Представить невозможно, что мы оба выходных дня будем проводить наедине, засыпать и просыпаться на следующее утро в объятиях друг друга. А впереди целый день вместе… а потом еще один.

Майкл прав. Если я перееду в Чикаго, мы фактически сможем больше времени проводить вместе.

– И я буду приезжать сюда на выходные, – говорю я с возрастающим энтузиазмом.

– Непременно. Допустим, ты возьмешь работу на год. За это время ты станешь известной в стране и сможешь претендовать даже на работу в округе Колумбия.

– В округе Колумбия? – Я качаю головой. – Неужели не понимаешь? Я надеюсь, когда-нибудь мы будем вместе.

Он усмехается:

– Открою тебе один маленький секрет. Я подумываю о том, чтобы баллотироваться в сенат. Об этом говорить несколько преждевременно, поскольку сенатор Хэнсис пока не переизбирается.

Я радостно улыбаюсь. Майкл думает о будущем. Через пару лет он может оказаться в Вашингтоне и хочет помочь мне проложить путь туда же.

* * *

В воскресенье вечером, когда выходные уже позади, я лежу в постели, уставившись в потолок и ощущая внутри пустоту. Не понимаю, в чем дело. Я прямо сказала Майклу о своих желаниях и услышала в ответ то, что хотела. Тогда почему мне одиноко так, как никогда не было?

В 1:57 ночи меня осеняет. Я неправильно сформулировала вопрос. Я знаю, Майкл не хочет меня терять, и это хорошо. На самом деле мне важно знать: хочет ли он, чтобы я стала его женой?

* * *

В понедельник днем мы с Джейд отправляемся заниматься спортивной ходьбой в парк Одюбон.

– Вот Маркус твердит мне: «Прошу тебя, детка, дай мне еще один шанс. Этого никогда больше не повторится, клянусь тебе».

Я стараюсь говорить нейтральным тоном:

– Мне казалось, он с кем-то встречается.

– Уже нет. Он говорит, меня ему никто не заменит.

– И что ты ответила?

– Сказала: «Ну уж нет! Довольно с меня одной сломанной челюсти».

Я смеюсь и хлопаю ее по плечу:

– Молодчина! Не сдавайся.

Джейд замедляет шаг:

– Тогда почему мне так тошно? Маркус – прекрасный отец. Девон обожает его.

– Послушай, но ведь ничто не мешает ему общаться с сыном. Он должен радоваться, что ты ничего не рассказала Девону и не выдвигала обвинений. А иначе Маркусу пришлось бы исчезнуть из жизни сына.

– Знаю. Но Девон пока ничего не понимает. Он считает, что я обижаю его папочку. С одной стороны недовольство Девона, с другой – нытье Маркуса. Он постоянно напоминает мне, как хорошо мы жили пятнадцать лет, что все эти годы я ездила на нем, а теперь резко нажала на тормоза. Как тяжело ему приходилось, работал по ночам и в выходные. Постоянно недосыпал и…

Я отключаюсь. Уже раз тридцать я слышала эту горестную повесть про Маркуса и больше слушать не намерена. При полной поддержке родителей Джейд в прошлом октябре ушла от Маркуса – в тот самый день, когда он поднял на нее руку, – а на следующей неделе подала на развод. Слава богу, до сих пор она не дрогнула!

– Маркус мне симпатичен, правда. Но его проступок непростителен. Ты не виновата, Джейд. Ни один мужчина не имеет права поднимать руку на женщину. Никогда. И все тут.

– Я знаю. Знаю, что ты права. Просто я… Пожалуйста, не осуждай меня за это, Ханнабель, но иногда я скучаю по нему.

– Вот если бы помнить только лучшее. – Я обнимаю ее. – Признаться, и я порой скучаю по Джеку и тому хорошему, что у нас с ним было. Но я ни за что не смогла бы снова доверять ему. Как и у тебя с Маркусом.

Джейд поворачивается ко мне:

– Как прошло твое свидание с Майклом? Сказала ему, чтобы он подсуетился и купил тебе кольцо с бриллиантом?

Я подробно пересказываю ей наш субботний разговор.

– Выходит, если я перееду в Чикаго, мы, по сути, будем проводить наедине больше времени, а не меньше.

Она смотрит на меня скептически:

– Неужели? Он готов каждый месяц уезжать из своего драгоценного города? А Злючка вам не будет мешать?

