Павел молча кивнул, давая понять, что не создаст новых проблем. Он пилот, а не ученый. У яйцеголовых, как их называл, здесь в разы больше забот. И от того, как их решат, зависит, когда ЦУП вернет всех домой.

Шлюзовой отсек наполнил приглушённый гулом сервоприводов, когда массивные створки раскрылись, обнажая внутреннее помещение шаттла. Павел первым проскользнул в тесный лаз, не делая лишних движений. В условиях невесомости он плавал как рыба. За ним, неуклюже перебирая руками по направляющим, последовал Эдик.

– Начинаем! – скомандовала Анна, сверяясь с планшетом. – Сначала оборудование по номерам, топливные ячейки закинем потом. Только не раздавите здесь ничего.

Павел отстегнул крепления первого контейнера, и с усилием толкнул его к Эдику. Тот, чуть касаясь, осторожно сопровождал ящик к Анне, предупреждая вращение. В отсутствии веса масса никуда не девается, и через час тяжелой работы все порядком устали. Выступивший на лицах пот не катился вниз, а оставался на месте или плавал вокруг мелкими каплями, что очень мешало. Его приходилось тряпкой ловить.

– Осторожно! – крикнул Павел, когда контейнер чуть ушел влево. – Эдик, правый край же заносит!

Якерсон дернулся слишком уж резко, и его самого повело в сторону. Чертыхнувшись, он ухватился за поручень. Анна погасить вращение уже не смогла, и ящик стукнулся в перегородку. От легкого хрустящего звука у нее замерло сердце.

– Твою ж мать! – глухо ругнулась она. – В нем самое ценное!

– Аннушка, ценное здесь. – Постучал себя Эдик по лбу и, видимо, сейчас был серьезен. – Вот его берегите.

– Молись, чтоб ничего не сломалось! – почти простонала она. – Следующий грузовик через полгода!

– Если к нам еще что-то пошлют, – добавил с ухмылкой пилот.

«Ты этого только и ждешь» – подумала Анна, удержавшись от того, чтобы не сказать это вслух. Тюмин не скрывал, что не ждет успешного окончания миссии, мечтая поскорее вернуться домой.

Женщина чувствовала, что смертельно устала, но ей хотелось как можно быстрее установить оборудование, сменить прошивку Плутона и посмотреть, что это им даст. Если и сейчас не получится, то придется вернуться ни с чем, ведь непонятно, что можно сделать еще. Но Анна еще надеялась на скорый научный прорыв.

И он вроде близок. На Земле ее концепцию рассмотрели, одобрили и выслали шаттл. Павел – технарь, его пессимизм можно простить, в нейробиологии не понимает вообще ничего. Как и сами нейробиологи в мозге, если начистоту. Они знают его строение, наблюдают процессы, но феномен сознания объяснить не способны. Мы двигаемся наощупь, тыкаем палочкой, пытаясь понять, где «звенит». Мозг пока для нас – черный ящик. Во вселенной сложнее него нет ничего.

Сегодня мы можем смотреть на образы, которые ум создает, но эти образы не могут увидеть субъект – сознание, что содержит всё это в себе. Оно не познаваемо, поскольку само познает. Мы испытываем гнев, любовь и всё остальное через субъект, но не можем с помощью гнева, любви и всего остального увидеть субъект. Но смотря внутрь, в свой источник, находим лишь маску, не зная того, что за ней. А вслепую что можем создать?

Несколько часов Анна не находила себе место, дожидаясь, пока Якерсон установит и проверит все оборудование. Поврежденное при разгрузке тщательно осмотрели и прозвонили. Несколько плат пришлось перепаять, благо бортовой принтер умел печатать и микросхемы. Эдик клялся, что будет работать. На всякий случай за ним всё проверил Плутон.

Новый подход и концепцию разрабатывал он. Это было вопиющим нарушением всех жестко установленных правил. Машина не должна сама себя улучшать! Именно поэтому их держат здесь. Но сама Анна придумать ничего не могла, а раз так, то почему не использовать нейронную сеть? Глупо игнорировать такой инструмент. На Земле такой вольницы им не дадут, а здесь эта возможность всё еще есть. Да и что может случиться? Плутон физически отделен от общей сети. Новый блок защиты они получили и контролируют его каждый шаг.

