Наконец-то Мария утолила жажду, и горло начало отходить. Она закашлялась, а от спазмов заболело все тело. Женщину стошнило, и она упала лицом на то, что смогло вылиться из ее желудка.

– Сестренка, ты опять вся испачкалась! – уже с возмущением сказала девочка и начала вытирать Марии лицо мокрой тряпкой.

Прикосновения влажной прохладной ткани к лицу привели женщину в чувство.

– Где мы? – не открывая глаз и не поднимая головы, спросила Мария.

– В нашем с сестрами доме, – спокойно ответила девочка, укрывая свою сокамерницу какими-то тряпками.

– А где твои сестры? – спросила Маша.

Ей стало чуть лучше. Умирать уже не хотелось.

– Все пятнадцать здесь. Они не очень общительные и почти не двигаются, но иногда рассказывают мне сказки, каждая по очереди, – поделилась девочка.

Открывать глаза расхотелось окончательно. Марии было жутко и страшно. Она боялась того, что сможет увидеть, когда откроет глаза.

– А имя у тебя есть, Сестра? – спросила Маша.

– Раньше меня звали Любовь Анатольевна Гюмак, а сейчас я Сестра, – засмеялась она.

Девочка смогла отмыть ее залипшие глаза, и Мария все-таки открыла их.

– Ты неплохо выглядишь для этого места, Любовь Анатольевна, – сделала комплимент своей сокамернице Маша.

На темном земляном полу перед ней сидела седая девочка с волосами до плеч, обмотанная грязными тряпками. Она была худая как скелет: это либо анорексия, либо голод. Девушки явно находились под землей. Земляные стены кое-где частично осыпались на пол. Мария посмотрела по сторонам и не смогла сдержать крика. Продолжая визжать, она забилась в угол и начала рыдать и дрожать.

На четырех стенах под потолком висели пятнадцать девушек, на трех стенах по четыре. На последней стене не хватало одной. Они были абсолютно голые и висели на металлических крюках, по два были воткнуты им в спину под лопатки; острые концы крюков торчали у них из груди. Вдоль всего тела каждой из девушек, от пояса до горла, был сделан глубокий разрез, зашитый леской. Их головы были наклонены вниз. Их распахнутые глаза невидяще смотрели на комнату. На лбу у каждой красовалась вырезанная буква.

Нервная система Марии не выдержала, и она в очередной раз провалилась в забытье.

Сверху стали раздаваться скрипы открывающегося ржавого металлического люка. Услышав это, Любовь села рядом с Машей, взяла ее за руку и заплакала.

* * *

Семенов вел машину на большой скорости семь часов подряд. Нас выручали синяя мигалка – ее пришлось достать из бардачка и переставить на крышу – и установленный под капот специальный звуковой сигнал, способный распугать скопившиеся в пробках автомобили.

Поспать у меня тоже не получилось, я каждый раз вздрагивала от этой дискотеки, особенно когда мужчина нажимал на сигнал, а это было очень часто и очень громко, даже внутри салона автомобиля.

Могу поблагодарить своего героя: машину он водил уверенно и профессионально, иногда мы проскакивали в таких местах, где с каждой стороны оставалось по миллиметру до проезжающих автомобилей, и все это было на большой скорости.

Когда мы пролетели между двумя встречными фурами, он даже не извинился за аварийную ситуацию, но мне не было страшно, на меня действовали транквилизаторы и постоянно подливаемый в желудок абсент.

Только когда начало светать, я уснула, откинув спинку переднего кресла назад.

Проснулась не от того, что мы едем, а наоборот, потому что остановились; еще лежа я достала сигарету и закурила, только потом, нащупав кнопку электроподъемника спинки кресла, поднялась.

Мы стояли на заправочной станции возле бензоколонки и заливали топливо в бак большой машины Виктора. Моего офицера не было видно, и я, опустив спинку кресла обратно, продолжила курить.

– Будешь кофе и сосиски в тесте? – раздался голос Семенова.

– Ого, завтрак в постель! – съехидничала я и забрала у него свой кофе и бумажный пакет с выпечкой, выбросив сигарету в окно.

