Злость жгла меня изнутри, но сейчас важнее было понять, что делать дальше. Оглядевшись, я побрела по улице. Дома вокруг выглядели заброшенными и зловещими, окна затянуты грязной плёнкой или заколочены досками. Изредка из-за приоткрытых форточек доносились обрывки разговоров, смех, лязг посуды. Где-то внутри этих обшарпанных стен теплилась жизнь.

Через пару кварталов улица немного оживилась. Появились небольшие магазинчики, забегаловки. У входа в одну из них, – у той, что имела название «У Хавьера», – из которой струился запах жареного лука и кофе, толпились люди. Это было какое-то подобие закусочной с пластиковыми столиками на улице. Я подошла ближе. Внутри, сквозь запотевшее стекло виднелись тусклые лампы и барная стойка, за которой суетился мужчина в засаленном фартуке.

Недолго думая, я решила войти, как будто просто прогуливалась по окрестностям и решила подкрепиться. Мне срочно нужно было запить стресс. Чем угодно. Дверь, которую я толкнула, скрипнула, и на меня полился шум голосов, смех и звон посуды. Всё это сливалось в гул, который почему-то успокаивал. Запах жареного лука ударил в нос ещё сильнее, смешиваясь с ароматом дешёвого кофе. Внутри было теснее, чем казалось снаружи. Несколько столиков, сбитых из грубых досок, были заняты. У барной стойки сидели двое – мужчина с проседью в волосах и татуировкой якоря на руке и молодая девушка с пирсингом в носу, которая нервно крутила в руках стакан.

Бармен, заметив меня, вытер руки о фартук и кивнул.

– Чего желаете? – спросил он безразлично, его взгляд скользнул по мне и тут же вернулся к стаканам.

В этот момент я поняла, что даже не знаю, чего хочу. Просто немного погоревать о том, что у меня не случился перепих с горячим похитителем.

А ещё вспомнилось то, что у меня нет ни копейки.

– Стакан воды, пожалуйста, – попросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно.

Бармен нахмурился, но всё же налил воды из-под крана в стакан и поставил его передо мной.

– Спасибо, пузатый дядя, – пробормотала я, чувствуя себя ещё более жалкой, чем раньше.

Вода была тёплой и отдавала хлоркой. Я сделала маленький глоток и уставилась на трещины в деревянной столешнице, думая, что делать дальше.

– У тебя какие-то проблемы? – спросил бармен, встав передо мной.

Его тень накрыла меня, словно грозовая туча. От него несло луком. Я невольно поморщила нос и подняла на него глаза. Рукава его засаленной футболки обтягивали мускулистые руки, а на шее, над вырезом, виднелся край татуировки – какой-то извивающейся, зловещей виньетки.

– Не-а, – промямлила я, отводя взгляд. – Всё круто.

– Выглядишь так, будто сейчас расплачешься, – сказал он, не меняя тона. Голос был грубоватым, но в нём не слышалось агрессии. Скорее, какое-то усталое сочувствие.

Я молчала, теребя край стакана.

– Парень обидел? – спросил бармен.

Я продолжила молчать.

Бармен вздохнул и почесал затылок. Он бросил взгляд на мой стакан с водой, потом снова на меня, словно оценивая.

– Слушай, – начал он, понизив голос, – вода тут не поможет. У меня есть кое-что покрепче. Но сперва я бы хотел узнать, сколько тебе лет?

– Двадцать один на днях исполнилось, – соврала я, надеясь, что он мне поверит.

Бармен хитро прищурился, словно видел меня насквозь, и я решила, что моя ложь не сработала. Однако, на моё удивление, он достал из-под стойки бутылку виски и небольшой стакан. Налил щедрую порцию янтарной жидкости и поставил передо мной.

– Выпей, – сказал он, – за счёт заведения. Должно помочь, чтобы у тебя там ни случилось.

Я удивлённо посмотрела на него, потом на стакан. Резкий запах виски ударил в нос.

– Пей, не стесняйся, – усмехнулся бармен. – Хуже уже точно не будет.

Его слова прозвучали неожиданно тепло. Я посмотрела на него. В желтоватом свете бара лицо Пузатого дяди казалось уже не таким суровым, как раньше. В уголках глаз залегли морщинки, а губы словно сами собой растянулись в лёгкой улыбке.

