– Я ничего ему не сказала. Мы вместе пошли к почтовому ящику, чтобы бросить письма, но я опустила пустой конверт. Три недели спустя Пэдди сообщил мне, что его приняли.

– Приняли? Так вы могли бы поехать вместе!

– Его родители были очень счастливы, ведь сын будет учиться на родине их предков. Я постаралась скрыть удивление… и разочарование. Он был на седьмом небе от счастья и не сомневался, что вскоре и я получу положительный ответ. Разумеется, я не решилась сказать ему, что так мало верила в его успех, что сама лишила себя шанса. Выждав два дня, я сообщила ему, что мою заявку отклонили. Пэдди страшно переживал. Клялся, что не поедет без меня.

– Получается, вы оба проиграли.

– Нет. Я сказала ему, что глупо упускать свой шанс, что дождусь его возвращения в сентябре. Я настояла на том, чтобы он поехал.

– И он уехал?

– Да, в июне. Больше я его не видела. Двадцать пять лет он жил в Дублине. Стал архитектором. Женился на ирландской девушке. У них трое сыновей.

– И сегодня он наконец прислал извинение за то, что бросил тебя?

– Как и я, Пэдди понимал, что не может претендовать на стипендию. И ему тоже совсем не хотелось со мной расставаться. Ему необходимо было как-то повысить шансы на получение стипендии. В тот вечер он достал из мусорной корзины один из моих очерков. Позже он перепечатал его. Очевидно, это было удачное эссе на тему семейных ценностей и поиска корней. Совершенно его не помню. Пэдди пишет, что его приняли благодаря моему эссе. Только представь! Он столько лет жил с чувством вины.

– Что ты ему ответила?

– Разумеется, я простила его. Я много лет назад простила бы его, если бы он извинился.

– Разумеется. – Я задумываюсь о том, что было бы, если бы Патрик Салливан поверил в любовь Дороти. – Какая удивительная история!

– Эти камни, Ханна, здесь у нас более популярны, чем новый постоялец-мужчина, – смеется Дороти. – В нашем возрасте эти камешки дают возможность очиститься, стать в чем-то лучше, перед тем как опустится занавес в последнем акте, так сказать. Чудесный дар преподнесла нам мисс Ноулз. Несколько человек собираются поехать на встречу с Фионой в магазин «Октавия» двадцать четвертого. Мэрилин тоже поедет. Может быть, и ты присоединишься.

– Может быть, – говорю я. – Но я пока не уверена. По-моему, камня недостаточно, чтобы снять с человека вину за украденное эссе. Или за издевательства, если уж на то пошло. Похоже, люди стремятся искупить вину за свои грехи чересчур легко.

– Знаешь, я тоже об этом размышляла. Иные грехи слишком велики не то что для камешка, а даже для булыжника. В некоторых случаях мало просто попросить прощения. И тогда мы заслуживаем определенного наказания.

Я думаю о матери и чувствую, как учащается пульс.

– Согласна.

– Вот почему я пока не решаюсь отправить камень Мэри. Надо сделать что-то такое, что поможет мне по-настоящему искупить свою вину. – Голос Дороти становится тише, будто мы с ней заговорщики. – А как ты? Еще не связалась с мамой?

– Дороти, прошу тебя, ты не знаешь всей истории.

– А ты знаешь? – спрашивает она тоном строгой учительницы. – «Сомнение неприятно, но состояние уверенности абсурдно». Это слова Вольтера. Прошу тебя, не будь столь уверена в своей правоте, Ханна. Выслушай мнение другой стороны – твоей матери.

* * *

Через сорок минут «кадиллак» останавливается перед вытянутым двухэтажным кирпичным зданием. Наша студия в Новом Орлеане заняла бы одно крыло этого монстра. У входа, окруженного елями, висит табличка «WCHI». Я ступаю на мокрый тротуар и делаю глубокий вдох. Шоу начинается.

Джеймс Питерс проводит меня в конференц-зал, где за овальным столом уже собрались пятеро высших руководителей канала – трое мужчин и две женщины. Я готовлюсь к тому, что меня будут поджаривать на вертеле, но вместо этого у нас получается приятный разговор коллег. Они задают вопросы о Новом Орлеане, о моих интересах, о том, как я представляю себе программу «Доброе утро, Чикаго», кого хотела бы пригласить на свое шоу.

