– Я не желаю ничего о ней слышать! – Я чувствую, как сильно колотится сердце, меня злит, что женщина, с которой я не общалась больше десяти лет, все еще вызывает во мне бурю эмоций; Фиона сказала бы: «Такова тяжесть обиды». – Мама сделала свой выбор.

– Возможно. Но мне всегда казалось, здесь кроется что-то еще. – Дороти отводит взгляд и качает головой. – Прости, мне следовало давно поделиться с тобой своими мыслями. Это всегда тяготило меня. Возможно, я боялась потерять тебя. – Она нащупывает мою руку и снова кладет камешек мне на ладонь. – Ханна, тебе необходимо помириться с мамой. Время пришло.

– Ты неправильно понимаешь. Я простила Фиону Ноулз. Второй камешек предназначен тому, у кого я хочу получить прощение, а не тому, кого хочу простить.

Дороти приподнимает плечи:

– Даровать прощение или просить о нем. Не думаю, что для этих Камней прощения существует какое-то непреложное правило. Смысл в восстановлении гармонии, не так ли?

– Послушай, Дороти, но ты не знаешь всей правды.

– Думаю, что и ты тоже, – говорит она.

Я пристально смотрю на нее:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Помнишь тот последний раз, когда здесь был твой отец? Я тогда жила в «Эванджелине», и вы все пришли ко мне на обед?

Тогда папа приезжал в последний раз, но в тот момент мы этого даже не предполагали. Он выглядел загорелым и счастливым, как всегда находясь в центре внимания. Мы сидели на балконе в квартире Дороти, пили вино, шутили и смеялись.

– Да, помню.

– Я уверена, он уже знал, что скоро покинет этот мир. – (От ее тона, от этого почти мистического взгляда затуманенных глаз у меня мурашки бегут по коже.) – Нам с твоим отцом удалось поговорить наедине, пока вы с Майклом ушли за очередной бутылкой вина. Он тогда много выпил, но это даже хорошо. Мне показалось, ему надо было с кем-нибудь поделиться.

Мое сердце сильно колотится.

– Что он сказал?

– Он сказал, что твоя мать продолжает присылать тебе письма.

Я перевожу дух. Письма? От мамы?

– Не может быть! Думаю, виноват алкоголь. Она почти двадцать лет мне не писала.

– Ты уверена? У меня сложилось впечатление, что все эти годы она пыталась с тобой связаться.

– Папа сказал бы мне. Нет. Моя мать ничего не желает слышать обо мне.

– Но ты как-то сказала, что сама разорвала ваши отношения.

Я живо вспоминаю день своего шестнадцатилетия. Папа сидит напротив меня в ресторане «Мэри Мак», улыбаясь широкой простодушной улыбкой. Он кладет локти на стол и наклоняется вперед, чтобы посмотреть, как я разворачиваю подарок – кулон с бриллиантами и сапфиром, чересчур экстравагантный подарок для подростка.

– Это камни из кольца Сюзанны, – говорит он. – Я заказал эту вещицу для тебя.

Я внимательно рассматриваю огромные камни, вспоминая, как в день ее ухода он перебирал в своих ручищах украшения из маминой шкатулки, говоря, что кольцо по праву принадлежит ему – и мне.

– Спасибо, папочка.

– И вот еще один подарок. – Он берет меня за руку и подмигивает. – Тебе не придется больше видеть ее, милая. – (До меня не сразу доходит, что он имеет в виду мою маму.) – Ты достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения. Судья четко все обозначил в соглашении об опекунстве.

На его лице написано ликование, словно второй «подарок» оказался настоящим призом. Я смотрю на отца, открыв рот:

– Значит, мы не будем больше видеться? Никогда?

– Ты сама этого хотела. Твоя мать согласилась на это. Черт, она, наверное, не меньше твоего рада избавиться от обязательств!

Я вымученно улыбаюсь:

– Гм… ладно. Наверное. Если ты… если она так хочет.

Я отворачиваюсь от Дороти, чувствуя, что у меня дрожат губы.

