Отличается ли их поведение от человеческого? В колонке Metropolitan Diary газеты New York Times от 6 января 2012 года появилась заметка Венди Тэкстер о случае, который произошел с ней и ее сестрой во время уборки общественного сада на Манхэттене. К ним подошла незнакомая женщина, в руках которой был бумажный пакет с прахом отца. Женщина спросила, можно ли развеять прах по парку, вручила сестрам пакет и удалилась со словами: «Вот, возьмите, пожалуйста. Его звали Эйб, он у меня в печенках сидит». Эта история может быть смешной или ужасной, но суть в том, что невозможно предугадать, как человек отнесется к потере родственника или близкого человека, который играл важную роль в его жизни. Люди могут не чувствовать горя из-за смерти близкого или переживать горе внутри, наедине с собой.

Когда я пишу о чувстве тяжелой утраты у животных, то словно иду по натянутому канату. На одном конце – желание доказать наличие эмоциональной жизни у животных, на другом – необходимость возвеличить уникальность человека. В конце концов, я же антрополог. Антропологи неоднократно доказывали, что человек переживает горе уникальным способом. Как шимпанзе не похожи на муравьев, действующих под воздействием химических соединений, мы, люди, не похожи на шимпанзе. Среди животных мы единственные, кто полностью осознает неизбежность смерти. Мы предчувствуем, что однажды ум угаснет и дыхание остановится – своевременно или ужасающе внезапно, этого мы знать не можем. Мы придумали тысячи блистательных и безобразных способов выразить свою скорбь – печаль от потери любимых.

Когда умирает ребенок, человек, который должен был пережить нас на несколько десятков лет, мы воем от тоски, и некоторым удается выразить это горе в искусстве. «Выньте мне внутренности, – писал Роджер Розенблатт о внезапной смерти дочери, у которой осталось трое маленьких детей. – Разрежьте мое тело на лоскуты по меридианам с севера на юг. Положите мои кости рядом с кожей». Ни одно другое животное не может выразить горе так, как человек, у них нет такого же количества видов погребальных церемоний. С тех пор как наши предки посыпали тела усопших красной охрой, собирали погребальные дары для покойного, с тех пор как мы стали ставить надгробия, кремировать усопших, «сидеть шиву» (траурный обряд) и писать о смерти в соцсетях, мы тысячи лет объединяемся, чтобы окружить скорбь ритуалами. Мы ведем себя перед лицом смерти так, как не ведут себя никакие другие животные.

Горе коз совсем не похоже на горе кур. Горе кур – это не горе шимпанзе, слонов или людей. Это имеет большое значение. Но различия у видов могут быть не так заметны, как у отдельных представителей одного вида. Самый важный урок, который мы вынесли из исследований ХХ века о поведении животных, заключается в том, что нет единственно верного способа быть шимпанзе, козой или курицей, как нет и единственно верного способа быть человеком.

Люди и животные похожи, но вместе с тем мы сильно отличаемся. Находясь между этими полюсами, я испытывала больший интерес к сходствам. Я думаю, что животные горюют, только если любят – как и люди. Мы даже можем отнестись к животному горю как к явному показателю животной любви.

Разве это не нелепо писать о любви у животных? Как мы можем понять, что есть любовь для примата, не говоря о козе? Чтобы всецело описать, что значит любить для человека, недостаточно измерить уровень гормонов в крови и проанализировать слова, жесты и взгляды людей, находящихся в паре. Наука помогает изучить любовь, но она не может объяснить, что это за чувство. Определенно, задача по описанию любви усложняется, когда ученым приходится иметь дело с думающими, чувствующими, но бессловесными созданиями – с животными, в языке которых нет слов и предложений.

Выдающийся бихевиорист и защитник животных Марк Бекофф признает, что тема любви у животных вызывает скепсис, который он, тем не менее, блестяще парирует. По наблюдению Бекоффа, мы пытаемся определить и понять, что такое любовь. «И хотя, – пишет он, – мы не можем полностью разобраться в этом, мы не отрицаем ее существования и не отрицаем ее силы. Мы ощущаем любовь и наблюдаем ее присутствие каждый день в сотнях различных проявлений; и горе есть не что иное, как плата за любовь. Если животные горюют, то они совершенно точно испытывают любовь».

