Тут, в святая святых Игнатия Исааковича, чудного было хоть отбавляй. Гигантское зеркало в полный рост в раме, украшенной резьбой и каменьями. Хрустальные флаконы, в которых таились сглазы и непогода. Книги, замершие на дубовых полках и хранившие в себе мудрость колдовской науки. И отдельно, на круглом столике, устроилась чудная конструкция на узкой ножке, где покоилась чашечка, примерно как для яйца, а позади нее расположилось круглое, чуть выпуклое зеркало.

Вот в эту чашечку Митя и поспешил положить трофей, а затем метнулся к тазику омыть руки.

Он ожидал, что наставник отпустит колкость о его брезгливости, но Игнат Исаакович смолчал.

Утирая ладони рушником, Митя искоса поглядывал на мага, пока тот осторожно устраивал око в чашечке, направляя его зрачок в сторону зеркала. Казалось, что глаз лежит идеально, но маг все что-то поправлял, то наклон отражающей поверхности, то высоту чашечки, и Митя невольно залюбовался этой кропотливой работой. Наконец-то настройка закончилась, и маг, положив ладонь на отполированную столешницу, поманил Митю:

– Подите сюда, сейчас трансляция выйдет.

Сколько бы ни видел Митя, как происходит трансляция, а все же замирал каждый раз, как в детстве, когда ходил с родителями на окоматограф. Так же темнело в зале, и на огромном серебристом экране заезжий маг начинал показывать историю. Обязательно некий важный момент, в котором принимал участие тот, чьим глазом пользовались.

Митя знал, что лучшие фильмы выходят у тех, кто пережил, скажем, сражение, потому что тогда можно было увидеть все от начала до победного конца. Само собой, такие очи ценились, и служивые частенько расставались с одним глазом, обеспечивая себе безбедную старость.

Но случалось, использовали и глаза погибших, тогда трансляция обрывалась на драматическом моменте смерти. К сожалению, окоматограф записывал не более часа жизни своего владельца.

Митя почуял, как Игнат ткнул его в бок, и, прогнав воспоминания, не моргая уставился в зеркало.

Семен то ли встал затемно, то ли вовсе не ложился. Вот он снует в сарайке, переделанной под мастерскую. Меряет шагами устланный соломой пол. Поглядывает то в чертежи, на которых изображен ходок, то на стену, где примостилась неуклюжая черная коробушка с раструбом. Несколько раз подходит к ней, поднимает руку, касаясь рычага, но вновь отходит и все шагает и шагает кругами. Затем идет к печурке. В ней трепещется, играет огонь. Механик щипцами открывает задвижку, шевелит угли, будто ищет среди них что, проверяет. Семен смотрит, как огонь горит, долго смотрит, не моргнет. А после выводит ходока на улицу, садится и едет по делам. Да только рядом с бакалейной лавкой машина вдруг глохнет, дергается. Руки Семена тянут за рычаги, открывают клапаны – тщетно. Ходок вдруг сотрясается, а затем валится на бок. Валится медленно, и Семену бы выпрыгнуть, но механическое стремя, будто капкан, вдруг защемляет ногу. Он дергает ее, а все зря. Картинка резко западает. На зеркальце появляется предутреннее небо со слабой розовой поволокой, а затем все гаснет.

Митя шумно втянул воздух и только сейчас понял, что все это время не дышал.

– Да уж, да уж, согласен, – поддакнул Зеркальный маг, – чудное дело вырисовывается. – Он обернулся к Мите. – А что у нас с показаниями?

Митя молча протянул начальнику зеркальце. Осторожно приняв блестящий кругляш из рук помощника, маг положил его перед собой и, указав на зеркальце пальцем, использовал силу. Блестящий кружок начал медленно вращаться, как пластинка на граммофоне, и комнату заполнил голос покойного:

– Ходу, Захарко, ходу. Что ж ты, окаянный, так скрипишь? Я ж тебя смазал? А ладно, вечером еще гляну. Ну, нам бы к Любушке добраться, а то неспокойно на душе. Знал бы ты, брат, что за погань я давеча сжег. Кому скажи – в каземат запрут на очищение. Ну давай, ходу, ходу. Эй! Стой, да что ж такое. Стой, – в и без того взволнованном голосе появились нотки паники, – Захарко, окаянный, не кренись. Ну! Матушка-защитница! Да как так-то! Ногу, ногу отдай! Нет! А-а! – Крик оборвался, расползаясь по укромным уголкам комнаты. Ударяясь о хрустальные флаконы, шелестя книжными листами.

