– Мы встречались втроем, обсуждали одну историю. Я тебе потом расскажу, хорошо? Мне надо поговорить с Кадзуро.

Тетя улыбнулась и подняла руку, показывая, что немедленно удаляется. Я подошла к заборчику.

– Кадзуро! Я здесь.

Он обернулся и встал.

– Разве ты не хотел куда-то зайти?

Кадзуро закусил травинку, облокотился на забор и посмотрел мне в глаза.

– Нет, и не собирался. Просто решил дать тебе возможность пообщаться с Мурао наедине.

– Не придумывай ничего, пожалуйста. Я ему наверняка не интересна в этом смысле, да и не очень это все прилично. Особенно после того, что мы от него услышали.

Кадзуро заулыбался.

Пожалуй, теперь стоило бы рассказать немного и о нем. Посмотрев на него непредвзято, стоило признать, что он был несимпатичным, болезненно худым, невысоким пареньком с неровными зубами и длинными, тонкими пальцами. На левой кисти средний и безымянный слегка загибались внутрь. А еще Кадзуро плохо видел и носил большие круглые очки. Если в детстве над ним и не смеялись, то, пожалуй, только благодаря тому, что его отец был влиятельным человеком. Накадзима Гандзиро до конца войны занимал высокий пост в дзайбацу^[17] Мицуи: в филиале Киото он отвечал за работу с поставщиками. И, самое важное, он был главой соседской общины, то есть мог сделать так, что человека лишили бы продуктовых карточек или даже арестовали. Надо ли говорить, что с ним и его семьей обращались крайне почтительно?

Но, хотя дети и побаивались насмехаться над сыном господина Накадзимы, никакая сила не могла заставить их дружить с ним. Кадзуро уже в детстве отличался от других не только внешностью, но и характером: он был неуживчивым, конфликтным, острым на язык и в какой-то степени жестоким ребенком. Когда я впервые после переезда показалась на улице, Кадзуро забавы ради запустил в меня камнем – и немедленно получил сдачи. В отличие от других детей, я не знала, что этого мальчика нельзя обижать. Впрочем, ничего страшного не случилось: госпожа Ханако, его мать, все видела, и досталось тогда именно ему. После этого мы и подружились – он, некрасивый и грубый, и я, чужая здесь, почти не говорящая по-японски. А во время войны, когда других детей отправляли на заводы прямо со школьных скамей, нам наняли домашнего учителя. Господину Накадзиме укрывательство сына, конечно, сошло с рук, а уж на меня эта милость распространилась как на единственного друга Кадзуро.

Правда, вынужденная дружба со временем переросла в искреннюю симпатию, прежде всего потому, что наши интересы были схожи. Оба мы любили тайны, головоломки, криминальные истории и набирающий силу детективный жанр.

– И это мне-то говорят, – Кадзуро поднял палец, – что я психически нездоров. А вот госпожа Арисима, услышав об ужасном преступлении против такой же юной девушки, как она сама, уже нашла оправдание мужчине, который его совершил. Ты ведь думаешь, что он же раскаивается, правда?

От Кадзуро ничего не скроешь.

– Да. Но, согласись, тогда, в молодости, он мог смотреть на эту ситуацию иначе. После этого он прожил целую жизнь, прошел войну, долгие отношения…

– Мы не знаем, как он вел себя на войне. Там, знаешь ли, люди делают ужасные вещи, и не все они героические. И мы не знаем ничего про те отношения. Ты ведь имеешь в виду ту женщину с Хоккайдо, которую он упомянул, правда? Может быть, он делал с ней то же самое каждый день. Может быть…

Я перебила его:

– Прекрати, пожалуйста, я поняла. Лучше скажи, что ты думаешь о нашем разговоре.

– Думаю, что он врет.

– Насчет чего?

– Как минимум насчет того, что это было какое-то не совсем настоящее преступление, а вроде бы как недопонимание – и даже почти согласие с ее стороны. Тебе не кажется, что любой на его месте начал бы так говорить? А может, врет и насчет того, как эта девица головой ударилась. Ведь теперь этого не проверишь… – Кадзуро помолчал и добавил: – И еще, как мне кажется, он сам не очень-то заинтересован в этом расследовании. Хочет, чтобы ты все за него сделала.

