После этого начинается сама ковка. Главный этап. Гномы разогревают осколки в Печах Угасающих Песен – это гигантские котлы, питаемые энергией пойманных карликовых солнц. Когда кристалл плавится, мастер-алхимик накладывает на него печати, выжигая в нём фрактальные сплетения рун. Делается это не молотами, а звуком. Особые хоры кузнецов-артистов, облачённые в броню из меди и стекла, поют низкие резонансные гимны. Их голоса, усиленные рунными органами, режут расплавленный кристалл, формируя матрицу монеты.

Затем – закалка. Когда монета уже “вылеплена”, её погружают в “серебряную воду” – вещество, похожее на жидкий свет. В нём монета получает неповторимую внутреннюю подпись. Каждая искорка внутри неё становится как отпечаток пальца – ни одну нельзя подделать, ни одну нельзя повторить.

И только тогда происходит запечатывание. В конце этого процесса на монету накладывают печать Звёздного Суда. Она связывает монету с центральным кристаллическим ядром в Гномьей Столице. Благодаря этому любой империал можно проверить – достаточно провести над ним магический ключ. Монета сама отзовётся, подтверждая подлинность.

Да. Их было просто невозможно подделать. Ведь империал – это не просто кусок кристалла. Это “фрагмент памяти Вселенной”, упакованный и запечатанный. Внутри монеты течёт слабый поток магической энергии, который невозможно воссоздать искусственно. Подделка рассыпается при первой же проверке – словно треснувшее зеркало. От этого зависела и её ценность. Говорят, что одна монета хранит в себе крошечную частицу мёртвой звезды. Потому в ней заключён сам символ вечности. Для эльфов империал – это чистота и гармония формы, для орков – символ могущества, для гоблинов – абсолютная гарантия сделки, ведь обмануть монету невозможно.

После изготовления империал помещают в особый Каменный Купол – Хранилище, где магия стабилизируется, и монета становится “живой”. В этот момент её можно использовать – как платёж, как энергетический ключ, как печать в сделках или как носитель клятвы.

Цена тайны была достаточно велика. Мастерские по производству империалов охраняются сильнее, чем тронные залы Империй. Над входом дежурят стражи в экзоскелетах, способных выдержать попадание плазменных орудий. Каждый зал защищён рунными печатями и древними договорами с каменными духами. Даже сами мастера не знают всех деталей процесса. Каждый гном обучен лишь своему фрагменту тайны. Один вырезает заготовку, другой вплетает руны, третий очищает кристалл – и никто не владеет целым знанием.

Ходит легенда, что лишь Верховный Кузнец Звёздного Сердца знает полную формулу рождения империала. Его имя не произносят вслух, и даже короли гномов склоняют перед ним голову.

Сами мастерские, где всё это происходит – самые охраняемые места во всей Гномьей цивилизации. К ним не подпускают даже союзников. Каждый мастер связан клятвой и печатью крови. Если он выдаст тайну, его сердце в тот же миг остановится. Даже среди гномов лишь немногие знают полный цикл.

Поговаривали о том, что однажды даже гоблины пытались похитить секрет изготовления. В их руках оказались десятки кристаллов-сырцов, но ни одна попытка обработки не увенчалась успехом. Кристаллы распадались, а лаборатории взрывались, утягивая в смерть всех, кто к ним прикасался.

И так было уже тысячелетия. Империалы правили рынками, соединяли целые цивилизации и останавливали войны. Кто владел такими монетами – владел доверием. А кто владел подобной мастерской – владел самим дыханием цивилизаций.

Империалы стали больше, чем просто деньгами. Это был символ доверия, договоров и власти. Кто хранит империалы – тот хранит кусочек дыхания звезды. Хотя, казалось бы, что это были одни и те же кристальные диски, одна и та же шепчущая в них звезда – а смыслы разные, как запахи у разных ветров. Для этого было достаточно посмотреть на то, как империал лежит в ладони орка, как тает в эльфийской зелени, как звенит в зубах гоблина… Сама монета не меняется. Меняется взгляд того, кто её держит.