– Мне было всего шестнадцать. Она должна была настоять на встречах, обязана была бороться за меня! Она ведь мать. – У меня срывается голос, приходится сделать паузу, и только потом я продолжаю: – Папа звонил ей и все рассказал. Она словно сама ждала, когда я это предложу. Выйдя из офиса, он сказал просто: «Все в порядке, детка. Ты свободна». – Я прикрываю рот ладонью и с трудом сглатываю, впервые радуясь, что Дороти не видит моего лица. – Два года спустя она пришла в старшую школу на мой выпускной и делала вид, что очень мной гордится. Мне было восемнадцать, и я ощущала такую обиду, что едва могла с ней разговаривать. Что она ожидала после двух лет молчания? С тех пор я не видела ее.

– Ханна, я знаю, как много значил для тебя отец, но… – Дороти замолкает, словно подыскивает верные слова. – А не мог он препятствовать твоему общению с матерью?

– Конечно мог. Он хотел меня защитить. Она бы обижала меня снова и снова.

– Это твое видение – твоя правда. Ты в это веришь, и я тебя понимаю. Но это не значит, что так и есть на самом деле.

Могу поклясться, что, несмотря на слепоту, миссис Руссо умеет заглянуть в самую душу. Я провожу рукой по глазам:

– Мне не хотелось бы говорить об этом.

Ножки скамейки скрипят по бетону, когда я поднимаюсь, чтобы уйти.

– Сядь! – сурово произносит Дороти, и я невольно подчиняюсь ей. – Агата Кристи как-то сказала, что внутри каждого из нас есть потайная дверца. – Нащупав мою руку, она сильно сжимает ее, и ногти впиваются в кожу. – За ней спрятаны наши сокровенные тайны. Мы следим, чтобы эта дверца была плотно закрыта, тщетно пытаясь обмануть самих себя, внушить себе, что тех тайн не существует. Некоторые счастливчики даже в это верят. Но боюсь, ты, дорогая моя, не их тех счастливчиков.

Она ощупью находит мои руки и забирает у меня камешек. Засовывает его в бархатный мешочек, где уже лежит другой камешек, и затягивает шнурок. Вытянутыми руками Дороти шарит в воздухе в поисках моей сумки и, найдя ее, кладет туда мешочек.

– Ты никогда не построишь будущее, пока не примиришься с прошлым. Иди. Помирись с мамой.

* * *

Я стою босиком в своей кухне, где над кухонным островом с гранитной столешницей висят на крюках медные кастрюли. Суббота, и уже почти три часа пополудни, а Майкл должен прийти в шесть. Я стараюсь подгадать, чтобы к приходу Майкла квартира наполнилась ароматом свежеиспеченного хлеба. Такая вот неприкрытая попытка соблазнения домашним уютом. Сегодня мне понадобятся все средства, какие придут на ум. Я решила воспользоваться советом Дороти и напрямую сказать Майклу, что не хочу покидать Новый Орлеан, то есть расставаться с ним. При одной мысли об этом сердце начинает учащенно биться.

Смазанными маслом руками я достаю из миски шар вязкого теста и выкладываю его на присыпанную мукой доску. Я мну тесто руками, растягиваю, наблюдая, как шар податливо меняет форму. В шкафчике под островом менее чем в футе от меня хранится сверкающий миксер для теста «Бош», три года назад подаренный мне отцом на Рождество. У меня тогда не хватило духу сказать ему, что мне важно месить тесто руками, выполняя ритуал, придуманный еще четыре тысячи лет назад древними египтянами, которые первыми стали использовать дрожжи. Интересно, было это для египтянок утомительным занятием или приятным, как для меня? Меня успокаивает монотонное разминание теста, когда почти невидимые химические реакции муки, воды и дрожжей делают тесто шелковистым и клейким.

В свое время мама рассказала мне, что слово «леди» произошло от средневекового английского выражения «та, кто месит хлеб». Как и я, мама обожала возиться с выпечкой. Но откуда она об этом узнала? Я никогда не видела ее с книгой, мама не закончила даже старшую школу.

Тыльной стороной ладони я убираю со лба прядь волос. С того момента, как три дня назад Дороти велела мне помириться с матерью, я постоянно о ней думаю. Неужели она действительно пыталась наладить со мной связь?

Об этом может знать только один человек. Не раздумывая, я наспех мою руки и беру телефон. Сейчас час по тихоокеанскому времени. Я слышу гудки, представляя себе Джулию на веранде с любовным романом в руках. Или, может быть, она красит ногти.

