Она закрывает глаза и вспоминает под ритм раскачивающегося вагона свое прошлое. Она видит себя в детской комнате, совсем крохой: мама чихнула, вызвав этим у Эжени приступ хохота. Тогда Мелисса нарочно чихнула опять, дочь опять развеселилась. Дальше она видит себя пятилетней, слушающей, как отец читает ей сказки. Всякий раз это были мифы Древней Греции, и она среди всех действующих персонажей выделяла для себя самую красивую богиню Афродиту, самую мудрую – Афину и жительницу лесов Артемиду, изображаемую в виде охотницы с луком.

С первых классов школы она удивляла своим талантом к рисованию всех учителей, которые с радостью его поощряли. Но этот дар в сочетании с редкой красотой вызывал зависть остальных учеников, особенно девочек. Когда ей было 11, одноклассница подожгла зажигалкой ее длинную рыжую косу, выдав акт мести за случайность. Поджигательницу не подумали наказывать, хуже того, нашлись желающие ей подражать. Многие одноклассницы ополчились на Эжени, объясняя это желанием «сбить с нее спесь», и стали систематически воровать ее тетрадки. Другие толкали ее на физкультуре, чтобы она падала, распространяли слухи о ней в Интернете. Были и такие, кто задирал ее без особых причин.

Защищаясь, Эжени развила в себе сверхбдительность, граничившую с паранойей. Но ее мать говорила: «Паранойя – страх воображаемых опасностей. Когда боишься реальных угроз, это здравомыслие».

Когда Эжени поступила в лицей, некоторые преподаватели приняли ее в штыки. Один даже сказал ей: «Хватит задирать нос. Неудивительно, что вы всех бесите. Вы как бельмо на глазу». Эжени сообразила, что, когда ученики получают в ответ на требования учителей хорошие отметки, это раздражает и плохих учеников, и самих учителей. Вывод: в обществе, где равняются на худших, логично мешать тем, кто стремится к высотам. Но высказать эту мысль у нее не хватало смелости.

Ей стало тяжело посещать лицей. Каждое новое столкновение добавляло девушке осторожности. Она уподоблялась лесной дичи, напрягающей слух в ожидании нападения хищника: все видела, все чуяла, улавливала малейший шорох и постоянно была начеку.

Она была крайне внимательна к любым деталям, видя в них слабые предвестия значительных последствий.

Этот дар – все замечать и все слышать – усиливал ее внимательность на занятиях и впоследствии служил ей дополнительным преимуществом перед остальными.

Привыкшая к одиночеству, она посвящала свободное время чтению, постепенно превращая свою комнату в богатую редкими изданиями библиотеку. После экзаменов на аттестат зрелости, успешно сданных в 16 лет с общей оценкой «очень хорошо», она записалась на исторический факультет Сорбонны – престижное учебное заведение, где вдобавок преподавали ее родители и дед. Можно было бы начать подготовку к поступлению в одну из «высших школ», но ей ужасно хотелось вырваться из затхлости классов и начать жизнь обычной студентки, затерявшейся в многолюдной аудитории. Она надеялась, что теперь она сможет сама планировать время и общение. Она впервые стала снимать квартиру и сама за нее платила, зарабатывая преподаванием в частной школе.

Эжени с улыбкой вспомнила, что ее отец называл это «бегством из Египта» и «вступлением в Святую землю», как будто она повторила события библейского Исхода.

Со временем все устроилось.

Назад в действительность, в метро. На станции «Одеон» она делает пересадку. Двери вагона открываются: одни пассажиры гроздьями вываливаются наружу, другие так же, гроздьями, вваливаются внутрь. Ей удается сесть. Напротив нее сидят голубки, пара лет тридцати: держат друг дружку за руку, но другой рукой каждый держит перед собой смартфон, которому-то и достается вся ласка, вся страсть. Несмотря на переплетение пальцев, они, как кажется, не испытывают друг к другу никакого интереса.

Современная парочка.

Эжени закрывает глаза и вспоминает слова матери: «У тебя есть родственная душа. Стоит вам найти друг друга, и ты обретешь полноту. После этого твоя способность действовать вырастет вдесятеро».