Мы отъехали от станции и остановились на обочине дороги, чтобы позавтракать. Я не помню, когда ела сосиски в тесте с бензоколонки, но это действительно было очень вкусно, так что половину порции я еще откусила у Семенова. А он, в отместку, достал пакет с чебуреками, которые я не ем из-за большого количества горелого масла.

– Сколько нам осталось? – спросила я.

Семенов, жуя чебурек, в ответ показал рукой вперед, где стоял дорожный знак с надписью: «ПОКРОВСКОЕ».

Часы показывали пять часов утра, мы еще сможем переговорить с оперативниками, прежде чем зайти к Лине Гюмак, решила я.

– Доедай свою вредную и вкусную пищу и поехали! – скомандовала я Семенову.

– Ничего, что я сутки не спал и проехал тысячу километров за семь часов, нарушая все правила?! – возмутился он.

– Твой день не нормирован, и тебе за это платят большую премию, а специальные сигналы дают тебе право нарушать правила дорожного движения! Что ты жалуешься, офицер? – ответила ему я.

Мне показалось, что, когда он пошел за руль, тихо выругался и назвал меня сукой.

– А мне кто дверь откроет? – крикнула я.

Семенов хлопнул своей дверью так, что машина качнулась от удара.

– Пожалуйста! – сказал он, когда я забралась на переднее сиденье.

– Спасибо, дорогой! – крикнула я ему, пока он обходил машину, буквально искрясь от злости.

Мы молча доехали до нужного адреса и остановились у машины с работающим двигателем, в которой сидели двое мужчин. В пять утра это могли быть только оперативники.

Семенов показал в окно свое удостоверение, и, сев к ним на заднее сиденье, мы выслушали доклад о наблюдении.

Лина пришла с работы, сопровождавшая ее опергруппа передала смену второй. Вечером к объекту наблюдения пришла подруга, они немного выпили, посидели, после чего Лина проводила ее до дома и вернулась. Часов в одиннадцать легла спать, и после этого свет в квартире не зажигался и в подъезд никто не входил.

Когда я спросила, видели ли они кого-нибудь подозрительного, оперативники усмехнулись и сказали, что никто, кого бы они не знали, здесь не появлялся. Кроме нас.

В пять тридцать мы с Семеновым постучались к Лине Гюмак. Для спящей она очень быстро открыла дверь. Женщина предстала перед нами в махровом халате. Лина действительно напоминала фигурой, ростом, чертами лица, даже прической всех пропавших девушек, только была старше.

– Лина Гюмак? – спросил Семенов.

В ответ она согласно кивнула.

– Следственный комитет, капитан Семенов, нам нужно вас допросить! – произнес капитан и протянул свое удостоверение так, чтобы она смогла прочитать.

Лина, изучив удостоверение, посмотрела на меня.

– Я его жена и не отпускаю мужа одного к красивым женщинам, – спокойно сказала я, смотря ей прямо в глаза.

– Ну да, я понимаю, проходите, – сонно пробормотала она.

Мы зашли в коридор, и Семенов попытался испепелить меня взглядом за мою выходку. Лина пригласила нас на кухню, посадила за стол и поставила чайник.

– Меня в чем-то подозревают? – заняв стул напротив, спросила она.

Ей было около сорока лет, но выглядела она на все пятьдесят. Было видно, что ее что-то терзает, и терзает сильно. Худая. Седая. Измученная.

– Извините, но нам нужно узнать кое-что из вашего прошлого, – сказал Семенов.

У Лины полились слезы из глаз.

– Вы про мою доченьку? Она давно потерялась в лесу. Ее так и не нашли. Вы что-то обнаружили?

– Как звали вашу дочь? – строго спросила я.

– Люба, Любочка моя. – Сказав это, она разрыдалась, прижав руки к лицу.

Я налила воды в стакан и дала ей попить, потом открыла кухонный подвесной шкаф, где абсолютно все хранят лекарства, увидев там настой валерьяны, я накапала ей приличную дозу в рюмку, взятую со стола, и дала выпить.

Мы олухи! Почему я не прочитала личные дела, которые мне выслали, внимательно? Я корила и обзывала себя всеми ругательствами, которые приходили в голову.

– Извините, но когда Люба пропала? – опять задала вопрос я.

