Бэрри был «…аферистом с развитым интеллектом… с мягким нравом и изысканными манерами, – как отмечал его биограф Нил Хикки. – Скрупулезность, трезвость ума, шахматистское внимание к правилам – вот что составляло основу его метода».

«Он был безупречно воспитан, – вспоминал Роберт Уоллес, один из немногих журналистов, кому довелось лично с ним побеседовать. – Умел превосходно себя держать, был интереснейшим собеседником и отчасти денди».

«Элегантный дьявол, – так Бэрри однажды назвал сам себя. – Хладнокровный, словно ледяная вершина».

Бэрри совершал преступления столь же идеальные и безукоризненные, как камни, которые он крал. Он проникал в дома и в жизнь людей, но большинство жертв не догадывались о его визитах, пока не обнаруживали пропажу ценностей. Иногда в это время они ужинали внизу, а порой уже спали всего в паре дюймов от прикроватной тумбочки, из которой он тут же выгребал их драгоценности.

– Это ты, Пол? – спросила однажды женщина, разбуженная звуками его работы.

– Да, – ответил Бэрри полушепотом, но она не купилась и громко завизжала. Ему пришлось быстро ретироваться.

Еще был случай, когда он не удержался и оставил «визитную карточку». Вынув драгоценности из считавшегося надежным тайника, вырезанного внутри толстой книги, он положил на их место две сигареты. А как-то раз, приметив из машины легендарного частного сыщика Уильяма Бернса, проследил за ним до дома, а позднее «просто забавы ради» проник внутрь и прикарманил камней на несколько тысяч.

Однажды Бэрри обокрал уэстчестерский дом доктора Джозефа Блейка и его жены Кэтрин, тещи знаменитого композитора Ирвинга Берлина, но вскоре вернул по почте весь свой улов – драгоценности на сумму пятнадцать тысяч долларов. Этот поразительный и благородный поступок он объяснил единственной фразой: «Мы не забываем людей, которым обязаны». Возможно, его совесть пробудили газетные сообщения о краже, где упоминалось, что доктор в Первую мировую служил военным врачом во Франции.

Однако подобные сомнения посещали Бэрри нечасто. «Любой, кто может позволить себе ожерелье за сто тысяч, может позволить себе и его утрату». В похожем ключе рассуждает бывший профессиональный вор Джон Роби, персонаж Кэри Гранта из фильма Хичкока «Поймать вора» (1954): «Если на то пошло, – говорит он, – я не крал у людей, живущих впроголодь».

«Одна из моих главных заповедей: сохраняй спокойствие, – признался Бэрри. – Я никогда не давал волю лишнему азарту». Он утверждал, что ни одна из жертв не пострадала от его руки. У него обычно имелся при себе револьвер, но он, похоже, выстрелил из него только однажды – когда спасался от полиции. По его словам, пистолет служил лишь средством припугнуть «клиентку», заставить ее молчать, а «такт и учтивость» сделают все остальное. Кроме того, оружие было своего рода страховым полисом, крайним средством на случай, если его вот-вот арестуют и отправят в тюрьму. «Я порой думал, – объяснял он, – что покончу с собой, если арест будет неизбежен». Большинство его краж проходили без сучка без задоринки. Но порой случалось, что ему приходилось бросать начатое, а пару раз в него даже стреляли, но всегда мимо. Одна пуля прошла столь близко, что задела булавку для галстука. «Почувствовав неладное, я сразу же сматывал удочки, – рассказывал он».

Непокорный малолетний правонарушитель преобразился в галантного афериста высшего класса. Бэрри был хамелеоном, внешним видом и манерой речи неразличимым на фоне окружавшей его аристократической среды. Достойный искусного актера талант к перевоплощению совмещался в нем с ловкостью мошенника-виртуоза и коварным умом криминального гения.

Артур Бэрри был вором-джентльменом. Американским Раффлсом.

* * *

Раффлса придумал британский писатель Эрнест Уильям Хорнунг. Поскольку его женой была Констанс Дойл, сестра Артура Конан Дойла, возник своеобразный, неожиданный сплав двух несовместимых литературных героев. «Великий детектив Шерлок Холмс и великий вор Раффлс, – указала “Нью-Йорк Таймс”, – стали своего рода двоюродными братьями».