Для орков она несла вес клятвы и цену крови. Для орочьих кланов империал – не “деньги”, а свернутый в камень долг. Его не считают поштучно – его взвешивают честью. На военных советах монеты выставляют в открытых сундуках – не ради блеска, а чтобы каждый, проходя мимо, ощущал их холодный, звездный запах и помнил, что клан связал себя походом.

В кузницах клана монету испытывают не зубом, а огнём. Её кладут на ребро раскалённого клинка. Подделка тут же треснет и впитает жар, настоящая – пропоёт ровным гулом, будто клинок и монета узнали друг друга по древней памяти звезды. Этот звук – знак допуска к казне. И слышать его было доверено немногим.

У орков есть три “лица” империала. Вира – плата за кровь. Её приносит виновный род старшим шаманам, и те запечатывают монеты в каменные чаши с рунами памяти. Пока вира лежит невостребованной, клан обязан хранить мир. Если же чашу разобьют, то мир рушится, как стекло… Выкуп клинка – плата мастеру, который выковал оружие для вождя. Монеты вкладывают в рукоять, под накладку, и клинок становится “задолженным” и возвращает долг силой в бою… Доля добычи – каждая сотая монета похода уходит в “Тихий Омут” – общий фонд клана. Его хранят не в сундуках. Эти монеты фактически вмурованы в опорные столбы Дома Совета, чтобы сам дом держался не только на камне, но и на долге.

Орки же не любят “ростовщины”. Зато уважают отсроченную плату клятвой. Когда вождь кладёт ладонь на стопку империалов и обещает привезти втрое – это не процент, это обет возвращения. За его нарушение лишают имени. На рынках орочьи торговцы охотно берут “свидетельство стяга” – резной жетон, в котором резонансом вписан номер клана и печать похода. Это обещание монет, подкреплённое звуком их будущего гула.

В быту орки не носят кошелей. Это даже выглядит смешно. Хотя и опасно. Они вплетают один-два империала в косу или пришивают в потайной карман доспеха. Такая монета, имеющаяся при теле, как запас воздуха у ныряльщика. Если всё рухнет, хватит на дорогу домой и на кость для поминального костра.

Эльфы считают всё это согласной нотой в великой песне. Так как не видят в империале отдельно взятую “вещь”. Для них это нота, вырезанная из немой музыки космоса. В их банках-роще монеты не лежат мёртвым грузом. Их подвешивают в живых коронах – прозрачные чаши на ветвях певчих деревьев. Каждая корона настроена на “родовую гамму”. Монеты, поданные родом, начинают светиться в унисон, и хранитель-арфист слышит баланс состояния – как настраивает струны.

Подделка среди эльфов – не преступление, а кощунство. Любая “ложная нота” портит песнь целого рода. Потому проверка проста и красива. Подозрительную монету кладут на живой лист-линзу. Если узор её ядра совпадёт с рисунком жилок – монета истинна, она “нашла дыхание”. Если нет – лист темнеет, на секунду старея, и всем присутствующим становится ясно, что кто-то принес в рощу тьму.

Эльфийская торговля почти никогда не касается монет напрямую. Они предпочитают вековые залоги – связки из тонких кристаллических нитей, каждая привязана к конкретному империалу в короне. Нить можно передать, не снимая монету. Уходит право на её свет, а не сама монета. Так рождаются “ленты сезонов” – медленные сделки на десятилетия, когда плата раскрывается, как цветок, по шагам. Весной – свет на восстановление леса, осенью – свет на школы заклинателей.

Эльфы сдержанно относятся к накоплению. Если корона звенит слишком густо, хранитель снимает часть империалов и отправляет их в “Сады доверия” – общинные фонды с прозрачным сводом. Каждый житель может прийти ночью, приложить ладонь к стволу и слышать, как свет его рода помогает мостам, больницам, песенным мастерским. “Деньги должны петь.” – говорят они. И если монета замолкла, её перенастраивают. Меняют опеку… Цель… Ритм…

В быту эльф не щёлкает монетой. Это считалось дурным тоном. Он успокаивает её, как птенца, коротким касанием ногтя. И империал гасит яркость до мягкого фосфора, после чего “засыпает”. Дарить монету – почти как давать имя. По традиции жених приносит не россыпь, а один империал с родовой нотой, вписанной поверх – знак, что его личный свет теперь звучит в гармонии с домом невесты.

