайные пещеры, и высокие мягкие луга, и, по слухам, таинственные долины, где обитали теневые пантеры, ночные волки, каменные медведи и другие странные создания. Это была истинная Ромилья. Глубокая Ромилья.

Или, как с отвращением называл ее Аган Хан, Черная Ромилья.

Однако Нижняя Ромилья была иной, достаточно дикой, чтобы испытать характер молодого человека, но не настолько, чтобы отец слишком тревожился, и потому, когда мы отправились навестить Сфона (семью, владевшую значительной частью угодий, которые давали шерсть гильдии ткачей; мой отец финансировал ее поставки в холодные пустоши, лежавшие за Чьелофриго), мне разрешили бродить, где вздумается. Конечно, я по-прежнему мог ездить только на Пеньке, потому что так и не стал мечником, которого желал видеть Аган Хан, как и не стал убийцей.

Но, честно говоря, я не считал это наказанием. Мы с Пеньком были друзьями. Он был лучшим спутником, какого можно пожелать в дикой местности: более сдержанным, чем мой друг Пьеро, который всегда шумел и рвался рубить мечом подлесок; и более энергичным, чем Джованни, который предпочитал сидеть с книгой и забывал, в доме он находится или на улице.

Пока мы путешествовали по разным тропам, я то и дело останавливался, завороженный пятнами солнечного света, сочившегося сквозь ярко-зеленые листья белых тополей, спешивался, чтобы поохотиться на лягушек, которые прятались среди камней в разветвленных ручьях, рвал мяту и дарил ее Челии.

– Это ночная мята, – сообщил я, вернувшись к ждавшему меня отряду и продемонстрировав находку.

– Хочешь сказать, у меня плохо пахнет изо рта? – осведомилась Челия.

За прошедшие годы девушка заметно повеселела. Вопреки мрачной серьезности, с которой она у нас появилась, ее истинный характер был беспокойным. Она искрилась, иногда даже взрывалась – радостью или гневом. Без сомнения, у нее был характер винтофрицца^[29], причем разрушительный. Мы долгие годы учились вместе, корпели над литиджи, нумизматикой и филосом под строгим взглядом наставников, и Челия отнюдь не молчала. И все же, невзирая на громкие протесты и любовь к шалостям, она усваивала уроки, а также навыки владения мечом, ножом чести и арбалетом, достаточно хорошо, чтобы Аган Хан поворачивался ко мне и вскидывал бровь, давая понять, что сравнивает меня с ней.

Теперь Челия повертела мой подарок между пальцев, ее глаза смеялись.

– Я так плохо пахну?

– Как бани Скуро! – весело откликнулся я. – Нет, хуже! – И добавил более серьезно: – Ее также хорошо добавлять в чай, когда хочешь спать. Она тебя взбодрит.

– Ради короны Амо, пожалуйста, не надо! – простонал Мерио. – Она и так слишком бодрая.

– Разве мяты нет в наших садах? – спросила Челия.

– Ну, это ночная мята. Она отличается от… – Я умолк, заметив, что остальные наши спутники – отец, Ашья, Мерио, Каззетта, Аган Хан, Полонос и Релус – смотрят на меня с некоторым раздражением. И неловко закончил: – Я нашел ее рядом с водяными змеями.

Челия рассмеялась:

– Хорошо, что не принес мне одну из них!

Снисходительно вздохнув, отец сказал:

– Почему бы тебе не задержаться, Давико? Встретимся вечером за ужином. Аган Хан, приглядите за ним, чтобы не заблудился.

И отряд двинулся дальше.

Я жадно продолжил свои исследования; я пробирался сквозь подлесок, царапал пальцы о кусты малины, выслеживал белок по шороху, нюхал лист незнакомого растения – и все это время Аган Хан вздыхал и кряхтел, следя за мной скептическим взглядом.

– Вам не нужно за мной приглядывать, – сказал я бородатому воину, сидя на берегу ручья, шевеля пальцами в воде и наблюдая, как спасаются бегством миноги. – Я знаю дорогу к Сфона.

– Ваш отец отрубит мне голову, если оставлю вас одного в этих проклятых землях.