Я поневоле улыбаюсь, услышав прозвище, каким Джейд наградила Эбби.

– Он мне обещал. Знаешь, я действительно хочу получить эту работу.

– Нет! Тебе нельзя уезжать. Я тебя не отпущу.

Те самые слова, которые я надеялась услышать от Майкла.

– Не волнуйся. Я уверена, что у них море других, более подходящих кандидаток. Но я послала им прекрасное предложение, как бы нескромно это ни звучало.

Рассказываю Джейд об идее с Камнями прощения и о намерении пригласить на шоу Фиону и мою мать.

– Как – мать? Ты говорила, что потеряла ее.

Я закрываю глаза и внутренне съеживаюсь. Неужели я такое говорила?

– Не в буквальном смысле, а в переносном. Много лет назад мы крупно поссорились.

– Я этого не знала.

– Прости. Я не люблю об этом вспоминать. Так тяжело.

– Это удивительно, Ханнабель. Вы помирились, и ты собираешься пригласить маму в студию.

– Нет, черт возьми!

– Ясно. – Джейд качает головой. – Могла бы рассказать раньше.

– Это всего лишь предложение для канала, – говорю я, игнорируя сарказм в ее голосе. – Я все это придумала. Мы с мамой на самом деле не помирились.

– Понятно. Расскажи мне подробнее об этих Камнях прощения. Это что-то типа карточки «выйди из тюрьмы»? – спрашивает Джейд. – Ты признаешься кому-то в самой сокровенной своей тайне, отдаешь этому человеку камень – и все в порядке?

– Как-то глупо, да?

Она пожимает плечами:

– Не знаю. На самом деле здорово. Понимаю, почему за эту идею ухватились. Кому не хочется, чтобы его простили?

– Верно, Джейд. Вероятно, твой самый большой грех – кража пробного крема с прилавка «Клиник». – Я с улыбкой поворачиваюсь к ней, но у нее хмурое лицо. – Да что ты, я же шучу! Ты самый открытый и честный человек из всех, кого я знаю.

Джейд садится на траву и обхватывает колени руками:

– Ханнабель, ты даже не представляешь.

Я тоже сажусь на траву, пропуская бегущего мужчину.

– В чем дело?

– Более двадцати пяти лет меня преследует эта ложь, смердит, как головка вонючего сыра. С того момента, как папе поставили диагноз, эта боль пожирает меня изнутри.

Джейд выпрямляется и смотрит вдаль, словно пытаясь избавиться от черных мыслей. Проклятые камни! Вместо того чтобы дарить успокоение, они приносят одни несчастья.

– Мне исполнялось шестнадцать, и родители решили устроить мне вечеринку. По-моему, папа волновался больше остальных. Он хотел, чтобы все было идеально. Решил сделать ремонт в комнате отдыха в цокольном этаже: покрасить стены, купить новую мебель и прочее. Я тогда заявила, что хочу белый ковер, и он согласился. – Она смотрит на меня и улыбается. – Представляешь? Белый ковер в цокольном этаже? Ко мне в гости пришли пятнадцать девчонок. О-о, мы были помешаны на парнях! Поэтому, когда в дверь патио постучала толпа ребят с вишневой водкой и каким-то жутким красным вином, мы их, конечно, впустили. Я была в ужасе. Если родители спустятся и увидят, что мы выпиваем, то сдерут с меня кожу живьем. Но, слава богу, они уже собирались спать и смотрели у себя по телику «сорок восемь часов». Они мне доверяли. К полуночи моя подружка Эрика Уильямс напилась как свинья. Ее рвало. Повсюду. В том числе и на белый ковер.

– О боже! И что ты сделала?

– Изо всех сил пыталась его оттереть, но пятно так и осталось. На следующее утро папа спустился и увидел его. Я сказала ему правду: «Эрике стало плохо». – «Она пила?» – спросил он. Я посмотрела ему в глаза: «Нет, папочка». – Голос Джейд дрожит, и я обнимаю ее за плечи:

– Джейд, это ерунда. Забудь. Ты была ребенком.

– Отец много лет возвращался к этой истории, Ханна. Даже в день моего тридцатилетия он спросил: «Джейд, Эрика выпила в тот день, когда вы отмечали твое шестнадцатилетие?» И как всегда, я ответила: «Нет, папа».