– Нас больше всего заинтересовала ваша идея, – говорит с дальнего конца стола Хелен Кампс. – Здесь, на Среднем Западе, Фиона Ноулз со своими Камнями прощения произвела настоящий фурор. А то, что вы знакомы и были одной из тех, кому она послала камни, делает историю еще более увлекательной. Мы с радостью снимем эту программу, если вы будете у нас работать.

У меня сводит живот.

– Отлично, – мямлю я.

– Расскажите нам о том, что произошло, когда вы получили камни, – обращается ко мне седовласый мужчина, чье имя я не запомнила.

Чувствую, как у меня горит лицо. Именно этого я и опасалась.

– Ну… я получила камни по почте и вспомнила Фиону, девочку, которая постоянно изводила меня в шестом классе.

В разговор вступает Джен Хардинг, вице-президент по маркетингу:

– Интересно, вы сразу отправили ей камень или раздумывали несколько дней?

– Или недель, – добавляет мистер Питерс, словно это максимально допустимое ожидание.

Я нервно смеюсь:

– Да, я выждала несколько недель.

А точнее, сто двенадцать недель.

– И вы отправили второй камень своей матери? – спрашивает Хелен Кампс. – Трудно было это сделать?

Господи, нельзя ли поскорее закруглиться?! Я прикасаюсь к кулону с бриллиантами и сапфиром, почти ставшему моим талисманом.

– В книге Фионы Ноулз есть строчка, очень мне созвучная. – Я вспоминаю любимую цитату Дороти и повторяю ее, как чертова лицемерка: – «Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу».

У меня щекочет в носу и на глаза наворачиваются слезы. Впервые я до конца осознаю смысл этих слов. Я потерялась в темноте, так и не сумев отыскать дорогу. Вот я сижу здесь, выдумываю историю о прощении, лгу всем этим людям. Ради чего?

– Мы рады, что вы нашли свой путь. – Джен подается вперед. – И, к счастью для себя, мы нашли вас!

* * *

Мы с Джеймсом Питерсом сидим на заднем сиденье такси, мчащегося по Фуллертон-авеню к «Кинзи-Чопхаус», где за ланчем встречаемся с двумя ведущими телеканала.

– Отлично справились сегодня утром, Ханна, – говорит Джеймс. – У нас на WCHI прекрасная команда. Надеюсь, вы впишетесь.

Да уж, ввела всех в заблуждение. Какого черта я выбрала в качестве темы эти Камни прощения! Ни под каким видом не стану приглашать на шоу свою мать. Я улыбаюсь ему:

– Благодарю. Ваша команда действительно впечатляет.

– Буду с вами откровенен. У вас потрясающее предложение, и я посмотрел видео, которое вы прислали. Это одно из лучших, что я видел за последнее время. Я следил за вами десять лет. Моя сестра живет в Новом Орлеане и говорит, что вы настоящая звезда. Но в последние три месяца ваши рейтинги падают.

Я стискиваю зубы. Пожаловаться бы сейчас на Стюарта, рассказать о дурацких темах, которые он выбирает, но мне неудобно это делать. В конце концов, у меня собственное шоу – «Шоу Ханны Фарр».

– Верно. Раньше было лучше. Вся ответственность лежит на мне.

– Я знаком со Стюартом Букером. Работали вместе в Майами, а потом я перебрался сюда. Вы губите свой талант на WNO. Здесь с вашим мнением станут считаться. Нанимайтесь к нам на работу, и мы вскоре снимем программу с Фионой Ноулз. Обещаю вам.

Сердце подпрыгивает к горлу.

– Приятно слышать, – произношу я, ощущая при этом гордость от победы и панический страх одновременно.

* * *

Входя в девять часов вечера в холл небольшого бутик-отеля на Оук-стрит, я все еще взбудоражена. Несусь к стойке регистрации, словно это может ускорить мой отъезд. Я мечтаю уехать из этого города и забыть о лживом собеседовании. Как только приду к себе в номер, позвоню Майклу и скажу ему, что вернусь домой пораньше, чтобы успеть к нашему субботнему свиданию.