– Почему вы так не любите Ромилью? Оглянитесь. Вокруг только деревья и вода. – Я глубоко вздохнул, вбирая запахи сосен и зелени, влажного гумуса, цветов у реки, которые так отличались от городского зловония. – Здесь мы в плетении Вирги. Мы в безопасности.

– В безопасности в плетении Вирги? Это разбойники тут в безопасности. Если бы я планировал засаду, то спрятался бы вон за теми деревьями и подловил вас, пока вы неуклюже переходите ручей по скользкому дну.

– Не все в мире – война и засада.

– Но когда дело доходит до них, лучше быть тем, кто сидит в засаде. Вы только-только начали понимать, как пользоваться мечом. Я не допущу, чтобы в вас прилетела арбалетная стрела из кустов. Пора двигаться дальше.

Я со вздохом выпрямился, стряхивая листья и грязь с бриджей для верховой езды. Росший рядом с ручьем белый тополь уже начал краснеть. Прохлада воды и холодные ночи заставляли его кору изменить цвет раньше других. Когда наступит осень, все листья обернутся золотом, а стволы – пурпуром. Эта тропа будет купаться в цветах более ярких, чем даже на картинах Арраньяло. Ай. Это было прекрасно. Мои глаза скользили по разрумянившейся коре. Во многих местах виднелись царапины, там, где олени точили рога. Хорошее место для охоты…

– О, глядите! Капайзикс!

Я опустился на колени возле дерева. Гриб был коренастым, его красная тупая шляпка шириной ненамного превосходила толстую ножку.

– Что это? – спросил Аган Хан.

– Фунджи капироссо. Каззетта любит их, потому что они ядовиты…

– Разумеется. Его интересует только убийство.

Я не дал сбить себя с толку.

– А Деллакавалло любит их, потому что они снимают боль. – Я процитировал старый урок врача: «На капироссо влияют и Калиба, и Скуро, которые иногда дружат, и к нему следует относиться с почтением. Его следует вымочить, а затем высушить, снова вымочить и высушить. Так нужно сделать трижды, на протяжении трех дней. Это уберет яд Скуро, но оставит лекарство Калибы, пусть и не столь могучее, чтобы человек провалился в царство удовольствий Калибы и остался там навсегда».

Я не дотрагивался до гриба, поскольку у меня не было перчаток. Но рядом с ним…

Я начал раздвигать мокрую траву, постепенно расширяя круги поиска рядом с капироссо.

– А теперь что вы делаете?

– Ищу… Вот!

Совсем как говорил Деллакавалло, неподалеку от капайзикса я раздвинул траву – и обнаружил группку маленьких бледных грибов, с тонкими бледными ножками и крошечными шляпками.

– Я нашел детей Вирги! – Я сорвал один и съел. – Смотрите!

Аган Хан спешился. Я протянул ему гриб. Солдат подозрительно оглядел его. Взял, поднес к глазам, покрутил туда.

– Ай, – хмыкнул он. – Похоже на то.

– Разумеется. – Я съел еще один гриб, потом предложил угоститься Пеньку. – Они растут под белыми тополями, но только в тени северных холмов после дождя, рядом с капайзиксом. Должны быть еще. – Я изучил траву. – Должны быть еще. В ряд. – Я зашагал вдоль линии грибов, ведя за собой Пенька. – Будь у нас мешок, я бы собрал на целый пир.

– Не сомневаюсь, что у Сфона есть свои охотники на грибы, – проворчал Аган Хан, поглядывая на небо. – Нам пора ехать: солнце вскоре скроется за холмами.

– Я хочу поискать еще немного.

Мы с Пеньком брели вдоль грибных рядов, собирая и поедая их, уходя все глубже в лес. Трава была мокрой. Мы оставили ее позади и наткнулись на валежник, усыпанный сосновыми иглами. Здесь белые тополя росли вперемешку с сучковатыми горными соснами, и это означало, что детей Вирги больше не будет. Они не любили горные сосны.

Я присел, изучая землю под упавшим стволом; почва здесь была сладкой от древесной гнили, и я обнаружил веера фат, шире, чем мои сдвоенные ладони, голубоватые вверху, с серыми пластинками внизу. Непригодные ни в пищу, ни для ядов, ни для лекарств. «Стоило ли их создавать? – ворчал Деллакавалло, хотя сам же и говорил, что Вирга не делает ошибок и у каждого ее творения есть свое место. – Годятся только, чтобы ими обмахивались фаты». Но мне они тоже нравились – напоминали, что некоторые вещи предназначены не для людей, а лишь для богов и их служанок.