На основании научных данных об эмоциональности животных, которые собрали Бекофф, Гудолл, Мосс и другие ученые, я отталкиваюсь от определенного набора вероятностей проявлений любви у животных, которые также можно рассматривать в качестве гипотез, требующих доказательства. Основная идея заключается в следующем: когда животное чувствует любовь, то намеренно ищет способы быть рядом с возлюбленной особью во время действий, обеспечивающих выживание (и не только), таких как поиск пищи, защита от хищников, спаривание и размножение.

В моей концепции решение одного животного находиться рядом с другим является обязательным условием – это основа любви. Но это лишь условие, его недостаточно, чтобы заявлять о наличии любви у животных. Для этого требуется еще один ингредиент: если животных разлучить, например один из партнеров умирает, то животное, которое любит, страдает выразительным способом. Оно может отказываться от пищи, худеть, болеть, вести себя импульсивно, демонстрировать безразличие или выражать на языке тела грусть и депрессию.

Чтобы мое определение работало, необходимо различать два типа ситуаций. Представим себе пару диких шимпанзе, Моджа и Мбили, которые заботятся друг о друге. Они делают это потому, что ощущают некую сильную положительную эмоцию. Или между ними нет никаких эмоциональных связей. Может быть, Моджа и Мбили просто привыкли взаимодействовать друг с другом и будут с таким же удовольствием проводить время с другими особями, если почувствуют в этом необходимость. Как ученые определяют, какая из двух интерпретаций их поведения верна? (В любом случае союз является выгодным с точки зрения добычи ресурсов; напомню, что базовые потребности для выживания не исключают наличия любви, но их должно дополнять нечто большее.)

После тщательных наблюдений и анализа видеоматериалов, на которых представлено взаимодействие пары, мы можем найти доказательства любви, например, в упорстве, с которым они ищут друг друга, интенсивности объятий во время встречи и нежности, проявляемой при уходе за шерстью компаньона.

Но было бы большой ошибкой слишком смело пользоваться термином «любовь» для описания отношений между животными. Злоупотребление антропоморфизмом приводит к упущению важнейших различий. Здесь нужно прибегнуть ко второму, достаточному условию нашего определения. Если Моджа и Мбили чувствуют любовь, то один из партнеров будет горевать при вынужденном расставании, особенно в случае смерти.

Однако такой подход к оценке горя у животных далек от совершенства. Он преуменьшает значение любви, потому как достаточное условие – расставание или смерть – не всегда можно увидеть. Кроме того, животное, которое не чувствовало любви, тоже может горевать из-за смерти компаньона. Есть еще одна проблема – мы не можем различать виды любви. Если Моджа и Мбили – мать и дочь, будет ли их любовь отличаться от чувств, которые испытывают друг к другу две самки из разных родовых групп, мигрировавшие в одно сообщество?

Разумеется, это не всегда можно увидеть даже у людей. Любовь к семье, друзьям и партнеру ощущается по-разному, также и горе из-за потери любимых разного порядка будет отличаться. Но заметны ли эти эмоциональные различия сторонним наблюдателям (то есть нам)? Только в некоторых случаях.

Сфера изучения эмоций животных вызывает у наблюдателей значительные трудности. Можно опираться на мое определение. Но в первую очередь нам нельзя забывать, что любовь и горе у животных сильно отличаются от любви и горя у людей или других приматов, например шимпанзе, с которыми у нас много общего.

Пока вы будете читать и смотреть материалы из раздела «Книги и визуальные материалы», мысленно возвращайтесь к предложенному мной «идеальному определению» горя и его связи с чувством любви. Некоторые животные, которых я описала в книге, полностью соответствуют условиям определения любви и горя. Иногда нам удавалось засвидетельствовать проблески горя и любви, но в каких-то ситуациях описания были слишком туманны для понимания истинных чувств животных. На данном этапе изучения горя у животных большой ценностью обладают даже намеки и туманные описания, потому что они приводят нас к более сложным вопросам, которые мы будем изучать в дальнейшем.