– Ханна-Банана! Как поживаешь?

Радость в ее голосе вызывает во мне чувство вины. В первый месяц после смерти папы я звонила Джулии ежедневно, но вскоре мои звонки случались уже раз в неделю, а потом и раз в месяц. В последний раз я разговаривала с ней на Рождество.

Я бодро даю отчет о Майкле и о работе.

– Все отлично, – говорю я. – А как ты?

– Салон отправляет меня на обучение в Лас-Вегас. Шиньоны, наращивание волос и всякое такое. Ты тоже могла бы попробовать. Это очень удобно.

– Могла бы, – отвечаю я, прежде чем перейти к главному. – Джулия, хочу кое о чем тебя спросить.

– Знаю. Квартира. Пора выставить ее на продажу.

– Нет. Я же говорила, что хочу оставить ее тебе. На следующей неделе позвоню миссис Сейболд и спрошу, почему так долго оформляют передачу права собственности.

Слышу в трубке легкий вздох.

– Ты чудо, Ханна.

Отец начал встречаться с Джулией в год моего поступления в колледж. Он рано вышел на пенсию и решил вместе со мной переехать в Лос-Анджелес, где находится Университет Южной Калифорнии, в который я поступила. Они с Джулией познакомились в тренажерном зале. В то время ей было тридцать пять, на десять лет моложе отца. Мне сразу понравилась эта привлекательная дружелюбная женщина, питающая слабость к красной губной помаде и Элвису Пресли. Как-то она призналась мне, что всегда хотела иметь детей, но в результате выбрала моего отца, по ее словам большого ребенка. Очень жаль, что семнадцать лет спустя рядом с ней нет ни детей, ни ее «большого ребенка». Мне кажется, папина квартира поможет хотя бы немного компенсировать все ее невзгоды.

– Джулия, одна моя подруга кое-что сказала мне, и это не выходит у меня из головы.

– Что же это?

– Она… – Я тереблю прядь волос. – Она думает, что моя мама пыталась наладить со мной контакты, что она написала мне письмо… или несколько писем. Не знаю, когда именно. – Я замолкаю, испугавшись, что мои слова могут прозвучать как обвинение. – Она считает, что папа об этом знал.

– Не знаю, право. Я уже вынесла кучу мешков с вещами. Этот мужчина ничего не выбрасывал.

Она тихо смеется, и у меня сжимается сердце. Я сама должна была разобрать его шкафы. Вместо этого я, как и папа, свалила на Джулию все самое неприятное.

– Тебе никогда не попадались письма от моей матери?

– Я знаю, что у нее был наш адрес в Лос-Анджелесе. Время от времени она присылала ему какие-то бумаги, связанные с налогами, и что-то еще. Но к сожалению, ничего для тебя, Ханна.

Я киваю, не в силах говорить. Только теперь я понимаю, как отчаянно надеялась на другой ответ.

– Твой папа любил тебя, Ханна. Пусть у него были недостатки, но он очень тебя любил.

Я знаю, что отец меня любил. Но почему же мне этого мало?

* * *

К предстоящей встрече я готовлюсь особенно тщательно. После ванны с моим любимым маслом «Джо Малон» я стою в кружевном белье персикового цвета перед зеркалом и разглаживаю волосы «утюжком». У меня волнистые от природы волосы до плеч, но Майклу больше нравится, когда они прямые. Я завиваю и подкрашиваю ресницы, потом бросаю косметику в сумку. Стараясь не измять, я надеваю короткое облегающее платье цвета меди, которое выбрала специально для Майкла. В последний момент я вытаскиваю из шкатулки кулон с бриллиантами и сапфиром, подаренный отцом на шестнадцать лет. Камни, вынутые из помолвочного кольца матери, подмигивают мне, словно намекая на то, что никак не привыкнут к новой оправе. Все эти годы кулон пролежал в шкатулке, и у меня не возникало желания его надеть. Я застегиваю платиновую цепочку на шее, и на меня накатывает тоска. Господи, прости моего отца! Он поступил необдуманно. Отец даже не догадывался, что его подарок, которым он желал отметить мое вступление во взрослую жизнь, стал символом разрушения и утраты.