Я взяла стакан и сделала небольшой глоток. Виски обжёг горло, вызвав волну тепла, которая разлилась по всему телу, заставив меня закашляться, а бармена – засмеяться.

– Полегче, ковбой, – сказал он, – это не лимонад.

Я сделала ещё один глоток, на этот раз медленнее, стараясь прочувствовать вкус. Он был сложным, горьковато-сладким, с привкусом дыма и древесины.

– Неплохо, – признала я, поставив стакан на стойку.

– Говорю же, – усмехнулся бармен, вытирая стойку тряпкой. – Лекарство от всех болезней. Что тебя привело в такое место, ковбой? В этой тоненькой пижаме. Тебе не холодно?

Вопрос был задан с такой добродушной интонацией, что я невольно расслабилась.

– Долгая история. Скажем так, день не задался с самого утра.

– У всех бывают такие дни, – сказал бармен, бросив взгляд на фотографию в рамке, стоявшую за стойкой. На фото была девочка лет четырнадцати с озорной улыбкой и двумя косичками. – У меня дочь твоего возраста. У неё тоже вечно какие-то драмы. То с парнем, то с подругами, то в колледже…

Он покачал головой, словно вспоминая что-то забавное.

– Это она? – спросила я, кивнув в сторону фото.

– Ага, – кивнул он, – моя главная гордость и радость. Хоть иногда и головная боль. Она учится сейчас в колледже, на дизайнера. Вечно вся в своих эскизах, в красках… Бардак в её комнате как после взрыва. Но я не жалуюсь. Главное, чтобы она была счастлива.

Пузатый дядя замолчал, снова взглянув на фотографию. Его лицо смягчилось. И это вызвало у меня невольную улыбку.

От меня мои родители отказались, так что мне никогда не приходилось знать, что значит папа и мама.

– Ей повезло, – сказала я задумчиво. – С семьёй. Я, например, выросла в системе.

Я отвела взгляд, ковыряя ногтем пятнышко на стойке. Говорить о приёмных семьях всегда было тяжело. В девятнадцать лет я уже не подпадала под программы социальной опеки и вынуждена была сама пробивать себе дорогу в жизни.

Бармен прекратил тереть стойку и посмотрел на меня. В его взгляде не было ни жалости, ни любопытства, только спокойное внимание.

– Тяжело, наверное, – сказал он, понимающе кивнув. – В Нью-Йорке одной непросто.

– Я снимаю с подругой таунхаус в Бруклине. Но с прошлой работы пришлось уволиться, потому что ко мне приставал один мудак, а я за это вонзила ему в яйца ножницы… В общем, мне пришлось уйти.

Бармен хохотнул, явно поддержав меня.

– Звучит здорово. Он ещё легко отделался. Если бы кто-то приставал к моей дочке, ему пришлось бы пришивать яйца обратно целиком.

Я засмеялась, кивая и одобряя такой расклад.

– Ты хорошая девчонка, кем бы ты ни была, – по-доброму произнёс Пузатый дядя, – но береги себя. В последнее время в Бруклине неспокойно. Вроде как участились похищения людей.

Я фыркнула. Долбаный Кошмарик и его дружки. Интересно, сколько таких курьеров? И на кого они все работают?

– Вообще я слышал о разных бандах в Нью-Йорке. Вроде как тут остались остатки влияния Пяти Семей. Говорят, они до сих пор контролируют некоторые профсоюзы и занимаются рэкетом, отмыванием денег, а кто-то шепчется и про наркотики. А ещё вроде есть ирландские и албанские группировки. Это не для кого не секрет.

Может, Кошмарик работает на кого-то из них?

Пузатый дядя, протерев стойку, кивнул, как будто прочитав мои мысли.

– Я подозреваю, это мафия. Они уже почти как легенда. Старики, которые держатся за власть. Сейчас всё по-другому. Появились новые игроки: русская мафия, китайские триады, доминиканские банды, латиноамериканские наркокартели. У каждого свой район, свой бизнес. Они жестокие и непредсказуемые.

– А может, это просто какой-то псих-одиночка? – предположила я, вспоминая об агрессивном Кошмарике, который грубил мне на протяжении всего нашего знакомства.

– Сомневаюсь.

К стойке подошёл мужчина, и бармен отвлёкся на него, интересуясь о желаниях нового клиента.