– Я?

– Ты. Тебе он нравится, и ты будешь тащить это расследование, как локомотив. Ну а я, – Кадзуро приложил указательный палец ко лбу, – я умный, и буду тебе во всем помогать, потому что всякие загадки мне и правда любопытны. А ты, по его расчету, не будешь давать мне лениться.

– Ты, Кадзуро, и правда очень умен. А еще ленив и груб.

– Спасибо! И раз ты признаешь меня таким умным, – сказал Кадзуро, – я тебе предложу подумать над другими мотивами убийства.

– Что ты! Разве могут быть такие совпадения? Ведь та женщина была раздета и уложена на пол душевой так же, как тогда лежала Наоко.

– У страха глаза велики, а еще с тех пор прошло восемнадцать лет. Может, и служанка его не совсем раздета была, и не совсем так лежала, а ему от страха показалось, что все это связано.

Он выплюнул травинку и стал ходить туда-сюда вдоль забора, рассуждая вслух:

– Скажем, старуха мыла душевую. В юката^[18] ей было жарко и неудобно, и она, пользуясь тем, что никого нет, сняла ее на время уборки. А в это время в дом проник вор, столкнулся с ней и убил как свидетеля. Вот и получилось, что женщина была раздета и лежала в душевой. И эта Наоко вообще ни при чем. Может, ее самой уже в живых давно нет, или она давно забыла про этот случай.

– Мурао понял бы, если бы из дома что-то пропало.

Кадзуро пожал плечами:

– Вор мог ничего не взять, потому что испугался. Или мог забрать что-то, пропажу чего Мурао все-таки не заметил. Например, нашел только небольшую часть денег, а с ценностями не стал связываться, потому что их не всегда просто продать.

Я задумалась.

– Воры редко бывают убийцами, не их это ремесло. Но твоя версия хороша какой-то обыденностью. В детективном романе обязательно бывает какая-то закрученная история, а в жизни все скучнее.

– Я не настаиваю, – сказал Кадзуро. – И даже понимаю, почему моя версия тебе не нравится.

– Почему же?

– Она выставляет Мурао дураком, который испугался ерунды – и от страха вывалил перед нами такую грязную историю.

Хотелось бы мне поспорить с другом, но, увы, он был прав.

– К тому же, пока я шел домой, успел переговорить с Хидэо. Встретил его случайно. Он мне посоветовал расследовать дело так, как будто никакой Наоко вообще нет, потому что очень уж ее присутствие ограничивает наше воображение.

– Хидэо?

– Да ты его как-то видела. Это мой приятель, который работает в «Эрике».

«Эрикой» назывался бар на окраине Киото. Действительно, как-то давно Кадзуро мимоходом знакомил меня с молодым человеком, который трудился там за стойкой – наливал напитки и выставлял за дверь буйных от хмеля гостей. Сам бар пользовался такой репутацией, что приличной девушке там нечего было делать, поэтому я никогда там не бывала – но вот юдзе^[19] охотно собирались там в поисках клиентов. Кадзуро иногда подрабатывал съемкой откровенных фотографий этих девушек – и, как я понимаю, иногда пользовался их услугами.

Хидэо был на несколько лет старше нас с Кадзуро и показался мне при той короткой встрече человеком приятным и здравомыслящим. Но вот стоило ли вовлекать его в это расследование, тем более что дело такое деликатное и, главное, чужое?

– По-моему, ты нехорошо сделал, что рассказал об этом кому-то постороннему без согласия господина Мурао.

– Ничего. – Кадзуро прицелился и прихлопнул жучка, усевшегося на его руку. – Во-первых, имен я Хидэо все-таки не назвал, во-вторых, полезно иметь еще одну голову. Тем более если эта самая голова не встречается с участниками событий. А ты подумай еще над тем, почему это расследование непременно должно быть таким тайным.

– Но огласка…

– Нет, здесь есть что-то еще – помяни мое слово.

Вечером я никак не могла заснуть. И сам разговор, и слова Кадзуро оставляли ощущение, что Мурао действительно что-то недоговаривает – и это могло бы помешать в расследовании. А может быть, и представлять для меня опасность – какую, я пока не понимала, и от этого было страшно.