– Может, тогда пришло время признаться. Отдай ему Камень прощения. Я уверена, что ложь терзает тебя гораздо сильнее, чем твоего отца правда.

Она качает головой:

– Слишком поздно. У него метастазы по всему организму. Правда его убьет.

* * *

Мы с Джейд заканчиваем последний круг, когда звонит Дороти. Ее голос уже давно не звучал так бодро.

– Не могла бы ты навестить меня днем, дорогая?

Дороти обычно никогда не просит меня приехать. Напротив, она постоянно твердит, что мне незачем бывать у нее так часто.

– С радостью, – отвечаю я. – У тебя все хорошо?

– Замечательно! И привези, пожалуйста, полдюжины тех мешочков для камней, которые продают в «Майклсе».

О господи! Опять эти Камни прощения.

– Дороти, ты не приняла от меня камень, значит тебе нет смысла замыкать этот дурацкий Круг всепрощения.

– Полдюжины, – настаивает она, – для начала.

Следовало этого ожидать. Дороти обожает отправлять письма по цепочке и участвовать во всяких таких штуках. Она наверняка не упустит возможности приобщиться к новой забаве вроде Камней прощения. Независимо от того, найдет ли она для себя оправдание в получении этих камней, она продолжит Круг всепрощения.

– Хорошо, но по правилам нужно отправить одно письмо с просьбой о прощении, а не полдюжины.

– Полагаешь, за семьдесят шесть лет я обидела только одного человека? Разве ты не знаешь, что в душе мы все глубоко страдаем от чувства вины? В этом притягательность этих камешков. Они позволяют нам – или даже обязывают – быть уязвимыми.

* * *

Приехав к Дороти во второй половине дня, я сразу замечаю, как изменилось ее лицо. Складки будто разгладились, и она выглядит умиротворенной. Она сидит в дворике у стола с зонтиком, а перед ней лежит аудиокнига Фионы Ноулз. Я хмурюсь. Девчонка, в свое время попортившая мне немало крови, стала теперь едва ли не ангелом прощения и, похоже, неплохо на этом зарабатывает.

– Люди хранят тайны по двум причинам, – сообщает Дороти. – Чтобы защитить себя или защитить других. Так говорит мисс Ноулз.

– Настоящее откровение. Эта женщина – кладезь премудрости.

– Именно так, – соглашается Дороти, очевидно не замечая моей иронии или делая вид, что не замечает. – Ты принесла мешочки, дорогая?

– Угу. Белый тюль. – Я кладу их на ее ладонь. – В мелкий горошек салатового цвета.

Дороти пробегает пальцами по ткани и развязывает шнурок:

– Отлично! На тумбочке в моей комнате стоит миска с камнями. Не могла бы ты ее принести?

Я возвращаюсь с пластмассовой миской, и Дороти вываливает камешки на стол.

– Мэрилин вчера собрала их во дворе. – Дороти аккуратно раскладывает камни парами. – Первая пара для Мэри, – говорит она. – Хотя ей это пока неизвестно.

– Мэрилин? – Я удивлена, услышав имя ее самой близкой давней подруги, но, подумав, понимаю, что это не лишено смысла. – Наверное, если знаешь человека всю жизнь, то обидишь его, и не раз. Я права?

– Да, – соглашается Дороти. – Это было потрясением. – Закрыв глаза, она качает головой, словно пытаясь отогнать тревожные воспоминания. – Иногда я представляла себе нашу жизнь в виде пещеры, освещаемой свечами. Когда мы рождаемся, зажигается половина свечей. С каждым нашим добрым делом вспыхивает еще одна свеча, и пещера освещается все лучше.

– Как интересно!

– Но на жизненном пути некоторые свечи гаснут из-за нашего эгоизма и жестокости. Так что, понимаешь, одни свечи мы зажигаем, а другие задуваем. В конечном итоге остается лишь надеяться, что мы оставили в мире больше света, чем тьмы.

Какое-то время я молчу, представляя себе свою пещеру со свечами. Интересно, чего в ней больше – света или тьмы?

– Дороти, какая красивая аллегория! Ты, дорогая моя, излучаешь много света.

– Но я и погасила порядочно. – Она нашаривает следующую пару камней. – Это для Стивена.

– Как благородно, – говорю я. – Я думала, ты его презираешь.