Когда я встречалась с Джексоном, то дважды видела Стивена Руссо. Он казался мне порядочным человеком. Дороти редко вспоминает о бывшем муже, разве только то, что он бросил ее через девять месяцев после того, как она перенесла мастэктомию. И хотя прошло тридцать лет, мне кажется, раны Дороти еще не затянулись.

– Я имею в виду Стивена Уиллиса, моего бывшего ученика. Он был способным мальчиком, но его семья была ужасной. Я позволила ему ускользнуть из своего поля зрения, Ханна, и так и не простила себе этого. Полагаю, его братья по-прежнему живут в городе, и я смогу найти его.

Как смело. Или нет? Возможно, попросив прощения, она успокоит свою совесть, но это невольно напомнит Стивену о детстве, которое лучше было бы забыть.

Дороти берет в руки следующую пару:

– Эти для Джексона. Я так и не извинилась перед ним за то, что вмешивалась в вашу жизнь. – (От этих слов меня пробирает озноб.) – Если бы не я, вы были бы сейчас мужем и женой. Ханна, это я посоветовала ему признаться тебе. Вина была для него чрезмерным грузом. Мать чувствует такие вещи. Эта его тайна разрушила бы позже ваш брак. Я была уверена, что ты простишь его, но я ошиблась.

– Я простила его. – Я сжимаю ее руку. – Но хорошо, что ты об этом сказала. Наверное, Джеку не стоило мне признаваться. Некоторые тайны лучше не раскрывать.

Дороти вскидывает подбородок:

– Например, те, что связаны с твоей матерью?

Я съеживаюсь:

– Я никогда не говорила ни о какой тайне.

– И не надо было. Ханна, мать просто так не бросит своего ребенка. Ты уже отправила ей свой Камень прощения?

Мне становится грустно и горько.

– Она не писала мне писем, я узнала от Джулии.

Дороти тихо фыркает:

– А тебе не приходит в голову, что отец мог ничего не сказать своей подруге?

– Дороти, мне нужно время, чтобы обдумать это.

– Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу. Так говорит Фиона Ноулз.

Глава 6

По дороге домой я заезжаю в «Гайз» на Мэгезин-стрит и покупаю еду навынос. Потом стою в сумерках у себя на кухне, тупо уставившись на светящийся экран ноутбука, и поглощаю сэндвич «По’бой» с жареными устрицами и картофель фри.

Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу. Слова Дороти – или Фионы – приводят меня в смущение. Каково это – ощущать, что совесть твоя не запятнана, а ты чистый, достойный человек?

Черт! Зачем забивать себе голову? Можно подумать, моих проблем на работе и в личной жизни мало для того, чтобы бизнес «Гайза» процветал. Я подхожу к холодильнику и открываю дверцу морозильной камеры. Вглядываюсь в морозное нутро, пока не замечаю то, что мне нужно: кварту карамельного мороженого с морской солью. Тянусь за ним, но в последний момент останавливаю себя. С силой захлопываю дверцу, жалея, что не могу запереть ее на замок. В телевизионном бизнесе калории – разрушители карьеры. Хотя Стюарт пока не решился принести в мою гардеробную весы, он ясно дал понять, что горизонтальные полосы не для меня.

Возьми же себя в руки!

Я бросаю бумажные обертки в корзину для мусора и иду в гостиную. За французскими дверями на балкон день медленно превращается в вечер. Семьи садятся за обед, мамы собираются купать малышей.

Мои мысли сами собой переключаются на Джека. Уверена ли я, что сказала сегодня Дороти правду? Не признайся мне тогда Джек, я не узнала бы о его измене и мы были бы уже три года женаты. Он работал бы ресторанным консультантом здесь, в Новом Орлеане, а не в Чикаго. Нашему первому ребенку мог исполниться год, и мы подумывали бы о втором.

Зачем ему надо было все испортить? Эми была его стажером! Двадцать лет, черт побери! Не стоит поддаваться эмоциям. Хотела бы я, чтобы он утаил от меня правду? Не могу ответить. К тому же теперь я уверена, что все к лучшему. Тогда я не встретила бы Майкла. А с Майклом мне лучше, чем было с Джеком. Конечно, Джек был милым, и с ним я много смеялась. Но Майкл – моя судьба. С ним мне тепло, он умный, а то, что у него мало свободного времени, в какой-то степени гарантирует верность.