Пролежав несколько часов без сна, я тихо встала и начала греть воду.

– Не спится? – спросила тетя Кеико из-за ширмы. По ее бодрому голосу я поняла, что и она еще не засыпала.

– Нет. Хочешь чаю?

– Хочу.

Она села со мной за столик.

– А я ведь забыла рассказать тебе, о чем мы говорили с Кадзуро и господином Мурао.

– Если не хочешь, не рассказывай.

– Нет-нет, как раз хочу! – сказала я. – И даже спросить кое о чем… Видишь ли, несколько дней назад у господина Мурао произошло нечто ужасное: женщину, которая убирала его дом, убили прямо в ванной. И он думает, что это может быть связано с девушкой, с которой он когда-то давно, еще до войны, был знаком. Она жила где-то в нашем районе, и я подумала, что ты можешь что-то знать о ней. Ее звали Одзава Наоко.

Тетя положила подбородок на сцепленные руки.

– Бедная женщина! Как ты говоришь – Одзава? Одзава… Конечно, я не первый раз в жизни встречаю эту фамилию, но никак не могу вспомнить, кто из моих знакомых ее носил. А почему господин Мурао думает, что эта Наоко связана с убийством? Она могла ревновать к той женщине?

Я попробовала чай, подула на него и снова попробовала, чтобы выиграть немного времени и подумать. Рассказывать подробности я не хотела: мне вдруг стало стыдно, что я вообще обсуждала с мужчиной такого рода преступление – тем более то, которое совершил он сам. Скорее всего, тетя разволнуется и расстроится, что я позволила кому-то вести со мной подобные разговоры. И, наверное, она будет права. Не слишком ли я упала сегодня в глазах Мурао?

Наконец я придумала, как обойти эту тему:

– Нет, та женщина была совсем пожилая. Да и неизвестно точно, действительно ли есть связь. Вот Кадзуро, например, думает, что господин Мурао ошибается, и это было просто ограбление, а служанка случайно увидела вора.

– Я подумаю, кого можно спросить про семью Одзава, – сказала тетя. – И, конечно, я рада, что у тебя появился такой влиятельный друг, но я беспокоюсь за тебя. Пообещай, что не будешь лично приближаться ни к каким подозрительным людям.

– Обещаю! Мы с Кадзуро – просто две головы в помощь господину Мурао.

В свете очага я увидела, как тетя, поднося к губам чашку, качает головой.

Мне не давали покоя слова Кадзуро о том, что Мурао темнит насчет того, почему он обратился за помощью к нам, а не рассказал все полиции. Даже если мы соберем доказательства вины Наоко, нам понадобится представить и мотив ее мести, а это все равно означает огласку той истории.

Засыпая, я думала, не дать ли господину Мурао понять, что ему стоит больше нам доверять. Пожалуй, озвучить это я попрошу Кадзуро. Кроме того, что он мужчина и ему больше пристало быть с собеседником жестче, его, несомненно, позабавит такая просьба и даже доставит ему удовольствие. Да, да, определенно, будет лучше, если эту грязную работу я передам Кадзуро, а сама буду вести себя покладистее – таким образом, перед кем-то из нас двоих Мурао раскроется больше. Хотелось бы, конечно, чтобы это была я. Ведь это не только принесло бы пользу для дела, но и помогло бы наладить отношения с писателем.

А там… там… Но даже мысленно я не решалась перейти на какую-то другую ступень общения с ним: очень уж разного возраста и социального статуса мы с ним были. Меня также не могло не беспокоить то, как он поступил с той девушкой, хотя я и склонна была скорее поверить, что он сам по молодости не разобрался в ситуации, был напуган и растерян. Ведь ему тогда было почти столько же, сколько мне сейчас.

Но главное – несостыковка с оглаской. Мурао как будто хотел представить Наоко полиции в какой-то определенный момент, не раньше, чем решит сам. Но зачем? Неужели он не боится второго покушения? Любой на его месте, имея на руках хотя бы какие-то доказательства, сначала позаботился бы о том, чтобы обезвредить угрозу как можно раньше.

Но не Мурао, нет.