И вот теперь они перестали летать в облаках, смотрели на него и слушали его очень внимательно, и после того как он закончил свою фразу, Нуит уточнила:

– Это к каким ещё связам? К сексуальным, что ли?

– Да, про них я вам и говорю, – с некоторой неловкостью согласился молодой человек.

И тогда головы повернулась друг к другу и несколько секунд друг на друга смотрели, и в одном этом взгляде, как подметил шиноби, информации было больше, чем у простых людей в пятиминутном диалоге, а потом Нира и спросила:

– А адресок этого цирка не подскажете?

– Адресок? – тут уже шиноби удивился. Удивился так, что позабыл высокий слог. – Так это шапито, у него нет постоянного адреса. Он выступает по ярмаркам и концертам. Это цирк уродов Рувима Багульского. Его в городе все знают. А зачем же вам его адрес, я же говорю, вам нужно держаться от него подальше.

Но головы опять повернулись друг к другу и его, кажется, уже не слушали, а Нира произнесла задумчиво:

– Дилижанс, значит, у нас в четверг…

– В четверг, – подтвердила сестра.

– Нужно собирать вещи, – продолжала Нира.

– И еду, – напомнила ей Нуит.

– Точно, – Нира подняла палец. – И еду.

И, больше даже не взглянув на молодого человека, она-они направились к двери, о чём-то тихо переговариваясь.

– Успехов вам желаю, – сказал Ратибор, когда они выходили из его комнаты. Но девицы даже не повернулись к нему, чтобы попрощаться, так были увлечены.

«Заняты. Ну и славно, а олигофрен-жених пусть живёт себе».

Он запер за ними дверь. Жаль, что у него теперь не осталось времени на чтение. Молодой человек разделся и, прежде чем улечься, сделал несколько расслабляющих мышцы спины упражнений и несколько раз медленно и глубоко вздохнул, намеренно вызывая зевоту. Вот теперь он был готов ко сну. Спокойному и глубокому. Он улёгся в кровать.

«О, а Монька-то не обманула. Это, кажется, лучшая кровать, на которой мне довелось когда-либо спать».

Да и что там говорить, он всю свою жизнь спал либо с матерью в каморке при библиотеке, на узенькой дощатой кровати, либо в помещении, больше напоминающем монашескую келью. Да, именно там, в той келье, пока был на обучении у своего учителя, он и проспал девять лет. Без матраса, а вместо подушки используя обёрнутую в дерюгу чурку. Ещё были полати в барских домах, дурные кровати в дешёвых комнатах полусгнивших трактиров, вот, в общем, и всё. Поэтому эта кровать и была лучшей в его жизни.

Он уже начал потихонечку погружаться в сон, и мысли его стали приобретать причудливые формы и заканчиваться несуразицами, но тут в коридоре снова послышались шаги. И, вспомнив, что сейчас он тут единственный постоялец, Ратибор сразу насторожился, позабыв про сон.

«Нет, не Монька, и не хозяин, и не Нира с Нуит».

Поступь этих людей ему была уже знакома. И натренированное ухо его не обмануло. Шаги были лёгкие, но уверенные, не мужские, не шаркающие и не короткие.

«Неужели Лея? Ну а кто ещё… Это несомненно женщина… Ну не мать же семейства!».

Да и в дверь его постучали без всякого стеснения. И когда шиноби встал и подошёл к ней, он почти знал, чей услышит голос; тем не менее он спросил:

– Кто там?

– Это я, – ответила Лея, видимо, полагая, что этих двух слов будет достаточно для начала разговора. Мол, по голосу узнаешь.

И тут сердце юноши словно с ума сошло. Все его дыхательные практики, все его упражнения по расслаблению перед сном сразу пошли прахом… Пошли? Да нет… Полетели. Ведь как только он услыхал этот голос, как только услыхал… И в представлениях его тотчас начала выплывать из недр памяти прекраснейшая из всех картин, которые он только видел в своей жизни, а на картине той красовался наипрекраснейший девичий зад, подтянутый и, что называется, сбитый, который, выгодно подчеркивая его, обтягивало нижнее бельё с лёгкой резинкой, которую ему пришлось чуть опустить, чтобы произвести операцию.

И в жилы его, в его кровь тут же хлынули жутчайшие коктейли из отборнейших гормонов, да ещё в таких количествах, что взорвали бы голову и взрослому мужчине. И непонятно, где он взял силы, что не отодвинуть тут же с лязгом засов и не распахнуть дверь, чтобы увидеть ту самую, что послужила причиной его необыкновенного возбуждения. И всё-таки он устоял перед спонтанным и необдуманным желанием и… не открыл ей дверь, а, собравшись с духом, ответил голосом, который был не очень твёрд:

– И что вам нужно, Лея, госпожа?

– Дверь-то откройте, лекарь. Мне, что, из коридора с вами разговаривать? – донеслось из-за двери, и в голосе девушки отчётливо проступали нетерпение и укоренившаяся привычка капризничать. И снова кровь забурлила в юноше, прилила к лицу и даже к ушам. И ему снова пришлось выжидать несколько секунд, приводя себя к обычному своему хладнокровию. Ну, насколько это было, конечно, возможно в эту минуту. И дверь… не открыл, а лишь сказал:

– Говорите, что вам угодно, госпожа Лея.