Гоблины связывают с этими монетами рычаг, скорость, и даже игру. Гоблины любят империалы не за поэзию и не за честь. А именно за предсказуемость. Монета – единственное, чему можно верить, когда врёшь всем остальным. Поэтому их станции гудят от “световых бирж”. Это длинные галереи с прозрачными лотками, по которым ползут ленты империалов. Каждая лента привязана к сделке. “Топливо”… “Карты штормов”… “Охрана”… “Неделя аренды”… Гоблин-брокер сидит, сосредоточившись на своём ухе. В ушной раковине у него кристальный слухач, настраиваемый на частоты свода. Он не смотрит… Он именно “слушает” рынок.

Проверка подлинности у гоблинов театральна и мгновенна. На стол ставят птичку-сверчка – механического зверька с полой грудкой. В неё вкладывают монету, щёлкают руной – и если империал истинный, сверчок запускает песню резонанса и отстукивает лапками правильный узор. Если нет – он чихает искрами и умирает с обиженным писком. Дёшево и эффектно. А публика такое всегда любит.

Гоблины ненавидят, когда деньги просто лежат. Поэтому придумали свидетельства отсвета – записи о долях света конкретных монет, хранящихся в “узле” станции. Узел – это толстостенный сейф, где империалы уложены в соты и держатся в непрерывном гуле. Против каждой соты – панель с руной. Дёрнул руну – “переписал отсвет” на нового владельца в реестре. Отсветы бегут быстрее монет и умножают оборот. Так рождаются их любимые игрушки. Ставки на шторма – пари на время и силу эфирных бурь, где выплатой служит заранее связанный отсвет… Канаты риска – договоры, где ты продаёшь часть будущего отсвета своей ленты в обмен на скорость сейчас… Зеркала – симметричные сделки. В которых отражалось то, сколько отсвета потеряет один док, и столько приобретёт другой…

За всё это гоблины расплачиваются нервами. Их рынки иногда “свистят” – резонанс узлов входит в обратную волну, и пол-станции на миг слепнет. Тогда по залам бегут “лампьеры” – мастера тишины, гасят лишние ноты, переносят горящие ленты в запасные соты.

В быту гоблин не прячет такую монету. А даже наоборот – хвастается ею. На воротничке – мини-кадка-соты, в ней один тонкий империал на виду. Это не богатство. Это реклама:

“У меня есть доступ к узлу, и у меня есть скорость.”

На свидания они дарят не монету, а право на её песню на один вечер. Вместе сидят под вывесками, слушают, как их личные отсветы накладываются и рисуют на стене общий узор. Если узор красив – будет сделка и роман.

Смешно думать, будто империал – “всего лишь средство”. У орка он царапает ладонь, как шрам, и напоминает о долге. У эльфа он ложится в листья, как капля росы, и подпевает саду. У гоблина он стрекочет, как механический кузнечик, и превращается в рычаг, скорость, игру.

И всё-таки это одна и та же монета – крошечный осколок мёртвой звезды, в котором гномы заперли не только свет, но и возможность понимать друг друга без слов. Потому что какой бы песней она ни отзывалась – рыком клана, шёпотом рощи или свистом биржи. Она всегда скажет главное:

“Здесь есть доверие.”

А дальше – клинки, песни и сделки сделают своё остальное. Но это ещё не всё. Обитаемые миры слишком многочисленны, чтобы всё ограничивалось только империалами. Так как все разумные понимали, что империалы, не смотря на свою уникальность, делают всех зависимыми от гномов. Что хранили свои секреты слишком старательно. Так что было ещё кое-что, что разумные, обитающие в этом мире магии и технологий, также считали своеобразным прообразом валюты.

В чёрных глубинах космоса, среди осколков погибших планет, иногда находили вещи, которые сами звёзды будто бы оставили в наследство. Камни души. Их форма никогда не бывает одинаковой. Один может напоминать слезу… Другой – многогранник с тысячей острых граней…Третий – идеальную сферу… Они светятся изнутри мягким, почти живым светом, и этот свет никогда не одинаковый. Иногда – холодно-голубой, иногда – густо-зелёный, будто в глубине спрятан лес. Иногда – красный, как угасающий закат. И каждый оттенок – отражение той силы, что заключена внутри.