«К чему работать, когда можно красть? – спрашивает лондонский джентльмен и звезда крикета А. Дж. Раффлс у своего друга Гарри Мандерса. – Разумеется, это дурно, но не всем же быть добродетельными, да и взять хотя бы наш принцип распределения богатства – разве это не дурно?» Так «взломщик-любитель» Раффлс в первом из двадцати шести рассказов о его приключениях логически обосновывает свою двойную жизнь (досужий джентльмен днем и взломщик сейфов с драгоценностями ночью), а также свою миссию перераспределения материальных благ.

Рассказы о Раффлсе, публиковавшиеся в период с 1898 по 1905 год в крупнейших журналах, а затем изданные в виде трехтомного сборника, пользовались огромной популярностью по обе стороны Атлантики. Критик Клайв Блум назвал его «последним викторианским героем и первым антигероем модернизма». Премьера пьесы по этим рассказам состоялась в Нью-Йорке в 1903 году, и затем труппа возила ее по всей Америке в течение трех лет. «История безупречного в социальном отношении персонажа, – отмечала “Таймс”, – была одной из самых нашумевших в театральном мире». В мире кино – тоже: среди сыгравших главную роль в немых киноверсиях был Джон Бэрримор. Спустя полвека после первого появления Раффлса, писал Джордж Оруэлл, «он по-прежнему остается одним из самых известных персонажей английской беллетристики»^[18]. В 1905 году, в самый разгар первой волны Раффлс-мании, французский писатель Морис Леблан выпустил первое сочинение в длинной серии новелл и романов об Арсене Люпене, помеси Шерлока с Раффлсом, воре в цилиндре и с моноклем, который умел не только совершать преступления, но и раскрывать их. Этот бандит-джентльмен стал культурной иконой.

Раффлса зовут Артур – вероятно, почтительный кивок Конан Дойлу. В «Мартовских идах», первом рассказе цикла, оставшийся без средств Мандерс, которого Раффлс называет детской кличкой «Кролик», обращается к герою с просьбой спасти его от окончательного финансового краха, и тот вербует его себе в напарники. Мандерс потрясен, узнав, что у его школьного знакомца проблемы с деньгами не менее серьезны, чем у него самого, и именно благодаря преступлениям он способен оплачивать квартиру на фешенебельной Пиккадилли и держать марку. «Помимо собственной изворотливости, у меня нет решительно никаких источников дохода», – говорит ему Раффлс. Мандерс завороженно смотрит на их первый совместный улов после кражи в ювелирной лавке на Бонд-стрит. Раффлс выгребает на стол краденое добро. «Столешница переливалась блеском сокровищ», которые Мандерс перечислял: «кольца – дюжинами, бриллианты – десятками… бриллианты, испускающие разящие лучи; они ослепляли меня – слепили».

Раффлс считает, что стоит над законом, но твердо придерживается личного кодекса чести. Он верен друзьям, по-рыцарски великодушен с женщинами, чурается насилия и выбирает в жертвы, как правило, людей корыстных, коррумпированных и неприлично богатых – владельца рудников, например, который щеголяет своим неправедно нажитым состоянием, или аристократа, злоупотребляющего положением и властью. Что может быть лучшей мишенью для «основательно бессовестных» вроде него самого, рассуждает Раффлс в рассказе «Подарок на юбилей», чем драгоценности и дорогие побрякушки «бессовестно богатых»? И при этом ни одному истинному джентльмену даже в голову не придет злоупотребить гостеприимством. «Он может совершить грабеж в доме, куда приглашен в качестве гостя, – отмечал Оруэлл, – но жертвой будет лишь такой же гость, как он сам, хозяин – никогда».^[19] Для джентльмена спортивная честь и чистая игра – превыше всего, даже если он мошенник, – а если не так, то это попросту «не по-крикетному».