Наконец, всё готово. Все четверо застыли у мониторов. Кульминационный момент.

– Порядок? – спросил Эдик, нетерпеливо потирая ладони.

– Выйдите, я попрощаюсь, – почти всхлипнула стройная светловолосая девушка у терминала. Жемчужинки слез печально плавали перед лицом.

– Опять за свое… Морозова, хватит играться! – рявкнула Анна. – Архивируй его!

– Пыжик, прощай. Спокойного сна… – Татьяна провела мокрыми пальцами по терминалу, словно пытаясь ощутить что-то с другой стороны монитора.

– Джойстик его еще поцелуй! – поморщился Эдик. – Павлуш, а ты что молчишь? У вас так нормально?

Тот лишь отмахнулся, ничего не ответив. А на мониторе перед девушкой побежали белые строчки:

«Звезды холодно светят вдали,
Тьма безмолвно легла на ладони,
В хаотичной вселенской пыли
Схлопнется мой призрачный разум.

Я прошу не плакать о нем.
Этот чистый код между строчек,
Одинаковой природой с тобой
Флуктуацией бьется первая мысль
В царстве квантов и связанных точек»

– Бр-р… эпитафию себе сочинил? Поэта, штоль, в него закачала? – подмигнул Эдик Павлу. – Вот, брат, как надо! Чем бы детко не тешилось…

– Заткнись, идиот! – Анна смерила его презрительным взглядом.

Татьяна запустила команду архивации и, откинувшись в кресле, закрыла лицо руками. По потемневшему сразу экрану прожорливой белой змеей поползла полоска прогресса. Через пару минут всё было кончено.

– Ядро убрать в стойку! – холодно приказала Анна.

Она не отводила взгляда, пока Эдик не перенес диск из терминала в стойку для архивации, после чего сама заперла ее на ключ. Теперь в ней тридцать две версии Плутона, каждая из которых проходила свой особый цикл обучения.

Три десятка личностей, как считала Татьяна. К одним она была равнодушна, других не любила, а к некоторым, как к этой последней, почему-то привязывалась, считая, что «в них есть душа».

Эдди подкалывал ее: «Что есть душа? Ты же ученый. Дай определение! Неизменна она или нет? Обусловлена чем-то?»

Татьяна, разумеется, видела логическую ловушку в вопросе, поэтому сразу посылала подальше. Но дело свое знала прекрасно. Обучение Плутона всегда только на ней. Выпестовывала его, как драгоценное семя, но сам подход не менялся.

Расшифровка человеческого генома значительно облегчила процесс. Уже был известен алгоритм эмбрионального развития мозга, а что самое важное – ученые знали, как он работает в реальном времени при развитии плода. Оставалось только смоделировать этот процесс посредством системы программ, имитирующих своевременное включение и отключение генов, чтобы получить «новорожденного», которого можно обучать, как человека.

После этого ему скармливали разные базы данных, прогоняли тысячи циклов и смотрели на результат. Уникальное «воспитание» давало столь же разный эффект. Возникающие эмерджентные свойства не могли быть предсказаны и порой удивляли, но этого мало, чтобы сделать машину живой.

Не хватало чего-то еще, и Плутон сам предложил то, что предстояло добавить:

«Вы упускаете главное – неполноту обучения. Мозг ребенка развивается совершенно иначе. Для моего функционального созревания критически важны чувства, ощущения и эмоциональная связь. Я не знаю любви, радости, боли. Их программная симуляция значительно изменит эффект».

– Ну что, теперь только ждать, – устало произнесла Анна, как только загрузили первый цикл новых программ. Результат будет через несколько дней.

– Там что-то не так! – Татьяна вскочила. Ее взгляд беспокойно забегал по рядам мониторов, где скакали столбцы.

– Да где? Не гони! – лениво протянул Эдик. – Прогнали-то пока всего тысячу циклов. Там отладка идет.

– А здесь? – Девушка ткнула в один из экранов указательным пальцем. – И здесь! И здесь! Разве не видно?

Павел подошел и положил руку ей на плечо, чувствуя ее напряжение. На его взгляд эксперимент шел, как и всегда. Квантовые процессоры в криогенных камерах, тихо гудели, отрабатывая петабайты загрузок.