Эта идея «родственной души» еще не вполне ей ясна. Любовь давно представляется ей источником проблем. Она видела во дворе Сорбонны пары, целовавшиеся взасос. Другие прятались по углам, вместе хихикали. Потом они могли вдрызг разругаться. Девушка рыдала и говорила подружкам, что ее парень – подонок; молодой человек ухмылялся и говорил приятелям, что связался с поехавшей. Столь плачевного завершения избегали только те, кто был суров с женихами. Тогда роли менялись: они сами бросали парней и зубоскалили с подругами, а их бывшие дружки кусали себе локти.

Как ни была Эжени увлечена учебой, однажды она сказала себе, что пора сделать решительный шаг хотя бы с целью определиться, к какому лагерю она принадлежит – рыдающих или зубоскалящих. К тому же с семнадцати лет она замечала, что привлекает внимание юношей, не прикладывая к этому никаких усилий.

Однажды, махнув рукой на свои предрассудки, она приняла приглашение на день рождения, отмечавшийся в ночном клубе. Там она поняла наконец, что такое «брачные игры», о которых рассказывали некоторые главы ее лицейского учебника биологии. Начать с того, что в клубе было темно. Это чтобы у дурнушек тоже был шанс, решила она. От ритмичной музыки можно было оглохнуть. Это чтобы не отпугнуть стесняющихся разговаривать – какой в таком грохоте разговор? Остальное довершал алкоголь. Когда не работают органы чувств, даже самые страшные и безмозглые могут показаться соблазнительными…

Первое погружение в мир современной молодежи охладило ее, но не полностью. Она приняла ухаживания некоего Ромуальда, такого же, как она, усердного студента, умевшего играть в гольф – что было, по критериям Эжени, шикарно, – и играть на саксофоне – это она сочла чувственным.

Воскресным днем, после нескольких поцелуев, она оказалась с ним в постели, голая. Сначала он долго возился с презервативом, потом несколько раз пытался совершить телесное соитие, в конечном счете удавшееся. Впрочем, любовник из Ромуальда вышел неважный: неуклюжий, торопливый. Эжени, начитавшаяся теоретических трактатов на эту тему, попыталась объяснить ему, как это делается, но он обиделся. Они повторили попытку, понемногу завязались отношения, которые она посчитала «удовлетворительными».

Как раз тогда она стала курить. Оказалось, что из всех физических аспектов любви ей больше всего нравится… сигарета «после».

Зато Ромуальд всерьез в нее влюбился, завел речь о помолвке, о браке, о детях.

Это в семнадцать-то лет!.. Все равно что сразу начать планировать уход на пенсию, дом престарелых и совместный просмотр сериалов в столовой…

Она стала понемногу от него отдаляться. Но чем больше она давала ему понять, что они находятся на волнах разной длины, тем сильнее он за нее цеплялся. Пришлось расставить точки над i. Он плохо воспринял объяснение: умолял, угрожал, потом напился. В приступе бессильного гнева он поднял на нее руку. Ее спасло только то, что рядом оказались другие люди.

Она была так шокирована, что записалась в боксерский клуб, где приобрела навыки рукопашного боя, а также применения трости и палки в целях самообороны. Когда Ромуальд во второй раз проявил агрессию, она сама уложила его ударом в пах. Но на этом их история не завершилась. Он сделал попытку наложить на себя руки, сообщив сначала всем кому только мог, что в его несчастье виновата Эжени.

Тогда она и пришла к выводу, что любовь – источник проблем.

В дальнейшем у нее случались новые увлечения, но она уже сомневалась в своих чувствах и снова проявляла осторожность. Пока не встретила на занятиях по боксу Николя Ортегу. Он заразил ее соревновательным духом, вместе они добыли своему клубу несколько кубков в соответствующих весовых категориях. Эти победы их сблизили. Наконец-то появился мужчина, поощрявший ее одерживать победы.