– Да мне угодно, чтобы вы взглянули… Болит у меня, – почти раздражённо произнесла девица и для убедительности ещё пару раз постучала в дверь.

– Что у вас там ещё болит? – интересовался шиноби, но двери не открывал.

– Да откройте уже, – раздражалась девушка всё больше, теперь она начала дверь ещё и дёргать. – Мне нужно вам показать рану.

– Мне нет нужды её смотреть, – тут уже Ратибор полностью взял себя в руки. – И ничего у вас там болеть не может. Идите спать, госпожа Лея, пока на шум не сбежались ваши родители. А если вас и вправду беспокоит что-то, приходите с матушкой.

– Что? – за дверью вдруг стало тихо. – С матушкой? – потом некоторое время в коридоре висела пауза, а затем послышалось: – Ну и дурак ты, шиноби!

И уже после стали слышны удаляющиеся шаги. Свиньин ещё несколько секунд стоял у двери.

«Надеюсь, что младшая из сестёр уже спит».

И он направился к своей кровати. Улёгся в неё, в удобную, и ещё долго, минут пять или шесть, не мог заснуть, потому что размышлял о том, что могло бы произойти, если бы он проявил слабость и открыл бы дверь. И у него было чёткое понимание того, что это могло привести к неприятным последствиям, которые могли повлиять на успех его предприятия. На выполнение первого в его карьере задания. Задания безусловно важного, в котором волею судеб ему выпала честь стать единственным актором. И, явственно осознав это, юный шиноби наконец уснул.

Глава 10

Здесь, конечно, нужно было соблюсти баланс. Ему не терпелось выйти пораньше, он не хотел встречаться с хозяином трактира и всей его замечательной семейкой, особенно видеться с Леей. Почему-то он испытывал чувство неловкости, или даже лёгкого стыда, лишь от одной мысли, что они встретятся. Но в то же время выбираться из теплого дома в сырость хлябей и тащиться по грязи в тумане и в темноте, ну, как минимум, небезопасно. Хотя что там кривить душой… Это по-настоящему опасно! В общем, встал он рано и около часа занимался самоистязаниями в виде утреннего комплекса физических упражнений, после которого ополоснулся в тазу с водой, не спеша позавтракал, осмотрел свой костюм, который благодаря усилиям Моньки был абсолютно чист. После шиноби оделся. Да. Костюм, как и положено, за ночь не высох – а что тут, в болоте, могло высохнуть, если не висело у печи? Впрочем, влажная одежда его не пугала, и он стал осматривать вещи в торбе.

Но и они были в порядке. У него ничего не пропало. В общем, можно было уже идти, но за окошком чёрным маревом висела жуткая смесь ночной тьмы и предрассветного тумана, в которой что-либо рассмотреть было абсолютно невозможно: хляби – чему тут удивляться.

«Потом просто побыстрее пойду», – решил он, отходя от окна, скидывая торбу с плеча и доставая из неё остатки съестного. Хлеб, сливы… Но он поторопился, так как за дверью он услыхал шаги, а затем и стук в дверь. Били, очевидно, ногой, но он знал, кто там за дверью и поэтому не волновался, тем более что тут же раздался и голос:

– Барин, утра доброго, завтрак вам.

«Завтрак? Вот так да!».

Признаться, он был удивлён и тут же распахнул дверь. Конечно же, это была Монька, она пролезала в дверь, неся перед собой поднос.

О, это был не сырой хлеб с горьковатыми сливами. Это был настоящий завтрак, какие едят кровные. Тут была и каша из озёрного овса, обильно сдобренная рыбьим жиром, шпажка с шестью маслянистыми мидиями, зажаренными на открытом огне, целый пучок мочёных стеблей осоки, солёных и перчёных. И даже небольшая чашечка с нежными побегами лотоса. Лакомство. Ну, правда, тоже консервированных. И ко всему этому на подносе было два увесистых куска отличного поджаренного овсяного хлеба и большая пиала с чаем-болотником. В общем, завтрак был не только питательный, но и весьма изысканный.

– Вам, барин, – говорит служанка, ставя поднос на столик.

– А неплохо живут трактирщики в этой глуши, – заметил Ратибор, разглядывая кушанья.

– Ой, да что вы! – махнула рукой Монька. – Такого они не жрут, кашу трескают по утру, да чай хлыщут, да хлеба малость, это просто вы барыне приглянулись, вот она и велела, – тут служанка указывает пальцем на лотос. – А вот это от меня. Уберегла я от Тянитолкая. Уж больно они охочи до лотоса; если банку откупорили – всё, – она машет рукой. – Непременно сожрут. А я вот спрятала от них на праздники, и вот видите, барин, пригодились.

– Спасибо тебе, добрая женщина, – говорит Свиньин, усаживаясь за столик. – И барыню поблагодари за её радушие.