Зеркальце еще продолжало вращаться, но запись кончилась. Игнат Исаакович задумчиво постукивал пальцами по подлокотнику кресла, углубившись в раздумья.

Митя почувствовал укол зависти. На него события этого утра и результаты допроса произвели гнетущее впечатление. Хотелось пойти и умыться, а может, и заглянуть в кабак, опрокинуть кружку пенного.

Наставник же, наоборот, стал похож на гончую, которая вот-вот выйдет на след.

Потихоньку встав со стула, Митя направился было к двери.

– А отчего, друг мой, вы не спросите, что я в отражениях углядел? – догнал его голос мага.

Митя вздрогнул и дернул плечом, как бы признаваясь в своей оплошности.

– На первый взгляд ничего особенного, – продолжил маг, не дожидаясь вопроса. – Шел себе ходок да поломался. А поломавшись, придавил седока. Да только если знать, куда смотреть, то можно увидеть, что Семен меченый, смерть у него в ногах сидела. Скажете, срок пришел? Возможно, но я, Митенька, чую, что дело нечисто. Как думаете, что за дрянь сжег наш механик?

– Кто его знает, – буркнул Митя. – Может, подклад какой или еще что. Мне интересней, кому он хотел позвонить и отчего не решился?

– Вы про телефонный аппарат? – уточнил Игнат, Митя кивнул, и маг продолжил: – А что он вам даст?

– Узнаю, может, он еще кому успел позвонить, прежде чем отсчет пошел, – предположил Митя и слегка поежился, вспоминая, как дул в рог, желая выбраться из зазеркалья.

Игнат Исаакович понял его по-своему:

– Раз так, то вот давайте, Митенька, и займетесь этим.

Маг криво усмехнулся, и Митя почувствовал, что наставник недоволен.

– Узнаю, – бросил он, – будьте покойны. – И быстрым шагом покинул кабинет.

Положа руку на сердце, Митя желал своим посещением башни убить двух зайцев. Узнать, не звонил ли еще кому усопший механик, и повидать Вареньку. Однако по обоим пунктам его ждала неудача. С номера Семена никаких звонков сделано не было за последние сутки, а Варенька нынче выходная.

Раздосадованный невезением, Митя медленно брел по городу. Возвращаться с пустыми руками в департамент не хотелось, он предчувствовал, как шеф встретит его с ухмылкой, мол, много ли твой прогресс показал? Вспомнив же очередь в коридоре, Митя и вовсе сник: решать бытовые вопросы ему не хотелось. Он тяжко вздохнул, пожалев, что так вышло с ведьмой Агриппиной, но тут уж она сама виновата. Зачем на людей бросалась? По правде говоря, этого Митя так и не понял.

– Экий вы сегодня непристукный! – Звонкий девичий голос выдернул стажера из омута мыслей. – Нет, право слово, я вас еще издали приметила, зову, зову, а вы все не слышите. – Варенька светло улыбнулась. – Я уж ненароком подумала, что знаться не хотите. – Она хитро посмотрела на Митю и тут же отвела взгляд.

– Да что вы, – стушевался Зеркальщик, – это ж я просто задумался. Увлекся измышлениями. Простите меня, право слово. – Митя расшаркался пред барышней и только тут заприметил корзину, которую Варя удерживала с явным трудом. – А ну давайте-ка вашу ношу. – Он ухватился за плетеную ручку, и Варя хоть и не сразу, как подобает воспитанной девушке, но позволила помочь ей.

– С базара иду, – точно прочтя его мысли, ответила Варенька, – молока взяла в крынке, да маслица, а еще ломоть свежего свиного сала. Папенька из того сала свечи лечебные мастерит, да и до соленого охоч. – Варя ловко ухватила Митю под руку, и тот, увлекаемый ею, послушно пошел вперед.

Что-то колыхнулось в корзине, и Митя неожиданно для себя услыхал громкое кваканье, доносившееся из-под тряпицы, что укрывала покупки.

– Что ж это у вас там, – обомлел он, – неужто лягушка живая?

– Так то бабка Пелагея постаралась, я у нее часто бываю, – доверилась Варенька, – она завсегда в крынку с молоком лягушку садит, говорит, так молоко дольше не киснет. Вы разве этого не знаете?