Мне было до чёртиков обидно из-за последнего инцидента. Виски нихрена не помог. Кошмарик втянул меня в свои дела, а потом вот так просто отрёкся. Просто бросил посреди незнакомой улицы, как использованный презик. Этот сукин сын не дождётся того, что я реально просто забуду это. Он ещё пожалеет, что не пристрелил меня, как планировал. И я всё равно увижу его лицо. Слишком любопытна, чтобы не довести это дело до конца.

И обязательно трахну его, вот точно!

ХРЕНОВОЕ ПРОШЛОЕ

Стены здесь серые. Всегда серые. Как небо в тот день, когда меня сюда привезли.

Мне было совсем мало, я ещё не умела говорить. Только плакать. Но никто не приходил. Иногда какая-то женщина в белом халате брала меня на руки, кормила. Она не улыбалась. Никогда.

Сейчас мне пять. Я знаю, что меня зовут Нова. И знаю, что я никому не нужна. Другие дети приходят и уходят. У них появляются мамы и папы. Они забирают их, увозят в машины, наполненные игрушками и воздушными шариками. Я смотрю им вслед, прижавшись носом к холодному стеклу.

Сегодня у Майлы день рождения. Ей семь. Пришла её новая мама. Молодая, красивая, с добрыми глазами. Она принесла Майле куклу в розовом платье и большой торт со свечками. Майла смеётся и обнимает свою маму.

Миссис Харпер замечает меня и резко одёргивает за руку:

– Чего вылупилась? Иди убирай свои игрушки! Тебе никто праздники устраивать не будет.

Её слова колют. Я опускаю глаза и иду собирать разбросанные кубики. Обижаясь на неё.

Вечером, когда все уже спят, я плачу в подушку. Подушка пахнет слезами. Моими слезами. И слезами всех детей, которые жили здесь до меня.

Миссис Харпер проходит мимо, не глядя на меня, бросает:

– А ну тихо! Ещё одна слезинка, и завтра останешься без ужина.

Я закусываю губу, чтобы не всхлипнуть. Мне кажется, эта комната пропитана печалью. И я тоже часть этой печали. Навсегда.

Проходят годы. Серые стены становятся частью меня, как и вечная пустота внутри. Мне уже десять. Я научилась не плакать. Научилась прятать свои чувства за маской безразличия. Это единственный способ выжить здесь. Взрослым нравится смотреть на слёзы. Они как будто подпитываются ими. И миссис Харпер всё та же — жёсткая, холодная. Кажется, ей доставляет удовольствие делать нам больно

В один солнечный день она отбирает у меня рисунок, единственную вещь, которая напоминает мне о родителях, которых я никогда не знала. Рисунок сделан на клочке старой газеты, нарисован обломком карандаша. На нём — женщина с длинными волосами и улыбающимися глазами и мужчина в костюме. Я придумала их сама. Представила, как бы папа с мамой могли выглядеть. Может быть, однажды меня тоже заберут.

– Что это за мазня? — фыркает миссис Харпер, скомкав рисунок в своей большой руке. — Думаешь, кто-то заинтересуется твоими каракулями? Никому ты не нужна, запомни это.

Я молчу, глядя на то, как она бросает скомканный рисунок в мусорное ведро. Вместе с ним туда падает и крошечная частичка моей души.

Вечером я лежу, уставившись в потолок. Сквозь затянутое пыльной сеткой окно пробивается тонкий лучик лунного света. Он напоминает мне слезу. Я закрываю глаза. И впервые за много лет позволяю себе мечтать. Мне снится мама. Она гладит меня по голове и тихо поёт колыбельную. Её голос тёплый и ласковый. Впервые за долгие годы я чувствую себя в безопасности.

Но потом я просыпаюсь. Серые стены напоминают мне, где я. И кто я. Никому не нужная девочка Нова из группового дома.

Теперь мне тринадцать. Возраст, когда девочки начинают мечтать о красивых платьях, о первой любви, о будущем. Я же мечтаю лишь о том, чтобы меня хоть кто-нибудь обнял. По-настоящему.

У нас появляется новенькая. Её зовут Тиган. Ей тоже тринадцать. У неё светло-зелёные глаза и россыпь веснушек на носу. И красивые волосы, похожие цветом на осенние листья. Она улыбается. Много улыбается. Это странно. Здесь не принято улыбаться.

– Привет, – робко говорит она мне, протягивая руку. – Меня зовут Тиган.