Лина посмотрела на меня и сказала:

– Вы точно не его жена, в ваших глазах огонь, охота, азарт. Вы гонитесь за добычей, как львица на охоте.

– Лина, когда пропала Люба?! – крикнула я, чем напугала и Лину, и Семенова.

– Десять лет назад. Вчера вспоминали с подругой. – Она вновь разрыдалась.

Семенов не выдержал и, схватив меня за плечи, вытолкал в другую комнату.

– Может, ты и гений, но какого хрена ты творишь?! – сквозь зубы прошипел он, крепко держа меня за плечи.

– Молодой человек, во-первых, мне больно от ваших объятий, а во-вторых, я делаю за вас вашу работу! – закричала на него я.

Семенов отпустил руки, но не отошел.

– Что ты поняла? По глазам вижу, что многое! – уже Семенов кричал на меня.

– Мы конченые дебилы, раз не вчитываемся в документы! Люба и была первой похищенной, идиот! – тихо ответила я.

После разборки мы вернулись к Лине, которая спросила, все ли у нас нормально.

Мы заварили растворимый кофе, и я осторожно спросила:

– Лина, а был ли человек в вашей жизни, которого вы оскорбляли, унижали или, может быть, случайно обидели?

Ее лицо сразу напряглось и подернулось румянцем. Она заявила, что не припомнит такого, что старалась дружить со всеми и не конфликтовать. Было очевидно, что Лина лжет.

Семенов на ее ложь купился. Он сейчас видит убитую горем мать, потерявшую ребенка. И не видит того, что вижу в людях я. По его лицу было заметно, что он расстроен тем, что версия с Линой оказалась ложной. Наивный.

Я спросила позволения покурить, и Лина любезно разрешила мне это сделать. Я выкурила одну сигарету и сразу зажгла другую. В сумочке в пластиковом контейнере лежали сигареты с опиумом для гипноза, и у меня даже было разрешение на их применение в медицинской практике. Сейчас именно их я и использовала. Семенов заснул, а Лина входила в транс от моего монотонного рассказа о своем детстве. Мой голос воздействовал на подсознание женщины. Я специально понизила тембр. Низкие частоты воздействуют на мозг сильнее. Схватив полотенце со стола, я накинула его на лицо Лины и закричала:

– Лина, тебе десять лет, кого ты ненавидишь?!

– Опять этот урод идет к нам! Его мальчишки к себе не берут, он все к нам лезет, давайте в него камни кидать! – пропищала Лина странным голосом, похожим на детский.

Семенов проснулся и опьяневшими глазами смотрел на меня и Лину с полотенцем на лице.

– Лина, как зовут этого мальчишку? – спросила я ее.

– Его не зовут, он просто урод! – ответила она.

Я снова закричала:

– Лина, тебе двенадцать лет, кого ты ненавидишь?

– Этот ублюдок опять зашел в наш двор, он противный как говно со своим мерзким лицом! – опять изменившимся голосом говорила Лина.

– Лина, как зовут этого мальчика? – спросила ее я.

– Ублюдок из пятого «Г», – ответила она.

У меня уже болели связки от крика, но я продолжала:

– Лина, тебе четырнадцать лет, кого ты ненавидишь?

– Эта мразь из «Г» класса начала клеиться к моей знакомой! Я разбила ей лицо и сказала, что с этим евреем Абслером она не будет встречаться никогда, – рассказывала она, каждый раз меняя голос.

Я продолжала кричать:

– Лина, тебе двадцать один год, ты ненавидишь Абслера?

– Я готова сжечь этого Моисея Абслера! Как он выжил?! Мы же должны были убить его, когда избивали всей компанией. Я же видела, что он сдох, – со злостью ответила она.

– Лина, тебе тридцать лет, ты ненавидишь Моисея Абслера? – крикнула я и поперхнулась от боли в связках.

– Я сожалею, что была такой стервой и всю жизнь травила человека. Мне стыдно, очень стыдно! За это я буду гореть в аду! Почему меня раньше не водили в церковь?! – Теперь Лина кричала своим голосом.

– Лина, что ты знаешь о Моисее Абслере? – задала я последний вопрос, так как время на заведенном таймере подходило к концу.