После всех уточнений, которые я, как ученый, не имела права не озвучить, я готова подвести итог: когда мы видим проявление горя у животных, мы с большой вероятностью увидим и проявление любви, и наоборот. Эти состояния граничат между собой. Помните, была такая известная оптическая иллюзия – ты смотришь на рисунок и отчетливо видишь кролика, но, если продолжать смотреть, точка зрения смещается и кролик становится уткой.

Из этой книги вы узнаете о том, как горюют кролики, утки и другие животные, а также как они проявляют любовь.

Глава 1
Плач по кошке Карсон

Мои друзья Карен и Рой Флоу украсили к Рождеству дом в Глостере, в штате Виргиния. В каждом окне приветливо мерцали свечи. На входе стояла величественная белая рождественская ель, другая, на втором этаже, переливалась разноцветными огнями. Музыка, угощения и ощущение предвкушения праздника создавали в доме теплую атмосферу.

Однако в этом году к общему настроению добавилась нотка печали. Сиамская кошка Уилла бродит из одной украшенной комнаты в другую и останавливается напротив пуфика у камина. Она окидывает взглядом мягкие теплые подушки и жалобно мяукает. Забравшись в хозяйскую спальню, кошка запрыгивает в изголовье кровати и лезет, чтобы проверить укромное место за подушками, напоминающее норку. Она смотрит туда, и у нее снова вырывается жалобный вопль. Ее крик звучит очень жутко, потому что кошки обычно так не голосят.

Уилла никак не может найти себе места. Она успокаивается только в крепких объятиях Карен или Рона либо когда лежит у кого-то из них на коленях. Она неутомимо ищет свою сестру Карсон, которая умерла в начале месяца. Впервые за четырнадцать лет жизни Уилла не чувствует рядом родное плечо, не может показать себя главенствующей и более любознательной половинкой их дуэта.

Уилла осталась одна и от этого горюет.

Уилла и Карсон, которых назвали в честь писательниц Уиллы Кэсер и Карсон Маккалерс, попали в дом литературоведов из Виргинии в день рождения Шекспира, 23 апреля. Уилла была пухляшкой и лучшей из помета. Карсон предложили взять за полцены. Как сказал продавец, она была низкорослая.

Уже с первой недели Карсон вела себя необычно. У нее была невероятно сильно развита чувствительность, и шерсть становилась дыбом от малейшего шороха или резкого движения. Однажды, когда снаружи свирепствовал ураган, она забралась к Рону на плечо и крепко прижалась к шее. Иногда, что было весьма странно, она решала пересечь комнату не по прямой, а кругами. Она никогда не мяукала и даже мурчала как-то слишком тихо. Семья Флоу пришла к выводу, что кошка была немой.

И вот настал день, когда нужно было удалять когти. Уилла и Карсон отправились на операцию вместе (как и многие другие, Флоу удаляли когти всем домашним кошкам, но теперь отказались от этого). Ветеринар пропустил один коготь Уиллы, поэтому ей пришлось посетить больницу еще раз. «Оставшись дома одна, Карсон начала кричать», – вспоминает Карен. Кошка металась по дому в поисках Уиллы и кричала.

Вскоре сестры воссоединились, и их беззаботная жизнь продолжилась – они грелись на солнышке, вкусно ели и лежали на коленях у любимых хозяев. Уилла всегда была лидером и занимала лучшие места – теплый пуфик или удобный край кровати, – а Карсон ей подчинялась. Устроившись поудобнее, сестрички старались слегка прижаться друг к другу бочком, неразлучные, как крылья бабочки. Если одна заболевала, то вторая беспокоилась о сестре и ухаживала за ней.

С возрастом Карсон начала страдать от сильного артрита, и у нее проявились проблемы с кишечником. Она похудела, и в итоге ей потребовалась операция. Походы к ветеринару стали для кошки обычным делом. Когда Карсон не было дома, Уилла была сама не своя, но их расставания длились недолго, и Карсон продолжала активное общение с сестрой.