Мысль об этом подбадривает меня. Изначально я забронировала обратный билет на воскресенье, рассчитывая, что Майкл с Эбби прилетят ко мне на выходные в Чикаго. Но когда я готовилась к отъезду, позвонил Майкл и сказал, что Эбби нездоровится. Им пришлось отменить поездку.

Я собиралась сказать Майклу, чтобы он приезжал один, как обещал делать, если я переберусь сюда. Но Эбби нездорова или, по крайней мере, так говорит. Какой же надо быть бесчувственной, чтобы ожидать, что отец оставит больную дочь! Я качаю головой. Убеждаю себя не подвергать сомнению мотивы больного ребенка.

Проходя по мраморному холлу, я замечаю его и замираю на месте. Он сидит в кресле с подголовником и смотрит в сотовый. Заметив меня, он встает.

– Привет! – произносит он, засовывая телефон в карман и направляясь ко мне своей ленивой походкой.

Время как будто останавливается. У него все та же кривая улыбка и те же растрепанные волосы. Но это южное очарование, которое сразу покорило меня тогда, никуда не делось.

– Джек, что ты здесь делаешь? – испытывая легкое головокружение, спрашиваю я.

– Мама сказала, что ты в городе.

– Ну разумеется.

Мне больно оттого, что Дороти все еще питает надежду, что мы с Джеком каким-то образом помиримся и опять будем вместе.

– Мы можем где-нибудь поговорить? – Он указывает большим пальцем на лифт. – Внизу есть бар, – сообщает он, словно ничего странного нет в том, чтобы сидеть с бывшим в баре чужого города.

* * *

Мы устраиваемся в кабинке в форме подковы, и Джек заказывает два джина с мартини.

– Один со льдом, – добавляет он.

Мне приятно, что он помнит. Но я изменилась с тех пор, как мы были вместе. Теперь я не пью этот коктейль, а предпочитаю что-то полегче, вроде водки с тоником. Но Джек этого не знает, мы с ним не пили вместе больше двух лет.

Он рассказывает о своей работе и жизни в Чикаго.

– Жутко холодно, – тихо посмеиваясь, говорит он.

Но его глаза при этом остаются грустными, и я к этому так и не привыкла. Когда мы были парой, особенно в начале нашего романа, обещавшего так много, его взгляд лучился весельем. Интересно, не я ли одна в ответе за то, что это веселье исчезло?

Официантка ставит напитки на стол и уходит. Джек с улыбкой поднимает бокал:

– За старых друзей!

Я внимательно разглядываю сидящего передо мной мужчину, за которого едва не вышла замуж. Смотрю на его румяные щеки, кривую усмешку, веснушчатые руки с обкусанными ногтями. Он такой настоящий. Я испытываю к нему искреннюю симпатию, несмотря на предательство. Некоторые друзья похожи на старый любимый свитер. Обычно мы предпочитаем рубашки и футболки, но свитер всегда лежит в дальнем углу шкафа – удобный, родной, готовый согреть в холодные ветреные дни. Джек Руссо – это мой свитер.

– За старых друзей! – подхватываю я, ощущая подкрадывающуюся ностальгию.

Но я быстро отгоняю ее, ведь у меня есть Майкл.

– Рад тебя видеть. Потрясающе выглядишь, Ханна! Немного худая, но счастливая. Ты ведь счастлива, правда? Ты ешь хоть что-нибудь?

– Ага, за двоих, – со смехом отвечаю я.

– Отлично. Очевидно, это Мистер Правый сделал тебя счастливой.

Его мелкий подкол вызывает у меня улыбку.

– Джек, тебе бы он понравился. Он действительно заботится о людях. – «И обо мне», – мысленно добавляю я, не желая огорчать Джека. – Я живу, иду вперед, и ты должен тоже.

Он вертит в пальцах зубочистку с оливкой, и я вижу, что он о чем-то напряженно думает. Прошу, только не надо ворошить прошлое!

– У твоей мамы все хорошо, – говорю я, пытаясь переключить разговор на другую тему. – У нее новое увлечение – Камни прощения.

– Знаю, – смеется он. – На днях она прислала мне мешочек с камнями и письмо на трех страницах с извинениями. Добрейшая женщина на земле просит у меня прощения.

Я улыбаюсь:

– Немного жалею, что рассказала ей об этих камнях. Они для нее что-то вроде шоколадок «Дав», всегда лежащих около ее телевизора.