– Я как-то без жаб привык, – промямлил Митя, стараясь не выглядеть брюзгой, однако ж от одной мысли об амфибии в еде его замутило, и про себя он решил у Пелагеи молоко не брать. – Солнечно сегодня, – брякнул Митя, желая хоть как-то поддержать разговор. Варю он не видел с той страшной ночи и все боялся, что она уже знает о его причастности к магии. Разве захочет она вот так под ручку гулять с Зеркальным магом? Поклонится да сбежит, то-то больно будет! Ведь ему нравилась компания Вареньки, точно у него вновь появлялась семья. Пусть и на краткий срок.

– Бабье лето пришло, – поддержала его собеседница, – вот сейчас самое время гулять, и чтоб листики так под каблучками похрустывали. Сладко на душе становится и зябко одновременно. – Она повела плечами под клетчатой накидкой.

– Отчего ж зябко? – переполошился Митя, раздумывая, как бы предложить барышне свой сюртук.

– От грядущей зимы, конечно. – Варя рассмеялась, заметив непонимание в глазах Мити. – Ну что ж вы, дорогой мой, разве не чуете, вот вроде и потеплело, а уж дни вешние сгинули, и впереди только мрак да холод.

– Мрак да холод, – как зачарованный повторил Митя.

– А для кого-то и теперь день не в радость, – Варя вмиг посмурнела, – слыхали? Утром Семен-выдумщик помер. Так Любаша, невеста его, у нас горничной служит. Вот как ей такое сообщить? Или уже знает, или мне весть черную нести. – Варенька задумалась.

– Говорят, Зеркальщики расследуют, – робко начал Митя, боясь, что сейчас-то она и поймет, что он один из них.

– Всегда ли они истину узнают, тоже ведь не боги. – Варя улыбнулась, и маг кивнул, дивясь тому, как схожи их мысли о всемогуществе Ордена. Но кроме приятного чувства единения в этом вопросе, был и другой повод для радости. Не знает Варенька пока о его причастности к Зеркальному департаменту, ну и славно.

Аптекарский дом показался уж как-то слишком быстро. Стажер даже пожалел, что их городок столь мал. Вроде только встретились, а уж расставаться пора.

– А идемте, Митенька, к нам на чай? – неожиданно предложила Варя, и тот не смог отказаться, к тому ж время близилось к обеду, а в департамент возвращаться не хотелось.

В гостиной, куда проводила его Варя, царил уют. Пестрые занавески на окнах пропускали солнечный свет, превращая его в тонкую кисею. Книги стояли на полках, маня корешками. На высокой этажерке разные склянки и колбочки соседствовали с чашками, украшенными орнаментом из роз, и пузатым чайником им под стать.

– Папеньке вечно места не хватает, – пояснила Варенька, заметив заинтересованный взгляд Мити. – Тут у него в склянках разное хранится, даже пилюли для сна. Черные такие, точно уголь. Вы знаете, если сразу с десяток таких съесть, то уже не пробудишься.

– Наслышан, – важно кивнул Митя, продолжая исследовать комнату. Пианино, прикрытое вязаной салфеткой, занавешенное зеркальное полотно, высокая напольная ваза с сухоцветами и аромат, чуть сладковатый и дурманящий.

– Устраивайтесь поудобнее, – Варя улыбнулась, – а я мигом. Только унесу корзину и велю подать чай.

Однако, видимо, звезды нынче сошлись так, что все было против молодого мага.

Едва Варя шагнула к выходу, как дверь распахнулась, и оттуда, покачиваясь, точно пьяная, вышла девушка. Рыжеватые косы растрепались, в глазах стояли слезы.

– Мне идти надо, – прошелестела она, потрясая кулачком перед собой, – идти надо к Семушке. Он меня ждет, наверное. Он теперича совсем один. Где он? – Она закрутила головой. – В больнице, в холодной? Лежит там совсем одинешенек. – Девушка всхлипнула, захлебываясь слезами.

– Люба, прекрати. – Варя, отставив корзину, кинулась к горничной и, обняв ее за плечи, зашептала жарко и горячо: – Все наладится. Горе, конечно, великое, ну что ж теперь, рядом с Семкой лечь? Идем-ка лучше в комнату, присядешь, а я папеньку позову, папенька знает, как горе такое унять.

– Унять? – Люба словно очнулась и люто глянула на утешительницу. – Унять? – повторила она. – Конечно, тебе-то что! Ты, поди, и рада, что Семушка умер, раз на тебя, красавицу, глядеть не стал, так и пусть никому не достанется, так, да?!