Я замечаю на стуле свою сумку, которую я недавно бросила туда. Подхожу и вынимаю из сумки маленький мешочек. Мне на ладонь высыпаются камешки. Перебирая их, как четки, я иду к столу и достаю лист бумаги.

Чувствуя, как сильно колотится сердце, я пишу первое слово:

Мама,

Делаю глубокий вдох и продолжаю:

пожалуй, пришло время нам помириться.

Рука дрожит так сильно, что я не могу писать. Откладываю ручку и встаю со стула. Нет, не могу!

Открытая французская дверь манит меня, и я выхожу на балкон. Опираясь на металлическое ограждение, я завороженно смотрю с шестого этажа на пурпурные и оранжевые сполохи на закатном небе. Внизу по Сент-Чарльз-авеню движется трамвай, но вскоре останавливается у зеленой полоски газона, разделяющей бульвар.

Почему Дороти так настойчива? Я рассказала ей о своем прошлом в тот самый день, когда мы встретились в вестибюле дома «Эванджелина». Мы поболтали минут десять, а потом она предложила продолжить разговор наверху.

– Моя квартира шесть семнадцать. Выпьешь со мной коктейль? Я приготовлю нам «Рамос физз». Ты ведь пьешь, да?

Дороти мне сразу понравилась. Я решила для себя, что ее личность состоит из двух частей меда и одной части бурбона. Она смотрит человеку прямо в глаза, и у того возникает чувство, что они знакомы всю жизнь.

Мы сидели в разномастных креслах, потягивая восхитительный новоорлеанский коктейль, приготовленный из джина, сливок и цитрусовых соков. Прихлебывая напиток, она рассказала мне, что в разводе уже тридцать четыре года, что на двадцать лет дольше ее замужества.

– Очевидно, Стивен из всех женских прелестей отдавал предпочтение груди, а в те времена мастэктомию делали не так аккуратно. Было очень тяжело, но я справилась. Интересы молодой южанки с трехлетним сыном на руках сводились к желанию добиться положения в обществе, пока не удастся найти нового мужа и отца для Джексона. Моя мама пришла в ужас, узнав, что я осталась одна и выбрала для себя работу учительницы английского языка в старшей школе Уолтера Коэна. Шло время, и двадцать лет пролетели, не оставив следа, как капли летнего дождя на тротуаре.

Дороти с грустью рассказывала о том, как росла в Новом Орлеане в семье известного акушера-гинеколога.

– Папа был чудесным человеком, – вспоминала она. – Но маме казалось, что быть женой акушера не слишком престижно, ведь она выросла в одном из роскошных особняков на Одюбон-драйв. Ее желания всегда превосходили папины амбиции.

Видимо, тогда «Рамос физз» ударил мне в голову, и неожиданно для себя я начала рассказывать Дороти о своей семье, что делаю крайне редко.

Мне было одиннадцать, когда отца «продали», и он перешел из «Атланта брейвз» в «Детройт тайгерз». За шесть недель в нашей жизни произошли большие изменения. Родители купили дом в богатом пригороде Блумфилд-Хиллз и определили меня в крутую частную школу для девочек. В первый же день я поняла, что никогда не стану своей в этом сплоченном кружке шестиклассниц. Потомкам автомобильных магнатов вроде Генри Форда и Чарльза Фишера не было дела до тощей новенькой, чей отец оказался рядовым игроком в бейсбол из округа Скулкилл в Пенсильвании. По крайней мере, так решила Фиона Ноулз, заводила девчонок. Остальные пятнадцать шли за Фионой, как бараны за вожаком.

В то время моей маме, хорошенькой дочери шахтера, был всего тридцать один. И я считала ее своей единственной подругой. В нашей богатой округе мама стала таким же изгоем, как и я. Это чувствовалось по тому, как она, с отсутствующим видом уставившись в окно, до конца выкуривала сигарету. К сожалению, у нас не было выбора. Папа обожал бейсбол. А мама, так и не получившая образования, любила отца – или я так думала.

Мой мир рухнул холодным ноябрьским вечером, через тринадцать месяцев после нашего переезда. Я накрывала на стол, поглядывая из окна кухни на падающий снег и жалуясь маме на нескончаемую череду серых холодных дней, на приближение зимы. Мы обе скучали по нашему дому в Джорджии, любили вспоминать голубое небо и теплый бриз. Впервые после нашего переезда мама со мной не согласилась.