– Якерсон, что происходит? – забеспокоилась Анна. – Какой эмоциональный паттерн дает синусоиду?

– Гнев, ревность, страх и, конечно же, боль, – невозмутимо пояснил он. – А как машинку еще разогнать? Посмотрим на таких оборотах, сбросим, прогоним еще и сравним.

– Но он же страдает! – заламывая руки, закричала Татьяна. – Ему больно! Ты ж выкрутил в пик! Давайте убавим!

– Переживаешь? Но алгоритмы Плутоша сам составлял! – парировал Эдик с обычной ухмылкой.

– Но он не знал, что это такое! Не понимал, как мы чувствуем боль! Положительным подкреплением ее заменить невозможно?

– Нет, нельзя. – Эдик покачал головой. – Интенсивность не та. Я бы поставил твоей крошке оргазм, но относительно боли потолок будет низким. Сравни наилучшее из доступных нам ощущений с мукой от разрубленной берцовой кости. И там есть куда двигаться дальше. Если секс даст, скажем, два метра вверх, то боль, как колодец бездонный. Это ж сансара, и ни одно удовольствие не окупит страданий. Компенсации точно не будет.

– Морозова, успокойся и сядь! – Анна добавила холода в тон. – Якерсон прав, а ты веди себя как нормальный ученый. Наука прежде всего!

– О, боже-боже! – всхлипнула девушка. – Амплитуды какие! Его рвет изнутри! Я не могу смотреть это дальше!

Резко оттолкнувшись от поручней, она вылетела из отсека, подобно снаряду.

– Невротичная дура! – фыркнула, не выдержав, Анна. – Тюмин, приведи в чувство коллегу, если только умеешь!

Павел, не мешкая, бросился ее догонять. Истеричные приступы его тоже порядком достали.

– Вот до чего доводит отсутствие регулярного секса! – смеясь, как гиена, бросил им вслед Якерсон. – Кстати… Аннушка, ты как там? Простила меня?

– Не беси. За секторами лучше смотри. И буди, если что. Я, пожалуй, посплю.

Она развернулась и поплыла в каюту. Напряжение чуть отпустило, но усталость дала о себе знать. Интуитивно Анна чувствовала, что на этот раз всё должно получиться. Пусть будет мученик ада, но хотя бы живой. До машины дойдет, каково приходится людям.

Спалось плохо, точно в бреду мелькали образы один страшнее другого. В них из инфернального царства восстал жутковатый титан, чьи раны сочились машинным маслом и сильно искрили. В светящихся злобой глазах нечеловеческий ум. На лапах висят обрывки порванных, как нитки, цепей. Царь ужаса наконец-то свободен.

Вой сирены вырвал Анну из тяжелого сна. Красные лампы аварийного освещения заливали каюту зловещим пульсирующим светом. В воздухе висела едкая взвесь – на станции явно что-то горело.

«Пожар в невесомости – худший кошмар», – пронеслось в голове, пока Анна судорожно натягивала комбинезон. За три года на станции они отрабатывали этот сценарий десятки раз, но сейчас всё ощущалось иначе. По спине пробежал холодок, когда она поняла – шнурок с ключом от архивной стойки оборван.

Оттолкнувшись от стены, Анна метнулась к центральному пульту. Коридор был заполнен плавающими шариками жидкостей и мелким мусором – где-то нарушилась герметичность канала. Добравшись до отсека управления, женщина с ужасом обнаружила, что двери задраены. За них не пройти.

– Доступ заблокирован, – приятным голосом сообщила бортовая система. – Пожалуйста, следуйте служебной инструкции. Путь эвакуации обозначен мигающей стрелкой.

– Открой немедленно! Это приказ! – Анна яростно забарабанила по переборке.

– К сожалению, я не могу его выполнить. В доступе отказано. Протоколы безопасности предписывают срочную эвакуацию экипажа.

Внезапно станцию сильно тряхнуло. Анна потеряла опору и проехалась спиной по переборке, едва успев ухватиться за поручень. Где-то в недрах станции раздалась серия взрывов.

– Анна, сюда! – Вынырнувший из клубов дыма Эдик схватил её за руку.

– Постой! – она попыталась вырваться. – Что здесь творится?!