Но Николя был не только отличным спортсменом, но еще и лидером группы хард-рока «Бешеные». Он изображал из себя революционера-романтика, подражая своему кумиру Че Геваре. На выступлениях не пел, а надрывался, выражая воплями свой гнев против капиталистического общества. Особенно Эжени трогало, когда с вопля он переходил на визг, плюясь ненавистью в буржуев.

Больше всего она ценила в нем активность и инициативу, ведь он не примирялся с миром, а хотел его переделать.

Они начали встречаться. В постели он был гораздо более пылким, чем прежние ее любовники. Но сильнее всего ее удивляла его политическая ангажированность: Николя мало было подражать Че Геваре внешне и выражать в музыке гнев против общества, он всерьез хотел совершить революцию. Он стал активистом новой ультралевой партии, которую много обсуждали в университетах, – НСП, Неосталинистской партии.

Однажды он позвал Эжени на собрание. Она отказалась: политика ее не интересовала. К тому же ей казалась странной новомодная тенденция крайних политических течений, что левых, что правых, а также религиозных, радикализироваться, то есть покончить с былыми комплексами в отношении самых одиозных фигур прошлого: у ультралевых – красных – это был Сталин, у ультраправых – черных – Гитлер, у ультрарелигиозных – зеленых – Хомейни.

Даже старые ультралевые, ультраправые и религиозные партии удивлялись этому экстремизму и в сравнении с ним слыли теперь сравнительно умеренными.

Но Николя настаивал, он просил Эжени не судить о неосталинистах наобум. Ей пришлось уступить и пойти с ним. Собрания всегда происходили в одном и том же месте – в кафе «Робеспьер» недалеко от Сорбонны, в его заднем зале, где можно было пить и курить. Там на главной стене висел портрет Сталина, которого его поклонники называли, как в эпоху триумфа сталинизма, «отцом народов».

Эжени почувствовала себя как в зоопарке, у вольера с животными на грани вымирания. К ее удивлению, там нашлась группа симпатичных студентов, в которую входили такие харизматичные особы, как Толстяк Луи, сыпавший шутками и грызший конфеты, неугомонная Морган – линялая блондинка в революционном облачении (драные джинсы, куртка с заклепками), лезшая из кожи вон, чтобы понравиться Николя, малышка Лола, старавшаяся выглядеть моложе своих лет. Они лакали пиво, курили более-менее легальные вещества и переделывали мир.

Первое собрание пришлось Эжени по душе. У нее не было ничего общего с политической ориентацией его участников, ее больше интересовал Николя, чем НСП, но так как партия объявляла себя защитницей народного дела и угнетенных, она в конце концов присоединилась к ее благотворительным инициативам. Хотела помогать бедным, исправлять несправедливости. И заодно проводить время в интересной компании.

Она сказала себе, что политическая активность позволит ей открыть неведомый прежде мир. К тому же, как твердил Николя, не поднявшись на ринг, никогда не узнаешь, что значит стоять на нем.

Короче говоря, отношения с «рокером-революционером» ей подходили. Ведь Николя так же страстно, как и она, переживал все происходившее вокруг.

Николя все еще жил у отца, поэтому они занимались любовью только у нее дома, слушая AC/DC, «Айрон Мейден», «Аэросмит» и «Металлику». Поначалу Нострадамус принял чужака враждебно, но со временем, не имея выбора, счел терпимой помехой – с тем условием, что хозяйка удвоит ему порцию сухого корма. Она кроме того решила регулярно покупать ему корм подороже, со вкусом лангустов, черной икры и фуа-гра.

Снова возвращаемся к действительности. Поезд прибывает на станцию.

Николя, что ли, – моя родственная душа?

Она видит на стене станции рекламу сайта знакомств, обещающую отыскать клиенту родственную душу благодаря применению никогда не ошибающегося искусственного интеллекта.

Скрип тормозов. Состав замирает.

«Кардинал-Лемуан». Ей сходить, эта станция ближе всего к больнице Института Кюри.

14.

Мелисса похожа сейчас на Белоснежку в Зачарованном лесу. Ее лицо совершенно безмятежно. Не будь капельниц и проводов от всевозможных датчиков, можно было бы подумать, что она мирно спит.

– Твоя мать – красавица, – говорит Рене. Отец уже здесь.