Я провел Пенька вокруг поваленной сосны и через прогалину. Заходящее солнце подглядывало сквозь крапчатые листья. Мы шли все дальше, бродя глазами по узорам зелени и теней. В охоте на грибы есть хитрость: нужно не столько смотреть, сколько воспринимать, позволять взгляду без усилий блуждать по земле – и тогда внезапно ваши глаза начнут выхватывать то, что прежде было скрыто, даже если находилось прямо перед вами.

Вот нос Калибы, который пьянит людей и делает глупыми. Однажды я видел, как им угостили Гарагаццо, и тот полностью расклеился, а после ругался, что низменным творениям Калибы не место во рту священника, хотя ему нравилась власть Калибы над винами и он ни разу не жаловался, когда напивался.

А вон зубровка душистая. А здесь – синие лепестки лица монаха, уже опавшие. Но сухие головки еще держались на стеблях. Я сорвал одну и пососал. Кислая. Сорвал еще несколько и предложил Пеньку. Ему они понравились больше, чем грибы. Теплые губы пощекотали мне ладонь. Он принялся искать добавку, крутя мордой, обнюхивая меня…

– Давико!

Крик Агана Хана разбил тишину.

– Давико! Да помогут мне фаты! Где вы прячетесь?

Полностью занятый землей и лесной флорой, я не осознавал, что мы ушли от воина. Теперь нас разделяли деревья и тени. Мы вовсе не прятались, но эта идея мне понравилась, и я прикоснулся к Пеньку, призывая его не шуметь.

– Давико! – вновь крикнул Аган Хан.

Да помогут мне фаты, голос у него был громкий.

С нарастающим удовольствием я повел Пенька через лес, прислушиваясь к оглушительным движениям Агана Хана, чтобы не столкнуться с ним. Пенек инстинктивно почувствовал мое желание пошалить и перенял мою скрытность. Шаг за осторожным шагом мы крались по лесу, держась в вечерних тенях, двигаясь лишь тогда, когда кричали птицы каури или ветер шелестел листьями белых тополей, ловко уклоняясь от яростного шума, производимого Аганом Ханом…

Аган Хан перестал двигаться; он прислушивался, стараясь засечь нас.

Я предостерегающе коснулся морды Пенька, но тому была знакома эта игра. Мы оба застыли. Неподвижные, как мраморные статуи Роккаполи. Мы дышали в унисон с лесом, прислушиваясь к Агану Хану, пока тот прислушивался к нам. Аган Хан шагнул в нашу сторону. Листья и сухие ветки зашуршали. Еще шаг. Мы затаили дыхание. Теперь, когда он шел тихо, мы вообще не могли двинуться.

Он подходил все ближе. Не будь мы с подветренной стороны, он бы легко нас учуял. Вместо этого я чуял его. Пот. Кожаную одежду для верховой езды. Смазку меча. Гвоздичные духи, которыми он брызгал бороду.

Шелестящие движения замерли. Нас разделяли всего несколько кустов. Я слышал, как он дышит в считаных футах от нас.

Я с трудом подавил желание рассмеяться.

Он что, играет со мной? Делает вид, будто не замечает нас, точно так же, как прежде, когда я был младше, уличные торговцы делали вид, что не замечают, как я ворую их фрукты?

Должно быть, он и впрямь решил пошутить. Я мог протянуть руку через кусты и дернуть его за бороду. Я подавил это желание.

Кто кого дурачит?

Аган Хан не шевелился. Он стоял совершенно тихо, пытаясь услышать нас, но мы с Пеньком были достойными противниками. Мы словно окаменели. Слились со скалой. Пустили корни подобно огромному белому тополю, что качался и шелестел над нашими головами. Я представил нас частью плетения Вирги: дышим вместе с ветрами, ноги глубоко ушли в землю. Мы спокойные, будто камни. Сплоченные, точно деревья.

Аган Хан всего лишь одинокий человек. Он выпал из плетения Вирги и остался один. Внезапно я ощутил прилив жалости к нему. Он один, когда вокруг бурлит жизнь.