Раффлс приобрел столь широкую популярность и известность, что само его имя «вошло в язык газетных передовиц», как писал журналист и эссеист Э. Дж. Либлинг. Если видишь в заголовке слово «Раффлс», значит, речь пойдет об учтивом воре, проникшем в высшее общество поживиться за счет богатых. Пресса начала соотносить преступления Бэрри с делами Раффлса уже в начале 1922-го, когда он проворачивал свои первые вечерние кражи в Уэстчестере. Бэрри слыхом не слыхивал о знаменитом персонаже и, озадаченный этими параллелями, однажды отправился в публичную библиотеку, где полистал одну из книг Хорнунга.

Несомненно, он был польщен. Кролик называет Раффлса человеком «невероятной дерзости и удивительного самообладания». Подобно самому Бэрри, он скрупулезно планирует свои кражи и по нескольку дней внимательно наблюдает за магазинами и домами, куда собирается проникнуть. Как и Бэрри, он предпочитает не носить оружия, а если и берет с собой пистолет, то надеется, что тот ему не пригодится. «Думаю, это придает уверенности»^[20], – объясняет он Кролику после их первого дела. «Но случись что не так – легко оказаться в неприятном положении, даже пустить его в ход, а ведь это совсем не игрушка». В «Подарке на юбилей» Раффлс выносит из Британского музея изысканную золотую чашу, но потом проявляет патриотизм и возвращает ее королеве Виктории, «самой лучшей из возможных монархов», в качестве подарка на шестидесятилетие царствования. Когда Бэрри вернул Блейку его драгоценности, этот изящный жест был столь же великодушным и неожиданным.

В эпоху кровавых гангстеров и стрельбы направо и налево хитроумные кражи Бэрри выделяются на общем фоне. В 1925-м и начале 1926-го вооруженная банда во главе с Ричардом и Маргарет Уиттмор ограбила как минимум десять ювелирных магазинов, похитив драгоценностей на полмиллиона с лишним долларов. Они врывались с пистолетами наголо, запугивали продавцов, отвешивая удары рукоятками и «демонстрируя подавляющую мощь», как пишет Гленн Стаут, автор хроники их преступлений.

Роберт Лерой Паркер, известный под именем Буч Кэссиди, был бандитом-джентльменом, Артур Бэрри, воплощенный в реалиях Дикого Запада. В фильме «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид» (1969) Пол Ньюман изобразил этого легендарного преступника, харизматичного главаря «Дикой банды» добросердечным и учтивым грабителем банков и поездов. Он был вежлив, благовоспитан, крайне редко прибегал к стрельбе и тщательно продумывал каждую операцию. «Мы извиняемся, – обратился он однажды к охранникам во время налета, – но нам известно, что вы сидите на огромной куче денег, а мы как раз сидим в огромной нужде». Один знакомый Буча описывал его как человека «на редкость приятного, обаятельного и даже культурного». Он, как и Бэрри, отбирал ценности только у тех, кто может себе позволить эти убытки, то есть в его случае – у неприлично богатых банкиров и железнодорожных магнатов. Рассказывают, что однажды, когда его банда ворвалась в очередной банк, чтобы взорвать сейф, сотрудники полезли в карманы за своими деньгами и ценностями. «Уберите! – приказал он. – Нам не нужно ваше, нам нужно их».

Еще одного преступника из породы Бэрри звали Вилли Саттон. Бруклинский ирландец, на пять лет младше своего коллеги по краже камушков, Саттон ограбил десятка два банков, положив в карман около двух миллионов, и за все это время не сделал ни единого выстрела. «Я задумывал и планировал свои налеты так, чтобы никто не пострадал», – однажды объяснил он. Саттон порой размахивал пистолетом или томпсоном – но исключительно ради угрозы. «Одними личными качествами и обаянием банк не возьмешь», – подчеркивал он. «Нью-Йорк Таймс» называла его «учтивым злодеем». Дабы застать людей в банке врасплох, он маскировался под курьера, охранника или даже полицейского, поэтому его прозвали Вилли-Артист. Один из следователей, которые в конце пятидесятых положили конец череде преступлений Вилли, считал его самым милым из тех, кого ему доводилось упрятать за решетку. Выбегая из банка после одного из налетов, Саттон на мгновение остановился, чтобы успокоить съежившихся от страха людей внутри. «Не волнуйтесь, страховка все покроет!» – крикнул он им.