– Перестань жаловаться, – сухо произнесла она. – Конечно, на юге климат лучше, но это не так важно. Просто тебе надо изменить свое отношение.

Я обиделась и подумала даже, что теряю союзника, но не успела возразить, потому что в этот момент на пороге появился улыбающийся отец. В сорок один год он был самым возрастным игроком высшей лиги. Первый его сезон в Детройте прошел неудачно, и он часто хандрил. Но в тот вечер он швырнул куртку на стул, схватил маму в охапку и закружил ее по комнате.

– Мы возвращаемся домой! – прокричал он. – Перед тобой главный тренер «Пантерз».

Я понятия не имела, кто такие «Пантерз», но отлично помнила, где мой дом. Атланта! Хотя мы прожили в Джорджии всего два года, мы считали ее своей. Мы были там счастливы, устраивали барбекю и вечеринки с соседями, проводили выходные в Тайби-Айленде.

Мама отмахнулась от отца:

– От тебя разит как из бочки.

Ему, кажется, было все равно. И мне тоже. Я испустила радостный вопль, и отец подхватил меня. Я с удовольствием вдыхала знакомый запах виски «Джек Дэниелс» и сигарет «Кэмел». Было так непривычно и чудесно оказаться в объятиях этого большого красивого мужчины. Я оглянулась на маму, думая, что она кружится в танце. Но она стояла, опершись руками о раковину и глядя в сумрак за окном.

– Мама! – крикнула я, вырываясь из объятий отца. – Мы едем домой! Разве ты не рада?

Она обернулась, и я увидела, что ее лицо покрыто красными пятнами.

– Ханна, иди в свою комнату. Нам с твоим папой надо поговорить. – Голос ее звучал глухо.

Так бывало и у меня, когда я готова была расплакаться. Я нахмурилась. Что случилось? Это же возможность уехать из Мичигана. Мы вернемся в Джорджию, где тепло и солнечно и меня любят девочки.

Фыркнув, я выбежала из кухни. Но не поднялась по лестнице к себе в спальню, а спряталась за диваном в гостиной, прислушиваясь в темноте к разговору родителей.

– Тренерская работа в колледже? – донеслись до меня слова мамы. – С чего это вдруг, Джон?

– Ты несчастлива здесь, Сюзанна, и не пытаешься этого скрыть. И, честно говоря, я слишком стар для игры. Эта работа в колледже – своего рода тактический ход. Через несколько лет я смогу претендовать на место в высшей лиге. Признаюсь, заработанных мной денег хватит надолго, и я вполне мог бы не работать.

– Дело опять в выпивке?

– Нет! Черт, я думал, ты обрадуешься! – в сердцах выкрикнул отец.

– Я подозреваю, ты чего-то недоговариваешь.

– Подозревай все, что хочешь. Мне предложили это место, и я согласился. Я уже дал ответ.

– Не обсудив со мной? Как ты мог?!

Я качаю головой. Почему мама так расстроена? Ведь ей здесь тоже не нравится. А папа сделал это для нее, для нас. Она должна быть ужасно счастлива.

– Никак не могу тебе угодить. Сюзанна, чего же ты хочешь?

Я слышала приглушенные рыдания мамы. Мне хотелось подбежать к ней, успокоить. Но я прикрыла рот ладонью и ждала.

– Я… я не могу уехать.

Мне пришлось прислушиваться, чтобы услышать папу, говорившего очень тихо.

– Господи, ты серьезно?

А потом я услышала странный звук, напоминавший вой зверя. Это были сдавленные рыдания отца, хриплым голосом умолявшего мать поехать с ним. Он говорил, что она нужна ему, что он любит ее.

Меня охватила паника, душа наполнилась смятением и ужасом. Я никогда не видела, чтобы отец плакал. Он был сильным и всегда сдержанным. Моя жизнь рушилась. Из своего укрытия я смотрела, как мама поднимается по лестнице, а потом хлопнула дверь спальни.

На кухне стул царапнул пол. Я представила себе, как отец опускается на него, пряча лицо в ладони. Потом вновь раздался приглушенный вой человека, потерявшего свою любовь.